Хеттская и хурритская литературы 39 глава

Сохранность и реконструкция античной литературы представляет особую проблему. Литературная продукция античности была огромна.

311

Нам от нее сохранилась ничтожно малая часть. Писатели, чьи сочинения известны нам полностью или почти полностью, насчитываются единицами, например Платон, Вергилий и Гораций. От большинства писателей сохранилась лишь малая часть написанного ими: от Эсхила — 7 драм из 80—90, от Софокла — 7 драм из 120, от Ливия — 35 книг из 142. И наконец, огромное количество писателей известно нам лишь по именам и скудным отрывкам, среди них такие крупнейшие фигуры, как Архилох, Стесихор, Энний, Варрон, Корнелий Галл и др. На каждого античного писателя, чьи сочинения дошли до нас, приходится по нескольку десятков писателей, которых мы не знаем. Понятно, что при таких условиях изучение античной литературы представляет совсем особые трудности.

Отбор сохранившихся памятников литературы был в значительной степени делом школы. Отбирались и переписывались сочинения тех авторов, которые читались и изучались в низшей и высшей школе. Остальные, непереписываемые, забывались и при хрупкости основного античного писчего материала — папируса — были обречены на скорую гибель. Уже к эпохе поздней античности памятники ранней античности были почти забыты. Тот состав памятников, которым располагаем мы, отстоялся в основном в течение III—VIII вв. н. э. То, что уцелело в эти бурные века, за немногими исключениями дошло и до нас. Основная форма их сохранности — копии и копии с копий, сделанные средневековыми монахами начиная с IX в. н. э.; лишь единичные рукописи восходят к более раннему времени — IV в. н. э. И лишь малые отрывки дошли до нас в том виде, в каком они читались в античности, — это греческие папирусные фрагменты, находимые при раскопках в Египте; самый обширный из них, опубликованный лишь в 50-х годах XX в., содержит полностью комедию Менандра «Брюзга». Что же касается тех бесчисленных произведений, которые полностью не сохранились, то единственный материал для суждения о них — это отзывы, упоминания, цитаты и пересказы (порой довольно обширные), встречающиеся у тех писателей, сочинения которых уцелели. Но и по ним иногда бывает возможно восстановить основные черты литературного облика произведений и писателей.

Главными факторами, стихийно определявшими сохранность памятников античной литературы, были следующие. Во-первых, произведения, признанные великими и классическими, оттесняли произведения менее почитаемые; поэтому, например, до нас дошел Еврипид и не дошел Агафон, дошел Вергилий и не дошел Корнелий Галл. Во-вторых, произведения с аристократической идеологией оттесняли произведения с демократической идеологией, произведения официальные — произведения оппозиционные (если последние не «реабилитировались» близким потомством); поэтому, например, не сохранились греческие и римские мимы, не сохранилась «История» Азиния Поллиона, не сохранились антихристианские трактаты поздних философов. В-третьих, произведения поздние, естественно, заслоняли произведения более ранние. Поэтому, например, нам известно множество мелких стихотворений эллинистических лириков и очень мало — лириков VII—V вв. до н. э., известны поэмы заурядных Силия и Стация, и мы не знаем эпоса Энния. Лишь отчасти действие этого фактора смягчалось позднеантичной модой на архаику, которая спасла нам Лукреция и Саллюстия. В-четвертых, сокращенные переработки и извлечения подменяли объемистые подлинные сочинения: так, огромная «История» Трога Помпея погибла потому, что ее читали только в сокращении Юстина. В общем, можно сказать со многими оговорками, что та часть античной литературы, которая дошла до нас, — это или вершины античной литературы или ее итоги и результаты, а поиски и подступы к этим вершинам остаются скрытыми для нас. Этого было достаточно, чтобы любоваться античной литературой, но недостаточно, чтобы ее изучать.

Такой характер материала определял и господствовавший до середины XIX в. подход к античной литературе. Она или была поводом для отвлеченных медитаций о духе эллинства в сопоставлении с духом Нового времени или каким-нибудь иным, или была предметом мелочного фактографического обследования, при котором сохранившиеся памятники классифицировались по эпохам или жанрам и рассматривались, как в музейной витрине, один за другим, без всякой заботы о внутренней их связи. Только в течение последнего столетия, с развитием филологических методов реконструкции (конечно, в значительной степени гипотетической) несохранившихся памятников появилась возможность хотя бы приблизительно представить античную литературу во всей широте ее материала и сложности происходивших в ней процессов, возможность использовать тот ценнейший материал, который дает она для выявления внутренних законов развития литературы.

