Хеттская и хурритская литературы 41 глава

При всем обилии приемов, характерных для традиционного эпического стиля, в «Илиаде» и «Одиссее» несомненно стремление к строгому композиционному единству и четко продуманной организации материала. Еще Аристотель заметил, что, в отличие от других авторов эпических поэм, Гомер «благодаря ли искусству или природному таланту... не представил всего, что случилось с героем... но он сложил свою «Одиссею», а равно и «Илиаду», вокруг одного действия...» («Поэтика», гл. 8).

В самом деле, для «Илиады» поэт взял из всей истории Троянской войны лишь один эпизод («гнев Ахилла»), хотя и включил в его разработку описания, которые были бы уместнее в поэме о начале военных действий (каталог кораблей во второй книге, перечень ахейских полководцев в третьей). Действие поэмы охватывает 50 дней, но из них почти три четверти заполнено событиями, о которых автор только упоминает, так как они составляют не более чем экспозицию и заключение основного сюжета: девять дней свирепствует мор в ахейском стане, на двенадцатый день после ссоры вождей боги возвращаются на Олимп из далекого края эфиопов, и Фетида получает возможность обратиться к Зевсу; соответственно только на двенадцатый день после гибели Гектора Приам отправляется в стан Ахилла за телом сына, после чего троянцы еще девять дней оплакивают погибшего и готовятся к его погребению. Добавим к этому, что равное число дней, симметрично обрамляющих основное ядро поэмы (9 + 12 = = 12 + 9), умещается в первой и последней книгах «Илиады»; первая из них содержит завязку (гнев Ахилла), а вторая — развязку (выдача тела Гектора).

К середине того срока, в который укладывается действие всей поэмы, т. е. к ночи с 25-го на 26-й день, приурочено посольство к Ахиллу (кн. IX) — явный признак сознательного стремления

325

автора к симметричному расположению событий, еще более усиленному «удвоением мотивов». Так, по обе стороны от книги IX симметрично расположены единоборство Менелая с Парисом и Ахилла с Гектором, сопровождаемые «смотром со стены» (III, 121—244; XXII, 405—515); но если первый поединок ничего не решает и предшествующее ему обозрение ахейского войска с троянской стены выдержано в спокойных описательных тонах, то второй поединок кончается гибелью Гектора и следующий за тем эпизод изображает глубокое отчаянье его родителей и супруги. К числу «удвоенных мотивов» относятся также два свидания Ахилла с Фетидой (в кн. I и XVIII), два крупных поединка Гектора (с Аяксом — в кн. VII, с Ахиллом — в кн. XXII), вмешательство Геры (в кн. VIII и XIV) и т. д.

Следует, наконец, отметить предельную насыщенность центрального раздела поэмы: восемь книг (с XI по XVIII включительно), больше пяти с половиной тысяч стихов, изображают события всего лишь одних суток. За это время успевают отличиться в бою и получить ранения Агамемнон, Одиссей и Диомед; троянцы подступают к ахейским кораблям и Патрокл уходит в бой, чтобы пасть от руки Гектора; Гефест изготовляет новые доспехи для Ахилла. Следующие четыре книги (XIX—XXII) снова охватывают множество событий, происходящих в течение одного дня: от примирения Ахилла с Агамемноном до гибели Гектора, включая сюда битву богов на берегу Ксанфа. Таким образом, эпическая неторопливость повествования сочетается в «Илиаде» с умелой и продуманной концентрацией материала, придающей поэме сюжетную завершенность.

В «Одиссее», действие которой занимает 40 дней, больше половины этого срока уходит на подготовку Одиссея к отплытию и его плавание от острова нимфы Калипсо до страны феаков (V, 228—493). Самые же важные события — от появления Одиссея во дворце до расправы с женихами — также укладываются всего в неполных два дня, хотя и описываются в шести книгах (XVII—XXII).

