Природа и структура социального в идеологии русского консерватизма. Принципы социально-политической практики.

Социально-философская проблематика русского консерватизма не может быть понята без анализа определяющей для нее проблемы человека, которая была рассмотрена в предыдущем параграфе. Как было показано выше, личность консерватизма – это личность социализированная. В свою очередь, социальное и национальное общее в консервативном его понимании было отмечено печатью персонализма. «Из учения о Церкви выводит Хомяков то учение о личности, которое решительное отвергает так называемый индивидуализм. «Отдельная личность, - пишет Хомяков[168], - есть совершенное бессилие и внутренний непримиримый разлад». Лишь в живой и морально здоровой связи с социальным целым личность обретает свою силу (…) для Хомякова личность, чтобы раскрыть себя в полноте и силе, должна быть связана с Церковью. Хомяков решительно отвергает теорию среды (как «совокупности случайностей, обставляющих человеческие личности»)[169], отвергает и индивидуализм, изолирующий и абсолютизирующий отдельную личность. Лишь в Церкви, т.е. в свободном, проникнутом братской любовью к другим людям единении во имя Христа, - только здесь личность обретает все свои дары, всю полноту ее личного богатства»[170]. Позднее Вл. Соловьев развил славянофильскую идею соборности в своей философии всеединства. «Я называю истинным, или положительным всеединством такое, в котором единое существует не на счет всех или в ущерб им, а в пользу всех. Ложное, отрицательное единство подавляет или поглощает входящие в него элементы и само оказывается, таким образом, пустотою; истинное единство сохраняет и усиливает свои элементы, осуществляясь в них как полнота бытия»[171].

В свою очередь, консервативная концепция государственной власти построена на социальной проблематике. Консервативная концепция государства опиралось на два основания – социальное и национальное. В данной главе будет проведен анализ проблематики общества и нации в идеологии и социально-политической практике русского консерватизма.

В своей работе мы исходим из следующей рабочей гипотезы, находящийся в оппозиции расхожим исследовательским представлениям об этатистском характере консервативной идеологии: консерватизм в меньшей степени, чем либерализм ориентирован на государство. Стержнем социальной философии русского консерватизма (и консерватизма в целом) являются не государство, а «естественные», органичные социальные страты – общины, сословия, корпорации и т.д. Государство в социальной философии консерватизма признается лишь в той мере, насколько оно готово признавать права разнообразных «коллективных членов» или «личностей». Соответственно, консерваторы являются государственниками не априори, а постериори.

Представляется, что государственнический пафос в большей мере характеризовал либеральную идеологию. Консервативному восприятию государству как целому, состоящему из «коллективных членов», противопоставлялась либерально-буржуазная идея «общегражданского государства», «членами» или гражданами которого являлись отдельные атомизированные личности. В предыдущем разделе настоящей работы, анализируя соотношение персонализма и коллективизма в идеологии и социально-политической практике консерватизма и либерализма, мы сделали вывод, что коллективизм больше характеризует именно либерализм. Устраняя общины и сословия из общественной жизни, делая субъектом последней отдельного индивидуума, либерализм, по нашему мнению, увеличивает зависимость человека от государства. «...Строй общества нынешнего, - отмечал К.Н. Леонтьев, - ставит лицо, индивидуум прямо под одну власть государства, помимо всех корпораций, общин, сословий и других сдерживающих и посредствующих социальных групп...»[172]. Человек консервативного общества более самодостаточен: естественными социальными опорками его существования выступают различные социальные страты, которыми было так богато общество традиционное и которые оказались разрушены в обществе либеральном.

