Социокультурная природа и сущность русского консерватизма.

Русский консерватизм, являясь составной частью консерватизма общеевропейского (христианского), подпадает под характеристики, которые были проанализированы в предыдущем разделе. Теоретико-познавательная модель русского консерватизма во многом идентична аналогичной модели западноевропейского консерватизма. Различия, и весьма существенные, обнаруживаемые между ними, обусловлены различием духовного ядра и социокультурного облика восточно- и западнохристианской цивилизаций.

Хронологически истоки русского консерватизма следует искать в конце Русского Средневековья, которое не совпадало по времени с окончанием Средних веков в Западной Европе, поскольку исторические и культурные ритмы двух феноменов мировой истории не совпадали.

Для определения конечной даты Русского Средневековья целесообразно использовать социокультурный подход, позволяющий реконструировать образ «идеального» Средневековья. В качестве хронологической границы, отделяющей Русское Средневековье от Нового времени, мы определяем середину XVII века. Именно в этот период в России происходят социально-политические и социокультурные сдвиги тектонического характера. Петровские преобразования, с которыми принято связывать начало процесса вестернизации и модернизации России, на деле явились продолжением модернизации эпохи правления Алексея Михайловича. В частности, подобный взгляд был изложен в классическом исследовании прот. Г.В. Флоровского «Пути русского богословия»[89].

Не вдаваясь в исторические экскурсы, отметим основные и наиболее существенные изменения в общественно-политической структуре и социокультурной среде России. Прежде всего, в данный период на авансцену политической и культурной жизни страны выходит принцип рационализма, который К. Манхейм считал порождением духа философии Просвещения и который, тем не менее, правильней определить как порождение Ренессанса и Реформации[90]. Н.А. Бердяев антитезой рационализма Нового времени считал сверхрационализм Средневековья. Если в Западной Европе рационализм проявлял себя и в форме усовершенствования государственно-политических механизмов, и в форме теоретической мысли, то в России рационализм проявлялся, главным образом, в политической и культурной сферах. Для середины-второй половины XVII в. характерны попытки механистического упорядочивания общественно-политических процессов: бюрократизация, плановая перестройка гражданского и военного управления и, наконец, осознанное стремление экстраполировать чуждую (для данного периода – польско-католическую) общественно-политическую и социокультурную модель на русскую почву. При Петре I шла борьба не западничества и «почвенничества», а двух вариантов западничества: полонофильской (или польско-католической) и германо-протестантской партий.

Одним из проявлений отмеченной нами тенденции стал процесс секуляризации общественной жизни Московской России. Если в правление Михаила Романова установилась симфония светской и духовной властей, то после смещения с патриаршего престола Никона царская власть окончательно подчиняет себе власть духовную по образцу цезарепапистских западноевропейских монархий. Зримым выражением этой борьбы «царства» и «священства» стал Поместный собор Русской церкви 1666-1667 гг. По этой причине мы избрали дату его проведения в качестве «идеальной» даты конца Русского Средневековья и начала Нового времени.

Наиболее четко рационалистические тенденции Нового времени проявились в духовной и культурной сферах. В духовной сфере в середине XVII в. происходит постепенное затемнение православно-богословского сознания, все более ощутимыми становятся западные - католические и, в меньшей степени, протестантские влияния. Особенно наглядно это выразилось в русской иконописи, которая в XVII в. утрачивает присущий ей спиритуализм и подпадает под влияние западноевропейской натуралистичной религиозной живописи («фряжского письма»[91]).