Примечательно, что избиение женихов — кульминационный эпизод в поэме — подготавливается автором очень умело, исподволь и задолго до его наступления. Еще Одиссей томится в плену в Калипсо, а прибывшая под видом чужеземного гостя на Итаку Афина вселяет в сердце Телемаха надежду на возвращение отца; вскоре Телемах получает аналогичное предсказание от Елены в Спарте. Одиссей появляется в своем доме, когда поведение женихов становится невыносимым для его родных и для верных слуг, и чем глубже отчаяние последних, тем с большей наглостью ведут себя торжествующие в своей безнаказанности женихи. Но вот уже из уст не узнанного ими Одиссея несколько раз вырываются недружелюбные напоминания женихам об ожидающей их судьбе; вот он советует наиболее совестливому из них, Амфиному, отстать, пока не поздно, от остальных и вернуться домой; вот и самих женихов охватывает припадок безумия, предвещающий недоброе, а прорицатель Феоклимен предостерегает их от «быстро подходящей беды»:

Слышен мне стон ваш, слезами обрызганы ваши ланиты.
Стены я вижу в крови; с потолочных бежит перекладин
Кровь; привиденьями, в бездну Эреба бегущими, полны
Сени и двор; и на солнце небесное, вижу я, всходит
Страшная тень...

(XX, 353—357. Перевод В. Жуковского)

Впрочем, уверенность женихов в своей безнаказанности настолько велика, что даже первый выстрел, которым Одиссей сражает Антиноя, самого наглого из них, вызывает у них не страх, а лишь негодование, пока Одиссей не называет себя и не выносит беспощадного приговора:

В сеть неизбежной погибели все, наконец, вы попали.

(XXII, 39. Перевод В. Жуковского)

Подобное нарастание напряжения, проведенное через всю поэму, свидетельствует о незаурядном мастерстве ее автора, творчество которого никак не может быть сведено только к созданию или воспроизведению отдельных героических песен.

Несомненное единство и художественное совершенство гомеровских поэм уже в античности создало их легендарному автору славу в своем роде единственного и непревзойденного поэта. Хотя биография его оставалась малодостоверной (в ее разных вариантах перечисляются, в частности, семь различных городов, споривших за право называться родиной Гомера), в древности не сомневались в существовании подобного поэта и в принадлежности ему по крайней мере «Илиады». Только на исходе XVIII в., в период пробуждения в Западной Европе интенсивного интереса к «духу народа», находящему выражение в его устном творчестве, возник так называемый гомеровский вопрос — первая научно обоснованная попытка рассматривать «Илиаду» как совокупность отдельных героических песен, сведенных воедино неизвестным редактором только в середине VI в. до н. э. («Предисловие к Гомеру» Ф. А. Вольфа,

326

1795 г.). Идеи Вольфа, развитые впоследствии К. Лахманом в «теории малых песен» (1837), в их чистом виде вскоре были отвергнуты, ибо композиционная целостность обеих поэм неоспоримо противоречит предположению о механическом объединении разнородного песенного материала. Особенно активные возражения «песенная теория» вызвала у поэтов и писателей, высоко ценивших художественные достоинства гомеровского эпоса, — Гете, Шиллера, Гнедича, Гоголя, Белинского. Однако выступление Вольфа сыграло огромную роль в дальнейшем исследовании гомеровских поэм, ибо поколебало наивную веру в непосредственность и одноразовость творческого акта, результатом которого они якобы явились.

К середине прошлого века среди исследователей древнегреческого эпоса определились два основных направления: унитариев, защищавших единство поэм и их автора (Г. В. Нич — в Германии; позже в России — М. С. Куторга, Ф. Ф. Соколов), и аналитиков, выделявших в поэмах различные по времени возникновения части, причем большинство исследователей этого направления занялось поисками в дошедшем до нас тексте поэм «основного ядра», которое впоследствии дополнялось и расширялось (Г. Германн, Дж. Грот; в России — Ф. Г. Мищенко, С. П. Шестаков, Ф. Ф. Зелинский). Открытие крито-микенской культуры значительно усилило позиции аналитиков, так как показало разновременность исторического материала, отраженного в поэмах, но в своих попытках определить границы и время возникновения отдельных пластов и эпизодов различные исследователи аналитического направления нередко приходили к прямо противоположным выводам. Так, например, одни сторонники «основного ядра» (т. е. постулируемой первоначальной поэмы о «гневе Ахилла») определяли его в полторы тысячи стихов (Э. Бете), другие включали в него книги I, XI—XVIII и XX—XXIV, т. е. примерно три пятых нынешней поэмы (П. Мазон).