Античная культура близка современному читателю своим гуманистическим содержанием. То же самое, конечно, можно сказать и о всякой иной культуре в истории человечества. Однако в применении к античной культуре эти слова имеют особенно конкретный смысл. Но здесь речь идет не об элементах гуманистической

312

идеологии, которые содержатся в любой человеческой культуре, а о самой структуре гуманистической идеологии, которая сложилась в Европе Нового времени на основе унаследованной от европейской античности. Понятие о ценности человеческой личности, о гармоническом развитии духовных и физических сил человека, о разумном единстве свободы личности и порядка общества, о сквозном законе, который определяет нормы жизни природы, человека и человечества, — все эти понятия были созданы европейской античностью и нашли свое выражение в философской теории и литературной практике Древней Греции и Рима. Именно здесь, в античном полисе, исторические условия заставили человека впервые осознать себя «общественным животным», поставили в центр человеческого сознания ту проблему единства личности и общества, которая осталась основной во всем последующем развитии европейской гуманистической традиции. Общность этой традиции и определяет тот факт, что среди всех культур Древнего мира европейская античность столь духовно близка нашему времени.

Греческая литература архаического периода

312

ИСТОКИ
ДРЕВНЕГРЕЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Первыми письменными памятниками греческой литературы являются поэмы «Илиада» и «Одиссея», автором которых античность считала полулегендарного сказителя Гомера; несомненно, однако, что эти произведения — результат длительного развития бесписьменного эпического творчества, составлявшего одну из разновидностей греческого фольклора. В самих же гомеровских поэмах содержатся указания на существование в Древней Греции различных жанров устного творчества, известных также в фольклоре других народов.

Среди картин мирной жизни, изображенных на щите гомеровского Ахилла, мы находим описание сбора винограда, происходящего в сопровождении хороводной песни и пляски под аккомпанемент форминги (струнный инструмент, похожий на лиру; «Илиада», XVIII, 567—572). Образец рабочей песни, под которую поселяне с усилиями отваливают камень от глубокой пещеры, дает Аристофан в комедии «Мир».

Сохранилась также подлинная песня мукомолок с острова Лесбоса (VI в. до н. э.), в которой упоминается имя лесбосского правителя Питтака:

Мели, мельница, мели!
Ведь молол и Питтак,
Великой Митилены повелитель.

Актуальная тематика особенно активно проникала в застольные песни — так называемые сколии, исполнявшиеся поочередно участниками пирушки. Дошедшие до нас образцы аттических сколиев содержат призывы к богам охранять от бед Афины, прославление саламинского героя-покровителя Аякса, воспоминания о храбрецах Гармодии и Аристогитоне, убивших в 514 г. до н. э. афинского тирана Гиппарха, и т. д.

Практическим потребностям повседневной жизни отвечали также пословицы, поговорки, поучительные наставления и афоризмы, часто в стихотворной форме. Родственны им были и прозаические басни, рассказываемые к случаю (сюжеты этих басен обнаруживают сходство с баснями Ближнего Востока, восходящими к шумерской словесности); позднейшая традиция называла «отцом басенного рода» полулегендарного раба-мудреца Эзопа (VI в. до н. э.), но признавала, что басни бытовали и до него. Записи «эзоповых басен» начинают делаться в V—IV в. Образцы фольклорной новеллы входят уже в «Истории» Геродота (середина V в.), а стихотворные сентенции и пословицы еще раньше послужили материалом для создания дидактического эпоса.