С окончанием Русского Средневековья появляются предпосылки для возникновения русского консерватизма. Однако в течение продолжительного периода (до начала XIX столетия) он развивался в эмбриональном состоянии – в виде так называемого предконсерватизма. Данный термин введен в оборот В.А. Гусевым. «Общепризнано, - отмечает исследователь, - что консерватизм, в том числе и русский, начал принимать форму политической идеологии в конце ХVIII - начале ХIХ столетия. Однако, как и любой другой крупный идеологический феномен, он имел свою предысторию, опираясь на идеи мыслителей предшествующих веков»[92]. Предконсерватизм, считает исследователь, представляется в виде «совокупности идей, послуживших опорой для классических консерваторов»[93]. Хронологические рамки русского предконсерватизма В.А. Гусев определяет X – концом XVIII вв. Представляется, что предложенные автором хронологические рамки слишком широки и размыты. Консерватизм, используя терминологию А. Тойнби, является защитной оболочкой духовного ядра, следовательно, консерватизм не есть традиция, он то, что охраняет традицию – духовную культуру и общественно-политический строй народа. Предконсерватизм мы определяем как фазу своего рода эмбрионального развитие консерватизма, предшествующую становлению консервативной идеологии.

В научной литературе принято относить зарождение русского консерватизма к концу XVIII, а в качестве первого документа этого интеллектуально-политического направления называть знаменитую записку князя М.М. Щербатова «О повреждении нравов в России»[94]. Однако, данная работа не может быть отнесена к «зрелому» этапу развития русского консерватизма, являясь, скорее, морализаторским трактатом, в котором значительное внимание уделялось порицанию роскоши петербургского двора и русской аристократии екатерининского времени[95]. К. Манхейм определяет подобную рефлексию как традиционализм[96]. В контексте предложенного нами подхода «предидеологические» работы кн. Щербатова следует охарактеризовать как предконсерватизм.

Русский консерватизм не был реакцией на Французскую революцию 1789 г. Влияние последней на его становление и развитие было значительным, но не определяющим, что в целом характерно для общественно-политических процессов в России. Подлинным «основополагающим мотивом» (определение К. Манхейма) в данном случае выступила рационалистическая вестернизация русской жизни, начавшаяся в середине XVII столетия, апофеозом которой стали реформы Петра I.

Вопрос определения социальной базы русского предконсерватизма требует отдельного углубленного изучения. В настоящей работе мы можем дать лишь предварительные результаты его решения. Русский предконсерватизм как эмбриональная фаза развития русского консерватизма возник и развивался с середины XVII до начала XIX в., когда собственно и возникла консервативная идеология. Социальными носителями идей предконсерватизма являлись широкие круги русского общества. Однако лишь незначительная часть интеллектуалов-представителей привилегированных социальных групп сумела выработать подходы, которые еще нельзя назвать идеологией, но которые уже являлись образцом идейной рефлексии над результатами модернизационных изменений. Фактически русский предконсерватизм представлен теми же социальными группами, что и модернизм. Позднее, когда русский консерватизм стал полноценной идеологией, станет очевидно, что его социальная база охватывает фактически все слои общества, а не только «феодальное дворянство». Это признают и авторы коллективной монографии «Русский консерватизм XIX столетия. Идеология и практика», написанной с марксистских позиций: «Среди особых забот консерваторов, наряду с утверждением незыблемости социальных и экономических отношений, выдвигаются вопросы морали и патриотизма. Эти два столпа русского консерватизма будут прослеживаться на протяжении всей его последующей истории вплоть до новейшего времени, и они во многом содержат определенную притягательность политического традиционализма не только для дворянства, но и для довольно широких кругов населения»[97].

Носителями идеологии модернизма или прогрессизма в рассматриваемый период являлись представители все того же дворянского сословия (позднее и других «консервативных» социальных групп: купечество, духовенство и др.). Это актуализирует вопрос политической идентификации дворянского самосознания, которое традиционно расценивалось как консервативное. Действительно, дворянское сословие в целом являлось социальной опорой власти, которой они были обязаны своим привилегированным положением. Тем самым с ситуативной точки зрения дворянство в целом действительно являлось социальным слоем-носителем идеологии консерватизма.

Однако дворянство трансформировалось в аристократию благодаря модернистским реформам государственной власти. Следует обратить внимание, что на протяжении трех четвертей XVIII столетия дворянство являлось не только получателем социальных благ от государства, но и, в свою очередь, активно влияло на государственную политику. Более того: русское шляхетство фактически представляло собой правящий слой Российской империи, персонификацией которого являлся монарх или чаще монархиня[98]. Тем самым в сословном сознании русского дворянства были заложены не только консервативные, но и модернистские ценности[99]. Последние проявлялись в идее политических прав дворянского сословия, а позднее развились в идею конституционной монархии.