В последние десятилетия вопрос о происхождении гомеровских поэм перешел в несколько иную плоскость. Хотя и сейчас нет недостатка в работах аналитического направления (В. Тейлер, П. фон дер Мюлль, Р. Меркельбах, Б. Марцулло, Д. Пейдж) и даже парадоксальных попытках возрождения теории «малых песен» (Г. Яхманн), мало кто из непредвзято мыслящих исследователей может отрицать единство замысла каждой из поэм и целенаправленный отбор художественных средств для его реализации. К тому же ни один современный «унитарий» (например, В. Шадевальдт, Г. Лоример, А. Лески) не отрицает использования в поэмах уже сложившихся элементов героического сказания, и ни один серьезный аналитик не пытается расщеплять их на отдельные стихи, механически склеенные малоопытным составителем.

Спор идет скорее о другом. Исследование гомеровского эпоса в сравнении с устным эпическим творчеством, сохранившимся до наших дней у южнославянских, кавказских и среднеазиатских народов (в его изучении существенная роль принадлежит советским фольклористам), выявило черты настолько значительного сходства между древнегреческим и современным героическим эпосом, что заставило ряд ученых (М. Парри, А. Лорд, И. Нотопулос, Дж. Кирк) постулировать бытование гомеровских поэм вплоть до середины VI в. как произведений целиком «устной поэзии», без всяких следов творческой индивидуальности автора. Следует, однако, признать, что при всей важности и обширности наблюдений, сделанных упомянутыми исследователями, их конечные выводы страдают односторонностью, так как исключают из процесса создания поэм не только очевидное стремление к художественному единству, но и часто столь же несомненное разнообразие в использовании средств устной поэзии (в частности, так называемого «формульного» стиля).

Избегая крайностей охарактеризованных выше направлений, современное состояние «гомеровского вопроса», т. е. наших представлений о создании древнегреческого эпоса, можно свести к следующему.

В основе «Илиады» лежит мифологизированная история микенского периода, ставшая достоянием устного эпоса в послемикенские времена и оформившаяся в героические сказания на древнем эолийском диалекте на рубеже 1 тыс. до н. э. Перенесенный затем в наиболее развитую область древнегреческого мира Ионию и заново рассказанный на ионийском диалекте (с сохранением тех эолийских форм, для которых ионийский не давал равноценной метрической замены) героический эпос продолжал бытовать в виде отдельных устных сказаний до тех пор, пока крупная поэтическая индивидуальность («Гомер») примерно в середине — второй половине VIII в., используя уже существовавшую традицию и стилевые приемы богатырского фольклора, отобрала из обширного эпического репертуара и силой своего художественного таланта сплавила в единое целое материал, необходимый для создания большой поэмы. При этом все большее распространение приобретает мнение об использовании автором «Илиады» письменности, ибо без письменной фиксации невозможно объяснить ту стройную продуманность композиционных средств, о которой речь шла выше. Разумеется, наличие письменного текста не сделало «Илиаду» произведением,

327

предназначенным для читателя, — отдельные куски ее по-прежнему исполнялись рапсодами для слушателей, и эта практика неизбежно приводила к появлению новых вариантов, интерполяций или сокращений первоначального текста. Именно заботой о его сохранении была продиктована деятельность комиссии, которой в середине VI в. до н. э. (при афинском правителе Писистрате) было поручено закрепить литературно весь состав поэмы.

Источники «Одиссеи» следует искать прежде всего в богатырской сказке о «добывании жены», осложненном длительными странствиями мужа. Типологически оба мотива относятся к более раннему периоду устного творчества, чем развитой героический эпос, и только благодаря образу Одиссея они оказались связанными с кругом сказаний о Троянской войне. Разумеется, и здесь автор имел дело отчасти с готовым материалом, отчасти с различными вариантами сказания, которые ему не везде удалось привести к полному единству. Родиной «Одиссеи» также являлась Иония, но уже жившая не столько воспоминаниями о героическом прошлом, сколько впечатлениями от настоящего; похождения мореходов периода «великой колонизации» вовлекли в поэму мотив скитаний по далеким, полным чудес странам и оттеснили на задний план военные походы ахейских царей. Социальные отношения, отраженные в поэме, элементы нового мировоззрения, противоречащие героическому идеалу, вместе с частичной утратой живого ощущения эпической традиции заставляют датировать «Одиссею» примерно поколением или двумя позже, чем «Илиаду», т. е. рубежом или началом VII в. до н. э. Возможно, что именно в это время была произведена «вторая редакция» поэмы, созданной во второй половине VIII в. до н. э. тем же «Гомером», который является автором «Илиады». Дальнейшая судьба «Одиссеи» едва ли чем-нибудь отличалась от участи ее старшей сестры: в обеих поэмах очевидны небольшие более поздние добавления, не меняющие, однако, в целом их общего характера.