В Греции были широко распространены обрядовые песни, сопровождавшие праздники наступления весны и сбора урожая, посвящение юношей в разряд воинов или охотников, свадьбы, похороны и т. д. Для этих песен было характерно исполнение их определенными половозрастными группами, отражающими древнейшее разделение труда в первобытной общине (ср. игры в старинном русском свадебном обряде, где хору друзей жениха противостоял хор девушек, «защищающих» свою подругу). Так, известен краткий текст «состязания» трех хоров спартанцев: стариков, зрелых мужчин и юношей: первые вспоминали былую силу, вторые гордились своей нынешней мощью, третьи обещали стать еще сильнее в будущем. По окончании весенних и осенних полевых работ группы молодежи обходили дома односельчан, распевая песни, напоминавшие восточноевропейские

313

колядки: исполнители требовали себе награды, а в случае отказа шутливо угрожали хозяину карой. На празднествах плодородия, символически изображавших смерть и воскресение растительного божества, звучали озорные ямбы, на свадьбе — гименеи или эпиталамии, прославлявшие жениха и невесту и желавшие им обильного потомства. Эти виды обрядового фольклора впоследствии обрабатывали греческие поэты-лирики VII—VI вв. до н. э. Специального искусства требовало исполнение погребального плача-причитания — трена (threnos). В «Илиаде» (XXIV, 719—776) подробно описывается такой обряд над телом убитого Гектора: «зачинают» плач специальные «плакальщики», им отвечают собравшиеся женщины, к которым поочередно присоединяются овдовевшая супруга, мать, невестка убитого. Погребальная заплачка впоследствии также была использована в литературе классического периода, войдя в качестве «плача» в трагедию.

С обрядовым фольклором близко соприкасались культовые гимны, исполнявшиеся хорами во время религиозных празднеств в честь различных богов: Аполлону посвящался пэан, Дионису — дифирамб, женским божествам — парфении, т. е. девичьи песни. По отдельным образцам этих жанров, получивших литературную обработку в хоровой лирике VII—V вв. до н. э., видно, что существенное место в них занимала мифологическая тематика в виде воспоминаний о легендарных подвигах самого бога или какого-нибудь героя, находящегося под его покровительством.

Еще более были насыщены мифологическим материалом героические (богатырские) сказания. Как они слагались и исполнялись, мы снова узнаем из гомеровских поэм. Мы находим здесь воспоминание о двух этапах развития эпической традиции. Песней о славе героев минувших времен услаждает свой досуг Ахилл («Илиада», IX, 186—192); наряду с этим эпос уже знает аэдов — певцов-профессионалов, владеющих специфической техникой героического повествования (Демодок — в государстве феаков, Фемий — во дворце Одиссея). Аэды могли петь о деяниях богов, но чаще — о подвигах героев, в том числе участников не так давно окончившейся Троянской войны. При этом богатырское сказание может соединяться с элементами волшебной сказки и реминисценциями из типологически более ранних слоев эпоса, впитывать в себя малые фольклорные жанры (басня, притча, назидание, пословица), которые одновременно продолжают сосуществовать вместе с ним и впоследствии также получают литературное оформление. Для последних веков родового строя ведущим становится героический эпос, черпающий для себя материал в богатом мифологическом репертуаре.

В греческой мифологии, как и во всякой другой мифологии, нашли фантастическое отражение примитивные производственные и общественные отношения раннего родового строя. Так, овладение искусством добывать и поддерживать огонь составляет основу сказания о Прометее, похищающем небесный огонь и доставляющем его людям. Чрезвычайно важный для ранней стадии развития человечества переход от матрилокального брака к патриархальной семье запечатлен в мифе об Эдипе: пока родство ведется по материнской линии, убийство сыном неизвестного ему родного отца не может считаться большим преступлением, чем убийство случайно повстречавшегося путника. В сказаниях о Персее и о странствиях Одиссея легко различаются мотивы волшебно-героической сказки, в которой герою приходится скорее хитростью, чем силой, преодолевать всевозможные препятствия для достижения цели, поставленной перед ним явным недоброжелателем в надежде на гибель героя. Освобождение же Персеем Андромеды восходит к столь же древнему мотиву сказочного сватовства, как и соединение Одиссея с Пенелопой, — к старинному фольклорному сюжету «муж на свадьбе своей жены».