Русское дворянство, в течение XVIII столетия ставшее привилегированным сословием, не было политически единым. В его интеллектуальной элите существовала достаточно сильная оппозиция модернизационным проектам государственной власти, несмотря на то, что социальные права этого сословия значительно расширились, а обязанности – сократились.

Можно сделать вывод: носители консервативной идеологии не определялись принадлежностью к тому или иному сословию. Особенно характерно этого для дворянства. На протяжении указанного периода дворянство становится не только господствующим сословием, но и ведущей интеллектуальной силой русского общества. Дворянство на протяжении XVIII и большей части XIX столетия фактически являлось синонимом русского образованного общества – интеллигенции. Интеллектуальные проекты вне зависимости от их идеологического содержания разрабатывались преимущественно именно в дворянских лабораториях.

Дворянство в период эмбрионального развития консервативной идеологии (предконсерватизм), как было отмечено выше, несло в себе, наряду с консервативной, мощную модернистскую струю. В период же, когда охранительство становится самостоятельной полноценной идеологией, именно поместное дворянство (наряду с духовенством) становится ведущей консервативной силой, противостоящей слою усиливающейся профессиональной бюрократии, партии «духа системы» (Н.М. Карамзин). В значительной мере консервативные симпатии русского дворянства носили стихийный характер. По терминологии К. Манхейма так называемый дворянский консерватизм правильней назвать традиционализмом, то есть, несознательным консерватизмом. Лишь у немногих дворянских интеллектуалов консерватизм обретает форму идеологической системы, перерастает форму банального охранения существующего миропорядка. У Карамзина русский консерватизм становится идеологией, которая отстаивает универсальные ценности, попытка реализации которых мы встречаем в Средневековье. Стихийный же консерватизм широких слоев дворянства заключался не в поиске метафизической глубины и исторических основ, а в обосновании существующего миропорядка. Так называемый дворянский или аристократический консерватизм едва ли существовал. Правильней говорить о консервативных или, точнее, охранительных настроениях русского дворянства, поскольку суффикс «изм» означает определенную идеологию, а всякая идеология, во-первых, создается творческим меньшинством (и дворянство здесь не исключение), а во-вторых, строится на некоей универсальной ценности, а не на классовом эгоизме отдельного слоя.

Тем не менее, то, что мы назвали охранительными настроениями русского дворянства, несло определенный отпечаток сословного эгоизма или, точнее, если можно употребить такой термин, дворяноцентризма. Было бы ошибочным отвергать наличие у широких дворянских кругов гипертрофированного представления о шляхетских правах, чему зачастую сопутствовало непонимание сословных обязанностей.

То же дворянство дало многочисленные примеры иного рода, что позволило В.Я. Гросулу, одному из авторов монографии «Русский консерватизм XIX столетия. Идеология и практика», сделать следующий вывод: «Как каждое политическое течение, имеющее собственную социальную базу, русский консерватизм не был сложен из одних только негативных моментов. Среди особых забот консерваторов, наряду с утверждением незыблемости социальных и экономических отношений, выдвигаются вопросы морали и патриотизма. Эти два столпа русского консерватизма будут прослеживаться на протяжении всей его последующей истории вплоть до новейшего времени, и они во многом содержат определенную притягательность политического традиционализма не только для дворянства, но и для довольно широких кругов населения»[100].

Итак, консерватизм, как и всякая идеология, предполагает определенную бескорыстность (идейность) его носителей, что и делает его притягательным для разных социальных слоев, а не какого-либо одного сословия или класса. Вместе с тем, представители так называемого дворянского консерватизма обладали завышенными представлениями о роли «шляхетского» сословия. Первым в истории русской политической идеологии поставив вопрос о правомочности европоцентризма, Н.М. Карамзин остался поборником дворяноцентризма. Последний заключается не в отстаивании классово-эгоистичных интересов русского дворянства, а в признании центральной роли дворянского сословия в жизни нации и государства, что, отметим, предполагает не только защиту дворянских прав, но и требование дворянских обязанностей.