Как бы ни представляла себе современная филология возникновение гомеровского эпоса, для европейской общественной и эстетической мысли на протяжении многих веков Гомер оставался своего рода эталоном всей древнегреческой культуры. В последние столетия античного мира и в Средние века его образам нередко давали чуждое их природе аллегорическое толкование, изменяли судьбу эпических персонажей, причудливо соединяли историю Троянской войны с библейскими преданиями, но миновать традицию, идущую от Гомера, не могли ни в каком случае, если даже от самого Гомера оставались лишь имена его героев.

Иллюстрация:

Голова Гомера

Римская копия I в. н. э.
греческой бронзовой статуи ок. 450 г. до н. э.
Мюнхен. Музей античного прикладного искусства

Оживление интереса к подлинному Гомеру происходит только в XVII—XVIII вв., когда в его творчестве видят прежде всего первозданную простоту и безыскусственность, свойственные самой природе, и эта оценка объединяет представителей столь различных направлений, как французский классицизм (Буало), Просвещение (Руссо, Дидро, Лессинг), литература «бури и натиска» и неогуманизм в Германии (Винкельман, Гердер, Гёте). По мере того как углубляется филологическое изучение древнегреческого эпоса, становится все более ясной идеализирующая односторонность этого взгляда, и поэмы Гомера воспринимаются уже как результат творческой переработки фольклорного материала (Белинский). На первый план в оценке гомеровского наследия выдвигаются стихийная мощь эпических героев, изображение человека в наивысшем напряжении его физических и духовных сил и вместе с тем искреннее сочувствие поэта к испытаниям и страданиям, выпадающим на долю людей.

328

ПОСЛЕГОМЕРОВСКИЙ ЭПОС

В гомеровских поэмах встречаются упоминания о походе аргонавтов, подвигах Геракла, гневе Мелеагра, осаде Фив и других легендарных событиях, составлявших содержание самостоятельных эпических сказаний, которые, однако, получили литературную обработку в творчестве древнегреческих рапсодов уже в VII—VI вв. до н. э. Произведения эти не сохранились и известны либо по очень незначительным отрывкам, либо по пересказу поздних античных компиляторов; вероятно, сами авторы подобных поэм сочиняли их с таким расчетом, чтобы они дополняли друг друга и охватывали вместе вполне законченный круг событий; отсюда — название «киклические поэмы» (от греч. «киклос» — круг, цикл), принятое для обозначения этих произведений.

Три поэмы, объемом около семи тысяч стихов каждая, составляли фиванский цикл: «Эдиподия», «Фиваида» и «Эпигоны». Первая была посвящена судьбе Эдипа (позднее этот сюжет получил обработку в известной трагедии Софокла), вторая — междоусобной войне между его сыновьями, третья — новому походу против Фив и их захвату. В сказании о двукратном сражении за Фивы отразился, по-видимому, один из эпизодов микенской истории.

Наибольшей популярностью в Греции пользовались поэмы троянского цикла, группировавшиеся вокруг «Илиады» и «Одиссеи». События, начиная со свадьбы Пелея и Фетиды, где возник спор трех богинь, приведший к Троянской войне, до боевых действий, предшествующих десятому году войны, охватывались поэмой «Киприи». Непосредственно к концу «Илиады» примыкали поэмы «Эфиопида» (ее героем с троянской стороны был вождь эфиопов Мемнон, сраженный, подобно Гектору, Ахиллом) и «Разрушение Илиона». Этот же отрезок повествования излагался, по-видимому, в параллельной по содержанию «Малой Илиаде». О судьбе, постигшей после взятия Трои ахейских вождей, главным образом Агамемнона и Менелая, повествовалось в поэме «Возвращения», примыкавшей, таким образом, по содержанию к «Одиссее», которая, в свою очередь, дополнялась поэмой «Телегония»: здесь Одиссей встречался в бою со своим неузнанным сыном от Кирки Телегоном и погибал от его копья — ситуация, повторяющая смерть Лая от руки Эдипа.