Однако, если в богатырской сказке существенную роль играют всякие чудесные предметы (меч-кладенец, шапка-невидимка), заколдованные люди и животные, наконец, многочисленные добрые и злые волшебники, помогающие герою или воздвигающие на его пути различные препятствия, то в древнегреческих сказаниях герою чаще всего приходится иметь дело с такими же, как он сам, людьми, а в качестве его покровителей или прямых недругов выступают также совершенно человекоподобные боги, только изредка прибегающие к волшебству. Антропоморфизм греческой мифологии, в которой ранние стадии ее развития (в частности, териоморфная) сохранились только в виде отдельных реликтов, составляет ее важную особенность, отличающую систему греческих мифов от генетически и типологически родственных им мифологических представлений других древних народов Средиземноморья. Наряду с этим свойством греческих мифов огромные возможности для их последующего художественного осмысления создавало отсутствие в Древней Греции религиозной догматики: даже в классическую эпоху Греция оставалась разделенной на множество самостоятельных государств, и каждое из них имело свои местные культы и наиболее чтимых богов, с которыми были связаны разнообразные, часто не повторяющиеся в других

314

государствах и вовсе не обязательные для них сказания. На протяжении всей античности в Греции не существовало канонов, предписывающих придерживаться каких-либо раз и навсегда данных представлений о происхождении, генеалогии и даже функциях многочисленных богов. Система сотворенных древним греком целиком по его «образу и подобию» богов и героев открывала самый широкий простор для ее различного осмысления и для насыщения фольклорных образов и ситуаций актуальным идеологическим содержанием.

Очень важно отметить еще одну особенность греческих мифов, отличающую их от фольклора других народов. В то время как, например, волшебная сказка сознательно избегает указания на время и место описываемых ею событий («в тридевятом царстве, в тридесятом государстве»), греческие мифы достаточно точно локализуют своих героев и располагают их в определенной хронологической последовательности: деятельность Тесея, представляющего аттический вариант культурного героя, связана с Афинами, а образ его двойника, дорийского очистителя земли от диких чудовищ, Геракла — с Аргосом; в соседних Микенах помещается род Атрея, чьими сыновьями или внуками являются верховный вождь греков под Троей Агамемнон и его брат, спартанский царь Менелай, муж прекрасной Елены. В свою очередь, сами участники Троянской войны считают себя следующим поколением после героев похода аргонавтов и «Семерых против Фив»; с этим городом неизменно ассоциируется история Эдипа. У греков классического и позднего периода достоверность сведений о Геракле, Эдипе, Менелае не вызывала ни малейшего сомнения, и еще во II в. н. э. Павсаний в своем «Описании Эллады» говорил о событиях, героями которых были Тесей, Ариадна, Орест и т. п., как о совершенно реальных фактах, точно указывая, где они происходили.

Подобная локализация объясняется тем, что уже во II тыс. до н. э. на территории Греции и многочисленных островов Эгейского моря возникла древняя культура, называемая ныне по имени двух ее крупнейших центров крито-микенской. Начатые свыше 100 лет назад немецким археологом-любителем Г. Шлиманом и продолжающиеся доныне в различных областях Греции раскопки, а также расшифрованные в 1953 г. англичанином М. Вентрисом письмена микенского периода в совокупности с другими историческими свидетельствами дают возможность восстановить в общих чертах обстановку в «доисторической» Греции.

В середине II тыс. на Крите существовало богатое и могущественное государство, располагавшее сильным флотом и сумевшее благодаря этому завязать весьма обширные связи с островами Эгейского архипелага и некоторыми центрами континентальной Греции. Примерно в XIV в. до н. э. Критское царство постигла тяжелая катастрофа, и с этого времени начался расцвет раннерабовладельческих государств в материковой Греции, среди которых наиболее значительную роль играли расположенные в северо-восточном углу Пелопоннеса Микены, давшие название всему периоду греческой истории XVI—XII вв. до н. э. Другими древнейшими центрами микенской культуры были на юго-западной окраине Пелопоннеса — Пилос, в средней Греции — Аттика и Беотия, на севере — Фессалия. Если деятельность и подвиги крупнейших героев греческих мифов связывались именно с названными центрами, то это означает, что микенская эпоха была временем возникновения основного состава древнегреческих героических сказаний: космические или растительные мифы, традиционные фольклорные ситуации оказались прикрепленными к вполне конкретным местам и стали восприниматься как часть легендарной истории. К микенской эпохе относится также формирование олимпийского пантеона, играющего столь значительную роль во всей античной литературе. Хотя в настоящее время есть основания говорить о ближневосточном влиянии на систему религиозных представлений древних греков, положение в гомеровских поэмах верховного бога Зевса, вынужденного сдерживать недовольство других строптивых богов, несомненно отражает характер власти микенского царя в окружении беспокойных полузависимых местных царьков; высокий авторитет богини-воительницы Афины восходит, вероятно, к ее культу покровительницы царских родов микенского времени, а симпатия, проявляемая Аполлоном и Афродитой к защитникам Трои, объясняется малоазийским происхождением этих божеств.