Еще более рельефно дворяноцентризм (который не следует отождествлять с сословно-классовым дворянским эгоизмом, также имевшим место), понимаемый как представление о правах и обязанностях дворянского сословия, проявился в последующем. Целый ряд ярких идеологов русского консерватизма не являлись потомственными дворянами и дослужились до дворянского титула благодаря личным способностям и усилиям (выходец из бедной мещанской семьи Н.М. Катков), либо являлись дворянами во втором поколении (внуки православных священников К.П. Победоносцев и Л.А. Тихомиров). Каждый из них не принадлежал к поместному дворянству и не владел земельной недвижимостью. Русский консерватор-почвенник Ф.М. Достоевский, принадлежа к старинному дворянскому роду, как известно, с молодости вел жизнь литературного пролетария. Сказанное в значительной степени относится к консервативному идеологу К.Н. Леонтьеву.

Едва ли не единственное исключение из правила составляют славянофильские «династии», которые представляют редчайший пример старорусских среднепоместных фамилий на общем фоне дворянского «пролетарства» (обезземеливания).

Каждый из названных нами консервативных идеологов, даже не являясь носителем дворянского самосознания (для выработки прочного сословного самоощущения нужен опыт жизни как минимум трех поколений), как Катков, Победоносцев или Тихомиров, тем не менее, с разной степенью «реакционности» отстаивали привилегии русского дворянства. Эта позиция была вызвана принципиальными соображениями: зачастую резко критически относясь к дворянству (славянофилы, К.П. Победоносцев), консервативные идеологи обоснованно считали его наиболее культурным и «сознательным» слоем русского общества. Правда, следует отметить, что многие консервативные идеологи (славянофилы, К.Н. Леонтьев) были подвержены и так называемому крестьяноцентризму, который был совершенно чужд либералам. Славянофилы, являясь представителями старинных дворянских родов, тем не менее, выступали за «саморастворение» дворянского сословия в русском обществе[101]. Хотя подобный радикализм в целом был чужд русским консерваторам, он позволяет сделать вывод, что апология дворянства с их стороны имела ограниченный характер и в меньшей степени была вызвана сословным корпоративизмом.

Тем самым, теория К. Манхейма, утверждающая, что каждому стилю мышления соответствует социальный носитель, не ложится на русский материал второй половины XIX – начала XX в. Как позволяют заключить предварительные результаты анализа, либерализм в России был не менее, если не более широко представлен выходцами из поместного дворянства, чем консерватизм. Консерватизм, как и всякая политическая идеология, не является идеологией классовой. Тем не менее, в течение XVIII – первой половины XIX в. главным выразителем консервативной идеологии являлось поместное дворянство, не только политически и экономически, но и культурно самый мощный слой русского общества. В пореформенный период ситуация значительно изменяется: поместное дворянство постепенно уступает место ведущего экономического слоя буржуазии, а а миссию сословия-культургера – разночинской интеллигенции.

Окончательный разрыв между социальным носителем и идеологией происходит после революции, в условиях эмиграции. Многочисленные правые организации Русского Зарубежья формируются не по сословному, а по идейному принципу. Большинство правых интеллектуалов, если они не являлись представителями дореволюционных политических групп, как правило, представляют демократические слои населения и не имеют отношения к дворянству. Самые известные идеологи русского консерватизма эмиграции – И.А. Ильин и И.Л. Солоневич - являлись представителями, соответственно, научных и журналистских кругов.

В эмиграции претерпевают глубокие изменения мотивации консерваторами сохранения аристократии. Если дореволюционный консерватизм был нацелен на сохранение исторически сложившегося института поместного дворянства либо, в пореформенный период, придание дворянству новых социальных функций, то консерваторами в эмиграции разрабатываются подходы к созиданию слоя «новой (трудовой) аристократии».