В художественном отношении киклические поэмы были слабей гомеровских и представляли, судя по всему, вереницу плохо связанных эпизодов, которые в V в. до н. э. широко использовались авторами трагедий.

Существовали также эпические поэмы, выходившие за рамки мифологических циклов. Они посвящались легендарной истории различных городов — Коринфа, Аргоса, Навпакта — или подвигам местных героев-аргонавтов, Тесея, Геракла. Несохранившаяся поэма «Взятие Эхалии» послужила впоследствии материалом для «Трахинянок» Софокла. Античные источники обычно называют имена создателей этих поэм, которые для нас чаще всего остаются только именами. Исключение составляет Паниасис из Галикарнасса, дядя Геродота, автор высоко ценившейся в Греции поэмы о Геракле в 14 книгах. О нем известно, что около 460 г. он пал в борьбе против местного тирана Лигдама; таким образом, его творчество захватывает уже первую половину V в. до н. э., когда эпос давно уступил свое первенствующее положение в духовной жизни общества другим жанрам — хоровой лирике и аттической трагедии.

Примерно к тому же периоду, что и киклические поэмы, принадлежат наиболее древние и крупные из так называемых гомеровских гимнов. К создателю «Илиады» они никакого отношения не имеют, хотя формально и находятся целиком в русле гомеровского стиля. По своему происхождению гимны являются культовой песнью, предназначенной для прославления какого-либо божества и его деяний. В дошедшем до нас собрании очень различных по времени их создания и по объему «гомеровских гимнов» высокими художественными достоинствами отличается «Гимн Деметре» (конец VII в. до н. э.): в поисках своей дочери Персефоны, похищенной богом подземного мира Гадесом (Аидом), богиня плодородия Деметра в образе старой няни попадает к легендарному афинскому царю и растит его маленького сына, которому впоследствии передает науку хлебопашества, а в память о годах, проведенных среди людей, учреждает знаменитые Элевсинские мистерии. Прославлению лучезарного бога-стреловержца посвящен «Гимн Аполлону», составленный, возможно, из двух сходных произведений: одно предназначалось для празднества Аполлона на острове Делосе, месте легендарного рождения бога, другое — при его храме в Дельфах. Совсем иными красками рисуется тот же бог в «Гимне Гермесу» (середина VI в. до н. э.). Бог Гермес — покровитель торговли — изображен хитрым и смышленым воришкой; едва родившись, он украл у Аполлона стадо священных коров и так ловко его припрятал, что озадаченный бог вынужден тащить божественного малыша на суд к Зевсу. Здесь жуликоватый Гермес вызывает всеобщую симпатию, и хотя спор кончается мировой (Гермес не только возвращает украденное стадо, но и

329

дарит Аполлону лиру, которую он попутно смастерил), превосходство Гермеса над недалеким и напыщенным «стреловержцем» очевидно. Всем ходом развития гимн Гермесу свидетельствует о начинающейся переоценке героического эпоса и критическом отношении к его нравственным нормам: «низменный» бог Гермес недвусмысленно посрамляет Аполлона, чей храм в Дельфах испокон века покровительствовал аристократии.

Откровенной пародией на эпос является маленькая поэма «Война мышей и лягушек», созданная в конце VI или начале V в. до н. э. Лягушачий царь Вздуломорда берется перевезти на спине через болото мышонка Крохобора, но в испуге перед появившимся ужом ныряет на дно, а Крохобор тонет, призывая месть богов на предателя. Начинается война, в которой мыши сначала берут верх, и только вмешательство Зевса спасает лягушек от полного истребления. В пределах этой несложной фабулы, сознательно пародирующей причины и перипетии Троянской войны, находят место специфические приемы эпического повествования: описание боев на земле и совета богов на небесах, монолог-родословная героя и жалобы мышиного царя Хлебогрыза. Торжественный гомеровский гексаметр придает еще больший комизм изложению, по ходу которого Афина жалуется на мышей, изгрызших ее новенький плащ, и не молнии Зевса, а раки с кривыми клешнями решают исход битвы.