В научной литературе неоднократно обращалось внимание на крайний разброс мнений в консервативной среде даже по ключевым вопросам, составляющим основу идеологии русского консерватизма. Тем не менее, различным, весьма несходным между собой направлениями русского консерватизма, соответствует ряд общих социально-философских принципов, в том числе, в отношении к обществу. Эти константы социальной философии консерватизма, общие всем его направлениям, особенно отчетливо проявляются при сопоставлении с соответствующими постулатами либерального стиля мышления. С некоторой долей условности в социальной философии русского консерватизма можно выделить ряд системообразующих постулатов:

1.Подход к объяснению феномена общественной жизни с позиций органицизма, который консерваторы применяли в качестве антитезы либеральной и общепрогрессистской идее механицизма. Согласно этой теории, государство представляло собой аналог живого организма; это обстоятельство предопределило столь широкое использование представителями этого подхода естественнонаучной (а именно, биологической) терминологии: «развитие», «рост», «гниение» и др.[173] Концептуальное выражение органицистского подхода можно обнаружить у «старших» славянофилов, однако в неконцептуализированном виде он применялся уже идеологами предшествующей генерации русских консерваторов. Консерваторы подчеркивали «естественное» происхождение общества, что делало невозможным произвольный перенос политического и социального опыта и политических институтов одних обществ и государств на чужеродную почву, а также ограничивало возможности реформирования общественно-политической системы в соответствии с абстрактными теориями, имеющими искусственное («книжное») происхождение. Важным положением, проистекающим из этого принципа, является идея о единстве общества и государства, что нивелирует социальные различия во имя служения общей цели – величия и процветании Нации.

2. Органицистскому подходу соответствовала разрабатываемая с середины XIX в. концепция «классовой (социальной) солидарности», которому в терминологии «старших» славянофилов соответствовало понятие соборность. Этот ключевой для русского и общеевропейского консерватизма постулат являлся антитезой принципам прогрессистских идеологий: с одной стороны, либеральному «общегражданскому обществу», с другой стороны, марксистской и общесоциалистической идее классовой борьбы. Антибуржуазный характер социальной философии русского консерватизма (и русской общественно-политической мысли в целом) отмечает, в частности, эмигрантский исследователь Г. Круговой: «В числе русских критиков европейской буржуазной цивилизации можно назвать имена таких представителей русского религиозно-философского направления, как Н.Ф. Федоров, Л.Н. Толстой, К.Н. Леонтьев, Ф.М. Достоевский, Н.Н. Страхов, Н.Я. Данилевский, И.В. Киреевский, Н.В. Гоголь. Речь здесь идет не об отрицании института частной собственности или частной инициативы. Отталкивание от буржуазного духа связано у всех их с протестом против редукции духовно-эстетической стороны человеческого бытия к механизму свободных от оценочных суждений товарно-рыночных отношений, с протестом против положения, при котором, пользуясь словами Бердяева, «не церковь, а биржа стала господствующей и регулирующей силой жизни»»[174].

В то же время методологически ошибочно отождествлять или хотя бы сближать консерватизм и социализм: первый является антипрогрессистской и антимодернистской идеологией, второй же относительно поздно отпочковался от другой разновидности прогрессизма/модернизма – революционного либерализма. Общим в консерватизме и социализме является лишь устремленность к общественному (социальному) идеалу и неприятие либерально-буржуазного антиобщественного индивидуализма. К. Манхейм в своем исследовании, посвященном анализу консервативного стиля мышления в Германии, обнаружил, что социалистической критике буржуазно-капиталистического общества предшествовала концептуальная критика со стороны немецких консерваторов. Многие положения последней, несмотря на ее христианско-традиционалистскую парадигму, впоследствии были восприняты еврейским хилиастом (определение о. С.Н. Булгакова) К. Марксом. Вывод Манхейма подтверждает отечественный исследователь Г.И. Мусихин, выделяя в немецком консерватизме не только политико-прагматические устремления не допустить революции (вину за которые близкий к консерваторам Гёте возводил на несправедливые правительства), но и более глубинные мотивы. «…Консервативный реформизм был основан не только на прагматических мотивах. В умеренно преобразовательской деятельности немецких консерваторов существенную роль играл религиозно-нравственный компонент. Осознавая себя защитником вечных и неизменных ценностей, консерватизм ставил свои цели выше конкретной общественно-политической жизни. (…) И одним из основных нравственных принципов немецких консерваторов была забота власть предержащих… о своих подданных, а в случае необходимости – проведение преобразований, необходимых для улучшения их положения…»[175]. Подобная мотивация была свойственна и русскому консерватизму (социально-политические программы славянофилов, К.Н. Леонтьева, Л.А. Тихомирова и др.).