Впрочем, и сама Троянская война, послужившая основой для целого ряда эпических поэм, относится к числу мифологизированных народной фантазией исторических событий.

Микенские вожди вели весьма агрессивную внешнюю политику, направляя ее острие главным образом в сторону Малоазийского побережья; об этом свидетельствуют, в частности, египетские и хеттские документы XIV—XIII вв. до н. э., в которых встречаются названия нападавших на Малую Азию племен «ахайваша» («аххиява») и «данауна», соответствующие наименованиям греков в гомеровском эпосе — «ахейцы» и «данайцы». С другой стороны, на том месте Малоазийского побережья, которое занимает ключевую позицию на подступе к проливам,

315

соединяющим Средиземноморье с Черным морем, уже в конце IV тыс. до н. э. было основано поселение, просуществовавшее вплоть до римского времени. В истории этого города, носившего название Трои (иначе — Илион), археологи различают ряд последовательно сменяющих друг друга слоев. Для древнегреческой мифологии особенный интерес представляют Троя II и Троя VIIа: в первой из них, погибшей ок. 2200 г. от пожара, еще Шлиман нашел множество золотых изделий, которые он принял за сокровища царя Приама; вторая, не столь богатая, была разрушена в результате военных действий тысячу лет спустя. Нападавшими являлись ахейцы (возможно, в союзе с другими государствами Малой Азии), и этот поход (или несколько кратковременных экспедиций) сохранился в памяти потомства как грандиозная многолетняя война, и на очередную разрушенную Трою были перенесены воспоминания о ее далекой богатой предшественнице. Впрочем, вскоре пришли в упадок и сами микенские государства; причиной этого послужило вражеское вторжение, которого не могли остановить мощные крепостные стены, возведенные микенскими владыками. Этническая принадлежность и дальнейшая судьба грозных пришельцев остаются до сих пор одной из загадок ранней истории Греции. Несомненно, во всяком случае, что они значительно облегчили проникновение на юг Балканского полуострова новой волны греческих племен — дорийцев.

Нашествие на южную Грецию сначала неизвестных врагов, а затем дорийцев, не затронув существенно микенских центров в Фессалии и Аттике, заставило ахейцев из Пелопоннеса искать прибежища на островах и Малоазийском побережье. Сюда принесли они воспоминания о «крепкостенных замках» и «златообильных дворцах» микенской державы, заброшенных в эпоху дорийского вторжения. Передаваясь из поколения в поколение, мифологизированная история ахейских времен и послужила основой для греческого эпоса, окончательное оформление которого произошло не ранее VIII в. до н. э. и завершило многовековой период существования устной эпической традиции, уходящей своими корнями в микенские, а подчас и домикенские времена.

Переселение дорийцев и развернувшаяся в начале I тыс. до н. э. греческая колонизация завершили процесс формирования и расселения древнегреческих племен и образования соответствующих диалектов, которые сыграли впоследствии значительную роль в дифференциации литературных жанров. Северо-восточную часть Греции (Фессалию), Беотию в Средней Греции, а также северную часть Малоазийского побережья и прилегающие острова, в том числе остров Лесбос, занимала эолийская группа^*; полагают, что именно здесь возникло первоначальное ядро героического эпоса и что именно в Фессалии воспоминания о микенских царях и их державе объединились со сказаниями о местном герое Ахилле. Южнее эолийцев на побережье Малой Азии и на большинстве Кикладских островов разместились ионийцы; на ионийском

Иллюстрация:

«Царь-жрец»

Раскрашенный рельеф из Кносского дворца.
Ок. 1500 г. до н. э. Гераклион (Крит). Музей

316

диалекте (с небольшой примесью эолизмов) написаны гомеровские поэмы. Он лег также в основу декламационных жанров лирики (элегия, ямб). Разновидностью ионийского является аттический диалект — язык древних Афин и классической афинской драмы и прозы. На юге и юго-востоке Пелопоннеса, на Крите и Родосе, замыкающих бассейн Эгейского моря, и в примыкающей части Малоазийского побережья укрепились дорийцы; дорийский диалект стал одним из компонентов языка хоровой лирики. Различие между главными древнегреческими диалектами было не настолько велико, чтобы сделать невозможным языковое общение между их представителями, но придавало все же очень заметный и совершенно определенный колорит произведениям, написанным на каждом из них.