Несмотря на откровенно пародийный характер «Войны мышей и лягушек», в древности ее приписывали тоже Гомеру вместе с комической поэмой «Маргит», героем которой являлся популярный в фольклоре многих народов дурачок-неудачник (от поэмы до нас дошли незначительные отрывки). Имя «Маргит» означает «сумасшедший», и неудивительно, что этот персонаж делал все невпопад:

Много он знал разных дел, но все одинаково плохо.

Поэма была написана гексаметром в чередовании с ямбическими стихами — исконным размером народных насмешливых песенок. Если добавить к этому происхождение Маргита от знатных родителей, можно предполагать и в этом произведении, возникшем не позже VI в. до н. э., элемент социальной критики, направленной против аристократии.

329

ДИДАКТИЧЕСКИЙ ЭПОС

Героический эпос, наряду с повествованием о подвигах знатных вождей, легко включал в себя элементы назидания и каталогообразного описания событий или лиц, принимавших в них участие. Примером назидательной (дидактической) поэзии могут служить в гомеровских поэмах обширные наставления Нестора; по принципу каталога составлено перечисление кораблей во второй книге «Илиады». Наряду с этим от греческой литературы архаического периода сохранились два самостоятельных произведения, принадлежащих к жанру дидактического эпоса. Их автор — Гесиод (конец VIII — начало VII в. до н. э.), о котором мы, в отличие от легендарного Гомера, получаем вполне определенные сведения из его собственной поэмы «Труды и дни».

Отец Гесиода, происходивший из эолийского поселения Кимы (в Малой Азии), покинул его, гонимый нуждой, и поселился в Беотии — отсталой земледельческой области Средней Греции. Гесиод еще с детства познакомился с суровым крестьянским трудом и до конца дней своих оставался мелким землевладельцем; одновременно он научился ремеслу рапсода и однажды даже принимал участие в состязании сказителей в Халкиде на острове Евбее, где завоевал почетный приз — бронзовый треножник. Гесиод посвятил его покровительницам поэзии — Музам, местопребыванием которых считалась расположенная в Беотии гора Геликон. Именно здесь, у отрогов священной горы, поэта, по его словам, впервые посетили Музы:

Песням прекрасным своим обучили они Гесиода
В те времена, как овец под священным он пас Геликоном.
Прежде всего обратились ко мне со словами такими
Дщери великого Зевса, царя олимпийского, Музы:
«Эй, пастухи полевые, — несчастные, брюхо сплошное!
Много умеем мы лжи рассказать за чистейшую правду.
Если, однако, хотим, то и правду рассказывать можем».

(«Теогония», ст. 22—28. Перевод В. Вересаева)

Нетрудно понять, что́ в представлении беотийского крестьянина ложь, а что́ — правда: ложь — это сказания о славных героях прошлого, правда — окружающая поэта суровая действительность, в которой рядовой земледелец вынужден терпеть угнетение и несправедливость богатых аристократов. Гесиоду самому пришлось испытать на себе алчность и корыстолюбие местной знати, когда его младший брат Перс после смерти отца возбудил против Гесиода судебное дело о разделе наследства и, по-видимому, оттягал у брата значительную долю, подкупив судей из знатных родов. Гесиод все же сумел сохранить свое хозяйство, а Перс скоро разорился и пришел за помощью все к тому же старшему брату. Из назиданий, обращенных к Персу, и выросла гесиодовская поэма «Труды и дни» — первый памятник древнегреческого

330

(и европейского вообще) дидактического эпоса.