Следует, в то же время, отметить, что русскому консерватизму - составной части христианского консерватизма, - даже в самых «народнических» и «прогрессивных» его проявлениях был свойственен не только социальный реформизм. Признавая важнейшей задачей христианского общества и государства заботу о благе подданных, консерватизм не абсолютизировал принцип социальности. Являясь, в целом, социально ориентированной идеологией, христианский консерватизм имел принципиальнейшее отличие от современной социал-демократии: в то время, как последняя является материалистической идеологией, основанной на приоритете социальных и меркантильных интересов индивидуума, идеология консерватизма религиозна в своей основе. Ей одинаково чужда либерально-капиталистическая апология свободного рынка и конкуренции и социал-демократическая практика перераспределения общественного продукта. Обе идеологии и основанные на них социально-экономические практики, в представлении консерваторов, объединяет материалистический подход и абсолютизация «посюсторонних» интересов человека. Не случайно у консерваторов, будь то немецких или русских, постоянно проводилась параллель между буржуа либерально-капиталистического общества и пролетарием марксизма.

3. Представление о структуре общества, состоящем из «коллективных личностей». В научной литературе неоднократно отмечалось, что для представителей консервативной мысли было характерно отношение к человеческой личности как к части органичного целого, точнее, комплекса организмов-социумов: нации, социальные группы и т.д.[176] Из этих установок и строилась теория «государства-организма», состоявшего «не только из единичных, личных, но и постоянных коллективных членов» (Д.А. Хомяков), то есть, социальных страт (сословий, корпораций, общин и др.). Этот консервативный принцип является антитезой либеральной концепции «общегражданского общества» (термин Б.Н. Чичерина). На основе этого консервативного представления развилась концепция консервативного корпоративизма.

4. Принцип социальной иерархии, исходящий из представления о естественном неравенстве людей по способностям, талантам, нравственному состоянию. Антитезой данного принципа идеологи русского консерватизма считали либеральную идею формального равенства. Современный исследователь русского консерватизма при анализе принципа аристократизма очень удачно использовал следующую цитату из Бердяева: «Существование “белой кости” есть не только сословный предрассудок, это есть также неопровержимый и неистребимый антропологический факт. Дворянство не может быть в этом смысле истреблено. Никакие социальные революции не могут уничтожить качественных преимуществ расы. Дворянство может умирать как социальный класс, может быть лишено всех своих привилегий, может быть лишено всякой собственности. Я не верю в будущее дворянства как сословия и не хочу себе как дворянину дворянских привилегий. Но оно остается как раса, как душевный тип, как пластическая форма, и вытеснение дворянства как класса может увеличить его, душевную и эстетическую ценность»[177]. В течение длительного времени практическим выражением данного принципа являлась консервативная апология сословного деления русского общества. В предреволюционный период у Л.А. Тихомирова и, особенно, в эмиграции возникает идея «новой» или «трудовой аристократии» - аристократии способностей, а не происхождения. Наиболее концептуальное воплощение изложенные выше принципы получили у консервативных идеологов пореформенного периода и в условиях эмиграции, в работах И.А. Ильина. Именно на принципе отбора лучших («новой» или «трудовой аристократии») Ильиным будет построена доктрина «творческой демократии», которая будет подробно проанализирована в следующем разделе нашей работы.

На основе социально-политического критерия в русском консерватизме можно выделить три основных направления: государственническое, народническое, сословно-корпоративное.