Союз дворянства и консерватизма носил весьма ограниченные рамки. Лишь в первый период своего существования консерватизм был представлен, главным образом, дворянскими кругами. Однако даже в дореформенный период консерватизм никогда не являлся идеологией дворянского сословия. В пореформенный же период основным носителем консервативного стиля мышления становится бессословная интеллигенция или, по терминологии К. Манхейма, «социально парящие интеллектуалы». В условиях же эмиграции происходит заключительная метаморфоза: русское дворянство фактически отмирает как сословие, однако консерватизм продолжает развиваться, несмотря на гибель того социального слоя, без которого, если верить Манхейму, он не может существовать, что заставляет пересмотреть его теорию о жесткой привязке «стиля мышления» к социальному адресу.

Близкий подход к проблеме определения социальных «адресов» русского консерватизма ранее был предложен В.А. Гусевым: «Консерватизму, в частности классическому консерватизму, часто приписывают классовый характер на том основании, что его идеологи отстаивают, прежде всего, свои интересы, стремятся вернуть утраченные привилегии. Разумеется, этот мотив в их деятельности полностью отрицать нельзя. Но стремление консерваторов опереться на интерес нации и государства невозможно объяснить лишь желанием завуалировать свои собственные эгоистические интересы. Такой подход - следствие принципиальной методологической установки: приоритета государственно-национального начала над классово-групповым, целого над частью. (…) Консервативная идеология принципиально неклассовая, надклассовая(выделено нами – Э.П.)»[102].

В современной литературе разрабатываются иные, не социологические подходы к определению носителей консервативной идеологии. Перспективной представляется попытка предложить в качестве главного критерия культурный контекст. Как отмечает А.Ю. Минаков, «…жизнь России в XVIII--XIX веках резко изменила свою направленность и ритм. Прорубание "окон в Европу" даром не прошло и привело в конечном итоге к мучительному цивилизационному надлому. "Европейничающая" туземная знать почти полностью утратила связь с народом в религиозном, культурном, бытовом, даже в языковом отношении. Роль и значение Православия резко упали (…) Самодержавие выродилось в абсолютизм западноевропейского покроя, опирающийся не на земщину, а на космополитическое дворянство и бюрократию»[103]. Тем самым, носителями модернистских (прогрессистских) идей, позднее развившихся в либеральную и социалистическую идеологии, стали космополитизированные слои русского общество, прежде всего, дворянство и бюрократия. Соответственно, носители традиционной культуры с большой вероятностью являлись сторонниками консервативной идеологии.

Значительные слои русского дворянства (главным образом, высшая его часть, аристократия) находились под интеллектуальным влиянием западнических модернистских идей, экспортируемых в Россию на протяжении всего петербургского периода. Именно эти слои дворянства дали тот известный социальный тип, высшим представителем которого стал так называемый лишний человек (начиная с Евгения Онегина и Печорина), а низший – «внутренние эмигранты», первым литературным воплощением которого стал фонвизиновский Иванушка. Определение этому широко распространенному дворянскому типу дал Ф.М. Достоевский: «В полтораста лет предыдущей жизни русского барства за весьма малыми исключениями истлели последние корни, расшатались последние связи его с русской почвой и с русской правдой»[104].

Русское дворянство, ставшее привилегированным сословием благодаря реформам Петра I и, особенно, его преемников, в значительной мере стало апофеозом беспочвенности, нацией внутри нации или малым народом. Социокультурному феномену расколотой русской нации посвящена обширная литература[105]. Не вдаваясь в анализ данного вопроса, отметим, что социокультурный подход к феномену русского дворянства, первой по времени интеллигенции в России, заставляет усомниться в традиционном подходе к дворянству как консервативному слою. Русское дворянство являлось консервативным настолько, насколько являлось носителем традиционных национальных ценностей и культуры.

Русское дворянство не было монолитным в своих ценностных установках. Из его среды вышли представители антимодернистской, национально ориентированной идеологии. Прежде всего, речь идет о славянофильстве. Представители данного течения, как отмечалось выше, происходили из патриархальных помещичьих семей, являлись носителями традиционной русской культуры[106]. Славянофильство являлось уникальным социокультурным феноменом русской жизни: большинство видных представителей этого направления принадлежали к славянофильским «династиям» (Аксаковы, Хомяковы, Киреевские, Самарины).