К созданию «Трудов и дней» Гесиод приступил, уже имея опыт работы над своим ранним произведением — поэмой «Теогония» («Происхождение богов»). Выдержанная целиком в эпическом стиле (гексаметр и язык гомеровского эпоса почти до самого конца античности были обязательны для подобного произведения) «Теогония» повествует о происхождении различных богов и обожествленных стихий из первоначального Хаоса и Земли. В основе мира лежит, по Гесиоду, последовательная смена трех поколений богов, возглавлявшихся Ураном (Небо), Кроном и Зевсом, причем последнему для утверждения своей власти приходится не только свергнуть своего преступного отца Крона, но и выдержать во главе богов своего поколения тяжелую борьбу с титанами — родными братьями и сестрами Крона. Описание войны с титанами, а затем с грозным чудовищем Тифоеем составляет кульминацию поэмы, смысл которой сводится, таким образом, к прославлению могущества и миродержавной воли Зевса. При несомненной типологической близости основного содержания «Теогонии» к недавно открытому хетто-хурритскому мифу о трех поколениях богов и каменном великане Улликумми Гесиод в приходе к власти Зевса видит победу не только наиболее сильного, но и наиболее мудрого правителя, устанавливающего в небесах и на земле разумный и целенаправленный порядок. Оставаясь еще целиком в пределах мифологического мышления и отождествляя антропоморфных богов с закономерностями природы, Гесиод называет супругами Зевса богиню плодородия Деметру и олицетворяющую естественный порядок вещей Фемиду, которая рождает трех Ор — богинь сменяющихся времен года. Называя их Евномией, Дикой и Ириной (Законность, Справедливость, Мир), поэт стремится придать значение незыблемых природных устоев общественным и этическим нормам, соблюдение которых в окружающей действительности находилось под угрозой.

Поскольку генеалогия богов старшего поколения (кроме Урана и Земли, к нему принадлежат также Ночь и Море) содержит многочисленные ответвления, поэма нередко превращается в сухой перечень имен, лишенный художественных достоинств. Однако такие эпизоды, как борьба Зевса с титанами и Тифоеем или рассказ о Прометее, выдают в Гесиоде большого художника, способного создавать яркие и запоминающиеся образы.

По принципу достаточно свободных ассоциаций строится и поэма «Труды и дни»; она делится по содержанию на несколько частей, связанных между собой мыслью о необходимости для людей честно трудиться, соблюдать справедливость и сохранять верность исконным моральным нормам добрососедства. По мнению Гесиода, поведение людей находится под неослабным контролем Зевса, который в этой поэме выступает как страж справедливости и судья над ее нарушителями.

В соответствии с таким представлением «Труды и дни» открываются кратким призывом к Зевсу, в чьей власти находится благополучие человеческого рода; однако беотийский крестьянин в отличие от гомеровских богатырей знает, что без собственного упорного труда этого благополучия ему не дождаться.

Вот почему Гесиод сразу же переходит к наставлениям Персу: он должен знать, как полезен для людей дух соревнования в труде, ибо «скрыли великие боги от смертных источники пищи»; больше того, из-за неразумия одного из далеких предков человеческого рода земля кишмя кишит всякими бедами и болезнями, с которыми вовсе не легко бороться человеку. Здесь мысль уводит Гесиода в раздумия о прошлом, и в поэму включается сказание о пяти последовательно сменившихся на земле веках: золотом, серебряном, медном, веке героев и, наконец, последнем, железном, — как раз в нем живут поэт и его современники. Эволюция, которую в целом претерпело за это время человечество, шла явно к худшему, поскольку теперь рухнули все семейные и дружественные узы: дети перестали почитать родителей, брат враждует с братом, и скоро Совесть и Стыд вовсе покинут землю, оставив людям лишь тяжкие беды. Эта мрачная картина обретает вскоре вполне очевидную социальную конкретность: адресованная «царям», т. е. знати, притча о соловье и ястребе показывает, как трудно приходится слабому, т. е. бедному, когда он попадает в когти к сильнейшему.

Есть ли, однако, выход из столь мрачной обстановки? Гесиод видит его в соблюдении справедливости, действие которой он в соответствии с его личным опытом ищет преимущественно в судопроизводстве: там, где и местный житель и чужестранец находят справедливый суд, там в мире и изобилии цветет государство, земля дарит людям свои плоды, и женщины рождают здоровое потомство. Напротив, на государство, где творят нечестивые деяния, Зевс насылает голод и мор, бесплодие жен и гибель войска. Больше того, по всему миру рассеяно множество демонов, и сверх того существует дева Дика (Справедливость), дочь великого Зевса; они наблюдают за тем, насколько честно творят люди суд; если Дику оскорбят неправым судом, она жалуется Зевсу, и весь город страдает