Термин «государственный (бюрократический) консерватизм» был введен в научный оборот американским русистом Р. Пайпсом[178] для определения отдельного направления охранительного лагеря в России. По мнению Пайпса, ведущими идеологами данного направления являлись М.Н. Катков и К.П. Победоносцев; мы считаем возможным пролонгировать данное направление к началу XIX столетия и в качестве родоначальника назвать Н.М. Карамзина и теоретиков «официальной народности». Ключевые постулаты идеологии государственнического консерватизма заключались в неприятии общественной инициативы, даже исходившей со стороны лояльных слоев населения, включая дворянство. Единственной творческой силой русской истории признавалось государство (вспомним центральный для историографии и идеологии Н.М. Карамзина тезис о самодержавии-творце русской истории). Как известно, М.Н. Катков и К.П. Победоносцев не принадлежали к дворянству, и, тем не менее, считали (особенно Катков) необходимым отстаивать его сословные привилегии. Определяющим в их отношении к дворянству был не пафос аристократизма, а прагматично-функциональный подход: «дворянство должно было быть встроено в государственную систему бюрократических структур, стать частью бюрократического механизма»[179].

Как и всякая схема, предлагаемая нами система типологизации достаточно условна, поэтому существует опасность излишнего «спрямления» и схематизации русского консерватизма. В частности, по оценке, высказанной И.Н. Ионовым[180], К.П. Победоносцев, выступая противником распространения либеральных ценностей и демократических институтов власти, призывал опираться на традиционные ценности, руководствуясь лозунгом «Царь и народ». Его отношение к дворянству было весьма скептическим. Как отмечает А.В. Репников, «Победоносцев считал, что милые его сердцу «исторические предания твердо держатся в одном крестьянстве», а дворяне одинаково со всем народом подлежат обузданию. (…) «Темное» крестьянство казалось им (консерваторам – Э.П.) более надежной опорой трона»[181].

Второе направление в русском консерватизме, которое мы определяем термином «народники» или «общественники» представлено, главным образом, славянофильством. В то же время оно включает в себя близкие по направленности консервативные течения (прежде всего, почвенников) и отдельных мыслителей. В научной и общественно-политической литературе неоднократно предпринимались попытки идентифицировать славянофилов как представителей либеральной идеологии[182]. В современной литературе более широко представлен иной подход к данному течению. В частности, в диссертационном исследовании О.С. Шакировой[183] утверждается, что наряду с антидворянской тенденцией в программах пореформенного славянофильства, славянофилы выступали за сохранение общины, социальную градацию населения и т.д. Эти и другие пункты их социально-политической программы, а также политическое самосознание славянофильства (идеологи которого относили себя к консерваторам, поскольку они отстаивали принципы народности и органичности) позволяют, по мнению О.С. Шакировой, идентифицировать его как течение консервативное.

Сходных позиций придерживаются также И.А. Немцев[184] и известный московский исследователь и издатель источников по русскому консерватизму С.М. Сергеев[185].

В центре социально-политических программ славянофилов и почвенников лежит представление об общине как стержне русской исторической и социальной жизни. «Община выступала для славянофилов не только традиционным институтом, обеспечивающим связь времен и преемственность поколений, регулятором социальных конфликтов и средством интеграции отдельных индивидов в систему общественных отношений, но и квазисакральной ценностью»[186]. Община, по мнению славянофилов, являлась тем институтом, в котором исторически выработались формы осуществления социальной справедливости так, как понимало ее русское крестьянство. Идеолог пореформенного славянофильства Ю.Ф. Самарин выразил это представление следующим образом: славянофилы «считают общинное землевладение явлением бытовым, а не искусственным, нормальным, а не случайным и преходящим; они видят в нем выражение коренного народного понятия о справедливости и самое надежное обеспечение существенных интересов массы сельского народонаселения»[187]. Опыт сельской поземельной общины, по мнению идеологов славянофильства, может быть перенесен и в современную урбанизированную среду и, тем самым, приостановить процесс «пролетаризации». Подобная мысль выражена, в частности, в программной статье А.С. Хомякова «О сельской общине»[188]. Сходным образом миссию общины формулировал почвенник Ф.М. Достоевский: «Про общинное землевладение всяк толковал, всем известно, сколько в нем помехи экономическому хотя бы только развитию; но в то же время не лежит ли в нем зерно чего-то нового, лучшего, будущего, идеального…, что лишь у нас лишь одних есть в зародыше…»[189].