Сноски

Сноски к стр. 315

^* Эолийские диалекты вместе с аркадо-кипрским иногда объединяют в ахейскую группу, пользуясь гомеровским названием ахейцев для обозначения носителей микенской культуры, либо не затронутых дорийским переселением (Фессалия, Аркадия), либо передвинувшихся под его влиянием на побережье Малой Азии и еще дальше на восток (остров Кипр).

316

ГОМЕРОВСКИЙ ЭПОС

Содержание «Илиады» определяется в первых же стихах поэмы:

Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына,
Грозный, который ахеянам тысячи бедствий соделал...
С оного дня, как воздвигшие спор воспылали враждою
Пастырь народов Атрид и герой Ахиллес благородный.

(Перевод Н. Гнедича)

Началось все с того, что после одного из ахейских набегов в окрестностях Трои Агамемнону досталась в добычу дочь жреца Хриса из храма Аполлона. Явившись с огромным выкупом в греческий лагерь, Хрис слезно просил Агамемнона вернуть ему дочь, но получил оскорбительный отказ; тогда он обратился к Аполлону с мольбой об отмщении грекам. Аполлон, вняв просьбе своего жреца, наслал на ахейское войско мор, который свирепствовал девять дней. На десятый день Ахилл созвал народное собрание, чтобы решить вопрос о дальнейшем пребывании войска под Троей. Прорицатель Калхант, спрошенный о причине божественного гнева, открыл собравшимся, что Аполлон карает ахейцев за оскорбление Хриса и требует возвращения отцу его плененной дочери. Агамемнон, естественно, не мог возражать против исполнения воли Аполлона, но потребовал себе взамен Хрисеиды другой добычи: встретив сопротивление со стороны Ахилла, Агамемнон в раздражении пригрозил забрать у него не менее прекрасную пленницу Брисеиду. Разгорелся спор, и только вмешательство богини Афины предотвратило вооруженную схватку между вождями: Ахилл не стал защищать свою долю добычи — Брисеиду — с оружием в руках, но в гневе на оскорбившего его Агамемнона он отказывается принимать дальнейшее участие в сражениях, пока положение ахейцев не станет критическим и они не призовут его в бой, искупив богатыми дарами нанесенное ему оскорбление (кн. I).

Самоустранение Ахилла от военных действий освобождает поле боя для проявления доблести других ахейских вождей; однако ни поединок Менелая с Парисом (кн. III), ни подвиги Диомеда и других греческих героев (кн. IV—VI), ни единоборство Аякса с троянским предводителем Гектором (кн. VII), ни даже вмешательство богов не в состоянии задержать грозно надвигающееся наступление троянцев, которым помогает сам Зевс (кн. VIII) по просьбе божественной матери Ахилла Фетиды. Небольшую передышку от батальных сцен дает только знаменитая встреча Гектора с Андромахой; прибыв с поля боя в город, чтобы распорядиться о совершении молебствий и приношений богине Афине, Гектор ненадолго задерживается здесь, встретив свою жену с младенцем-сыном на руках, и этой встрече супругов суждено стать последней в их жизни (кн. VI).

Между тем ахейские вожди, испытывая все большие трудности, убеждают Агамемнона отправить к Ахиллу послов с предложением о примирении; но даже богатейшие искупительные дары и обещание вернуть ему вместе с Брисеидой еще семь искусных рабынь не способны смягчить непреклонного в гневе Ахилла (кн. IX). Правда, во вновь разгорающихся боях ахейцам удается достигнуть отдельных успехов (кн. XI), но затем положение их становится все более критическим (кн. XII—XIII), так что верховной богине Гере, сочувствующей грекам, приходится прибегнуть к крайнему средству: она обольщает Зевса, и пока громовержец почивает в ее объятиях, Аяксу удается ранить и вывести из боя Гектора (кн. XIV). Троянцы, оставшись без вождя, обращаются в бегство, но пробуждение Зевса кладет конец всем козням враждебных Трое богов: чудесно исцеленный Аполлоном Гектор подступает к судам ахейцев и даже успевает поджечь одно из них (кн. XV). Хотя положение греков становится почти безнадежным, Ахилл по-прежнему упорствует в гневе. Он соглашается только отпустить в бой своего ближайшего друга Патрокла, которому дает наказ отогнать троянцев от кораблей, но не пытаться захватить Трою. Облаченный для устрашения противников в доспехи Ахилла, Патрокл успешно выполняет первую часть поручения, а затем, вдохновленный успехом, устремляется на штурм Трои и здесь находит свою гибель от руки Гектора, которому снова помогает сам Аполлон (кн. XVI). Вокруг тела убитого разыгрывается ожесточенное сражение, и

317

ахейцам только с величайшими трудностями удается отстоять труп Патрокла (кн. XVII).

Гибель друга вызывает у Ахилла жажду мести, перед которой отступает на задний план его обида на Агамемнона. Правда, для соблюдения законов чести Агамемнон вручает ему все ранее обещанные дары, но Ахилл и без того рвется в бой (кн. XIX). Поскольку Гектору удалось снять с Патрокла доспехи Ахилла, бог Гефест по просьбе Фетиды изготовляет для Пелида новое вооружение необыкновенной красоты (кн. XVIII). Одержимый жаждой мести за Патрокла Ахилл громоздит трупы убитых им врагов на Троянской равнине, заваливая ими течение реки Скамандра (Ксанфа). В негодовании речной бог пытается утопить Ахилла в своих волнах, но Гефест обрушивает на Ксанфа всепожирающий огонь, от которого начинают кипеть речные воды (кн. XX—XXI). Наконец, уцелевшие троянцы укрываются за городскими стенами; только Гектор остается на поле, ожидая неминуемой встречи с Пелидом, и погибает от его руки. Неистовый в мести, как раньше в гневе, Ахилл привязывает тело Гектора к своей колеснице и волочит его по земле; рыдают Приам и Гекуба, престарелые родители Гектора, видя с троянской стены осквернение его тела, горестно оплакивает убитого супруга Андромаха. И уже в эти мгновенья у Приама зарождается мысль отправиться самому с несметными сокровищами в стан Ахилла, дабы выкупить тело Гектора (кн. XXII). План этот осуществляется не сразу, ибо эпический певец должен сначала подробно описать погребение Патрокла и поминальные игры в его честь (кн. XXIII). Затем уж, не без помощи со стороны богов, Приам беспрепятственно достигает шатра Ахилла; потрясенный видом несчастного старца и сознанием постигших его бедствий, вспоминая одновременно и о своем престарелом отце, которому не суждено дождаться возвращения сына из-под Трои, Ахилл выдает Приаму тело Гектора. Описанием погребального плача над убитым и его похорон завершается поэма (кн. XXIV).

В отличие от «Илиады» являющейся поэмой об одном из эпизодов Троянской войны, в «Одиссее» повествуется о скитаниях, выпавших после разрушения Трои на долю хитроумного Одиссея, и о его возвращении на Итаку. При этом сюжет поэмы развертывается не в прямой хронологической последовательности, а содержит неоднократные отступления и возвращения к исходной точке.

Иллюстрация:

Музыкант

Фрагмент фрески из дворца в Пилосе.
XIII в. до н. э.

Так, в самом начале поэмы сообщается о решении богов дать Одиссею возможность вернуться на родину, о чем Гермес должен поставить в известность прекрасную нимфу Калипсо, которая уже семь лет удерживает героя на своем волшебном острове. Однако только в начале пятой книги Гермес отправляется к Калипсо; в первых же четырех книгах действие сосредоточено вокруг фигуры Телемаха — юного сына Одиссея — и протекает сначала на Итаке. Здесь молодые люди из знатных родов, уверенные в том, что Одиссей давно погиб, докучают его верной жене Пенелопе сватовством. Поскольку Пенелопа медлит с новым замужеством, женихи проводят все дни в пирах во дворце Одиссея, истребляя его добро, а Телемах не в состоянии положить конец их бесчинствам. По совету Афины, явившейся на Итаку в образе чужеземного царя, юноша отправляется в Пилос и Спарту, к давним соратникам Одиссея