Важно отметить, что община представлялась славянофилам и почвенникам не просто исторической данностью (что само по себе является значимым для любого консерватора), но также образцом социального устройства, антитезой либерального индивидуалистического общества, представляющего, по определению А.С. Хомякова, «скопление личностей, ищущих, не находящих и не могущих найти связи органической». «Социальная философия Хомякова, - утверждал В.В. Зеньковский, - покоится тоже на принципе «органичности» - отсюда культ «общины» и борьба с индивидуалистическими тенденциями современности, но отсюда же горячая защита свободы. Идеал социальной жизни дан в Церкви, как единстве в свободе на основе любви…»[190]. По верному замечанию Э.Г. Соловьева, «Требование сохранения национальной специфики в ходе модернизации позволяет характеризовать славянофильскую консервативную утопию не просто как разновидность автохтонной "почвеннической" идеологии, но как одну из первых в истории мировой социально-политической мысли попыток теоретического обоснования "третьего пути" общественного развития, т.е. модернизации общества без индустриализации западного типа, предполагающей массовую пролетаризацию населения, разрушение традиционных связей в обществе и его атомизацию»[191].

Удачной иллюстрацией мнения Э.Г. Соловьева является следующая цитата из философско-политической публицистики Ф.М. Достоевского: «В наш век произошла страшная революция, и одолела буржуазия. С ней явились страшные города, которые не снились даже и во сне никому. Таких городов, какие явились в 19-м веке, никогда прежде не видало человечество. Это города с хрустальными дворцами, с всемирными выставками, с всемирными отелями, с банками, с бюджетами, с зараженными реками, с дебаркадерами, с всевозможными ассоциациями, а кругом них с фабриками и заводами»[192]. Этой апокалипсической картине Достоевский противопоставляет консервативную утопию, в основе которой лежит идея все той же общины: «Если хотите переродить человечество к лучшему, почти что из зверей поделать людей, то наделите их землею – и достигнете цели. (…) у нас земля и община в сквернейшем виде, согласен, - но все же огромное зерно для будущей идеи… По-моему, порядок в каждой стране – политический, гражданский, всякий – всегда связан с почвой и с характером землевладения в стране»[193].

Ошибочным является распространенное отождествление общинной «программы» славянофилов и революционных народников[194]: первые в соответствии с собственным консервативным мировоззрением видели общину «элементом консервации существующих социальных отношений и традиционного мировоззрения крестьянства» (определение Э.Г. Соловьева), вторые – стержневым элементом «крестьянского социализма». Отношение славянофилов к социализму было не менее враждебным, чем к буржуазному либеральному обществу, порождением которого оно, в их представлении, и являлось. Социализм виделся им как извращение христианской идеи человеческой и социальной солидарности. Не отдать свое ради любви к ближнему, а отобрать чужое из-за ненависти, - это кредо социализма, формулируемое славянофилами, не могло быть не только приемлемым, но даже терпимым христианскими консерваторами.

Менее проработаны были другие части социально-политической программы консерваторов-«общественников», хотя и в отношении общины исследователь имеет дело скорее с контурами или отдельными тезисами таковой, чем с детально проработанной концепцией и, тем более, доктриной. Даже в наиболее концептуализированном виде, который обрело учение славянофилов на рубеже XIX-XX вв. в трудах Д.А. Хомякова, написанных, оно представляет обрис программы. В целом эта «программа» может быть сведена к нескольким пунктам: сохранение общины как регулятора социально-экономических отношений на селе и, по возможности, распространение ее опыта среди городского пролетариата; эмансипация русского общества, устранение сословных ограничений, «растворение» дворянства в общенародной массе; дарование гражданских свобод обществу, включая свободу печати (явно либеральный элемент славянофильской «программы»), венцом чего должно стать воссоздание института Земского собора. Следует отметить, что хотя последнюю идею славянофилов взяли на вооружение либералы из правительственного лагеря на рубеже 1870-х – 1880-х гг., сами идеологи этого направления понимали институт народного представительства не либерально, скорее даже «реакционно». Подробная реконструкция славянофильской идеи Земского собора будет проведена в следующем разделе нашей работы.

Два вышеозначенные направления русского консерватизма – «государственники» и «общественники»-славянофилы – находились в состоянии жесткого идеологического противостояния, являясь, в известном смысле, антиподами. Подчеркнем, однако, что это идейное размежевание происходило в рамках единого консервативного лагеря. Попытки определить уровень идейно-политического реализма каждого направления предпринимались самими идеологами. Нам близка оценка, сделанная Л.А. Тихомировым. Отмечая политический реализм консерваторов-«государственников» и несомненные черты утопизма в славянофильской идеологии и социально-политической практике, он признавал стратегическую правоту славянофилов. Последние, по мнению Тихомирова, осознавали необходимость «народного участия» в управлении государством и местном самоуправлении, видели бесперспективность пролонгации бюрократических методов.

Представляется, что ограниченность и крайности двух направлений русского консерватизма были преодолены в рамках третьего направления, которое мы обозначаем как сословно-корпоративное. Идеологами последнего являлись Константин Николаевич Леонтьев (1831-1891) и Лев Александрович Тихомиров (1852-1923). Являясь, в отличие от славянофилов, апологетами сильной государственной власти, они, в отличие от консерваторов-«государственников», осознавали недостаточной опору исключительно на государственный бюрократический аппарат. Логическим развитием этого заключения стала идея опоры на общество. Но, в отличие от аморфных представлений славянофилов об «обществе», социально-политическая доктрина данного направления давала четкое представление о его структуре и функциях. «Сами сословия или, точнее, сама неравноправность людей и классов, - утверждал Леонтьев, - важнее для государства, чем монархия»[195].

Поскольку данное направление русского консерватизма представляется нам наиболее интересным и перспективным, мы сделаем акцент именно на реконструкции и анализе его идеологической доктрины и социально-политической практики.

Повышенный интерес к социально-политической проблематике в консервативной среде проявился, прежде всего, накануне (прежде всего, у славянофилов) и в период проведения Великих реформ. Так, М.Н. Катков поставил вопрос о дальнейшей судьбе сельской общины: «Не следует ли приискать способы к устранению вреда, причиняемого общинным землевладением, хотя бы не нарушая принципа общинной земельной собственности»[196]. Однако концептуальный характер разработка социально-политической проблематики получила у другого представителя консервативного лагеря, протеже Каткова и одного из вдохновителей политики контрреформ А.Д. Пазухина, автора специальной записки «Современное состояние России и сословный вопрос». «...Реформы, построенные на бессословном начале, - отмечал Пазухин, - расторгли непосредственную связь между верховной властью и сословиями, на которой держался наш сословный порядок, и способствовали скорейшему разрушению сословий»[197]. Впоследствии направление деятельности Пазухина вызвало высокую оценку К.Н. Леонтьева; однако в целом нельзя не признать, что даже у такого идеолога, как Пазухин, программа которого носила наиболее концептуальный характер, преобладающим стремлением было все же «отрицательное», а не «созидательное». К такому выводу позволяет, на наш взгляд, прийти основная цель политики контрреформ, декларируемая А.Д. Пазухиным: «Если в реформах прошлого царствования мы усматриваем великое зло в том, что они разрушили сословную организацию, то задача настоящего должна состояться в восстановлении разрушенного»[198]. Следовательно, главная задача заключалась в том, чтобы минимизировать, устранить отрицательные последствия предшествующих преобразований. Поскольку возврат к прошлому признавался невозможным, был сделан вывод о необходимости хотя бы частичного «восстановления разрушенного». Таким образом, поставленные в работе А.Д. Пазухина задачи носили, по преимуществу, «тактический» характер. Выполнение их, по мнению автора проекта, было призвано решить возникшие проблемы, связанные, главным образом, с управлением (которое предлагалось вернуть в сословные рамки). Напротив, была проигнорирована проблема повышения благосостояния народных слоев и предотвращения социального взрыва.

На ошибочность подобного подхода обратили внимание идеологи сословно-корпоративного направления русского консерватизма, которые предприняли попытку предложить обоснованную программу «консервативных реформ». В идейно-теоретическом наследии К.Н. Леонтьева социально-политическая проблематика разрабатывалась под углом зрения «превентивности», нацеленной не только на устранение недостатков Великих реформ, но и на разработке принципиально новой программы консервативного развития. Указанная установка, на наш взгляд, сформулирована в следующем высказывании К.Н. Леонтьева: «Слава Богу, что мы стараемся теперь (то есть, в период проведения контрреформ 1880-х гг. - Э.П.) затормозитьхоть немного свою историю, в надежде на то, что можно будет позднее повернуть на вовсе иной путь (выделено нами - Э.П.)»[199].

В основу леонтьевской социально-политической концепции была положена идея юридического закрепления прав и обязанностей социальных групп - сословий, корпораций и др. Необходимость же этих социальных страт виделась ему в том, что «... Строй общества нынешнего ставит лицо, индивидуум прямо под одну власть государства, помимо всех корпораций, общин, сословий и других сдерживающих и посредствующих социальных групп...»[200]. Декларируемый им подход получил выражение в следующей, парадоксальной для русского монархиста формуле: «Сами сословия или, точнее, сама неравноправность людей и классов важнее для государства, чем монархия»[201]. Социальные страты, юридически оформленные и наделенные неравными правами и привилегиями, К.Н. Леонтьев считал необходимым условием всякого прочного и долговечного «строя»: чтобы «Царская власть была долго сильна,- утверждал он, - не только не нужно, чтобы они опиралась прямо и непосредственно на простонародные толпы (...); но, напротив того - необходимо, чтобы между этими толпами и Престолом Царским возвышались прочные сословные ступени; необходимы боковые опоры для здания долговечного монархизма»[202]. Теоретическое обоснование подобного подхода Леонтьев обнаруживал в социально-политической философии Платона с ее идеей трех каст: «трехосновность платоновская до того неотвратима, что она в искаженном, расстроенном, смешанном виде доживает с самим государством до его последнего издыхания под ударами завоевателя»[203]. Именно на основе учения Платона о государстве Леонтьевым была разработана концепция сословно-корпоративного государства. Наряду с термином «сословия» Леонтьев первым среди русских консерваторов ввел в употребление понятия «корпорация», которое служило для обозначения существенно иного явления («сословие» - социальная группа, принадлежность к которой определяется по принципу наследственности; «корпорация» - социальная группа, принадлежность к которой определяется по профессиональному или отраслевому признаку).

Если идеологи-вдохновители политики контрреформ (консерваторы-государственники) исходили из необходимости сохранения прежних сословных групп, то К.Н. Леонтьев, не отвергая намеченной цели, не был вполне уверен в возможности ее осуществления, а поэтому предлагал более отвечающие духу времени (по его мнению) рецепты. Наряду с существующими социальными группами (дворянство, крестьянство и др.), значительное место в концепции Леонтьева было уделено вновь образованным стратам и, прежде всего, пролетариату. Осмысление западноевропейского опыта привело идеолога к выводу о неизбежности в Европе социалистической революции, которая будет вызвана ростом юридических прав пролетариата при экономическом одновременном закабалении его «новым феодализмом» капитала[204]. Леонтьев предлагал ввести в России «коммунизм сверху», чтобы предотвратить возможность социального взрыва, с одной стороны, а с другой, чтобы средствами социальной и экономической политики смягчить ужесточение «деспотической» политики государства. С этой целью Константин Николаевич стремился очертить общие контуры этого «охранительного социализма»: во-первых, юридически оформить сословно-корпоративную систему под контролем «деспотической» власти самодержца; во-вторых, разработать содержание и механизмы реализации государственной социальной политики в интересах демократических слоев, причем она должна была включать в себя уменьшение крестьянских повинностей, прирезку земельных наделов «где можно и когда можно»[205], а также «творческое» разрешение «рабочего вопроса»: «Рабочий вопрос, - вот тот путь, на котором мы должны опередить Европу и показать ей пример. Пусть то, что на Западе значит разрушение, у славян будет творческим созиданием»[206].

В этой связи, мы не считаем возможным согласиться с позицией авторов коллективной монографии «Русский консерватизм XIX века», согласно которой «Теории Леонтьева явились своего рода порождением консервативного максимализма Каткова, Победоносцева, Мещерского (...) Во взглядах Леонтьева больше сходства с ортодоксами российского консерватизма, чем отличий. Особенно это касается проблем государственности, занимающих центральное место в их мировоззрении»[207]. На наш взгляд, ни степень уделяемого Леонтьевым внимания социально-политической проблематике; ни, тем более, несомненный «модернистский» характер его теоретических построений в этой части, не позволяют говорить о Леонтьеве как о «подражателе».

В концепции идеолога позднего славянофильства Д.А. Хомякова также нашло свое развитие представление о сословной (корпоративной) структуре общества: «Общество органичное должно состоять из членов не только единичных, личных, но и постоянных коллективных»[208]. Некоторым диссонансом с прежними установками славянофильства звучало следующее утверждение Д.А. Хомякова: «... Группировка людей в классы, наследственность таковых и даже привилегированность не может нисколько смущать православного, если только это взаимоотношение… (не имеет других целей - Э.П.), кроме государственного строительства»[209].

На основании идеологических наработок предшествующих поколений русских консерваторов Л.А. Тихомировым была сформулированы взаимосвязанные идеи «классовой солидарности» и корпоративного государства.

Руководствуясь представлением о государстве как о «доразвившемся обществе», Л.А. Тихомиров считал недопустимым со стороны государства самоустранять себя от вмешательства в социальную сферу, на чем основывалась теория классического либерализма. Этим была обусловлена его критика теории Б.Н. Чичерина о постепенном отмирании сословий. С подобным положением Тихомиров готов был согласиться в тех случаях, если речь шла о действительно отмирающих сословиях (например, о дворянстве) или же о тех принципах, которыми определялась принадлежность индивида к той или иной социальной страте[210]. Если в Средние века, утверждал Тихомиров, сословная принадлежность определялась, прежде всего, фактором происхождения (что привело, по мнению автора, к возникновению «наследственно-сословного строя»), то в Новое время произошла «эволюция социального строя», который постепенно трансформировался в «свободно-сословный строй»[211].

Исходным и системообразующим принципом построения социально-политической модели Л.А. Тихомирова становится принцип корпоративизма. Как мы считаем, Л.А. Тихомирова можно назвать одним из первых теоретиков корпоративизма[212].

Концепция «органичной» структуры государства привела Л.А. Тихомирова к логическому выводу о государстве-арбитре социальных отношений, - идее, которая была противопоставлена им как классической либеральной идее невмешательства государства в дела общества (laissez fair, хотя последний принцип принято использовать применительно к экономической сфере), так и марксистской теории пролетарского государства. В основу концепции «классовой солидарности» Л.А. Тихомирова была положена установка о функции государства выражать и защищать интересы всей нации, а не отдельного класса или сословия.

Л.А. Тихомировым на примере Англии, наиболее передовой стране того времени, была подвергнута критике теория «общегражданского», якобы бессословного государства[213]. Ограничив сферу деятельности государства пределами сугубо политической жизни, либеральное английское правительство объявило политику «свободы рук». Сословие предпринимателей, наиболее могущественное в материальном отношении и к тому же более сплоченное, резюмировал он, оказалось в гораздо более выигрышном положении, чем пролетариат. Единственной силой, которая могла способствовать улучшению его положения, было государство, однако последнее самоустранилось от вмешательства в «чужой» спор. Это имело, как считал Тихомиров, далеко идущие последствия: в глазах рабочих государство стало прочно ассоциироваться с защитой интересов их классовых врагов. К тому же со временем и само правительство стало ассоциировать интересы предпринимателей с интересами всего государства[214]. Таким образом, заключал он, «общегражданское» и «бессосл