Свойственная всем консерваторам апология традиционного уклада общественной жизни предопределила принципиальный антибюрократизм консервативной идеологии. Это видно на многочисленных примерах: Карамзина, славянофилов, Достоевского и многих других русских консерваторов. Так, Ю.М. Лотман отмечает: «Бюрократии Карамзин противопоставлял наивную мысль о семейной, патриархальной природе управления в России (…) Идея «непосредственной» отеческой власти противостояла европеизированному бюрократическому деспотизму – прямому потомку петровского «регулярного» государства»[107].

Социокультурной природе русского консерватизма соответствовали патриархальные отношения традиционных сословных групп, а не формально-рационалистические принципы функционирования бюрократии. Данное направление отличал антибюрократический пафос. Ценя, прежде всего, традиционный уклад жизни, русские консерваторы не могли не признавать функциональную значимость и целесообразность бюрократии (некоторые идеологи русского консерватизма и сами принадлежали к чиновничеству). Но лишь до той поры, пока та не начинала реформировать общество, руководствуясь отвлеченными теориями западного происхождения. Важно подчеркнуть, что объясняется это не «реакционностью» консерваторов. Реформы они отвергали в силу неприятия «духа системы», то есть, теоретизированного и абстрагированного восприятия действительности, которое, к тому же, перерастало в агрессивное стремление эту действительность «улучшить» в соответствии с этими установками. По этой причине консерваторам были чужды основанные на теории «регулярного государства», реакционные по сути реформы Петра I, фактически закрепостившие все население России, и либеральные по происхождению прогрессивные реформы Александра II, эмансипировавшие русское общество до состояния атомизированной массы. Неприятием «духа системы» объясняется суть разногласий между вождями консервативной и либеральной «партий» в России: Н.М. Карамзиным и М.М. Сперанским, которому мы обязаны появлением первого документа русского консерватизма – «Записке о древней и новой России».

Использование социокультурного подхода позволяет заполнить многие исследовательские лакуны, в частности, дать ответ на вопрос, почему социальный слой и политическая идеология не накладываются автоматически друг на друга. И, вместе с тем, социокультурный подход также имеет эвристические ограничения.

Хороший иллюстративный материал для анализа дает все то же славянофильство. Хотя все видные славянофилы воспитывались в традиционной и патриархальной русской культуре, практически все они (за исключением А.С. Хомякова) пришли к славянофильству через увлечение западничеством и либерализмом. Определяющую роль в их «обращении» сыграл родоначальник направления А.С. Хомяков. Тем самым личностный фактор, а не культурная среда стал определяющим в идеологическом становлении большинства славянофилов.

В чем-то сходные процессы происходили и в других направлениях русского консерватизма. Фактически каждый из русских консерваторов первой величины в той или иной степени пережил увлечение прогрессистскими идеями. Ф.М. Достоевский и Л.А. Тихомиров вообще едва избежали смертной казни за участие в революционном движении. Русские консерваторы прошли путь, общий нескольким поколениям образованной молодежи. На материале гуманитарных научных дисциплин подтверждается вывод, сделанный известным отечественным биологом А.А. Любищевым, согласно которому многообразие форм организмов не может быть объяснено исключительно разнообразием природных ареалов[108]. Признавая существенное воздействие социальной и культурной среды, следует рассматривать это влияние не детемринистически, скорее как потенцию. Тем самым актуализируется изучение роли личности в истории, которая в классической (позитивистской) науке признавалась незначащим фактором[109].

Социально-философская мысль в России (в том числе, национальные, «почвенные» ее направления) следовала в фарватере послепетровской, преимущественно дворянской культуры. Включенность той или иной национальной консервативной традиции в общеевропейский контекст отнюдь не отвергало ее своеобразия и оригинальности. Основным фактором влияния выступало Православие, которое оказало определяющее воздействие на всю русскую культуру, а также на формирование социальной философии русского консерватизма. Представляется, наиболее точно сущность русского консерватизма на основе определяющего цивилизационного фактора была сформулирована В.А. Гусевым: «На статус русского консерватизма может претендовать только такая идеология, которая неукоснительно следует вековым традициям России: видит в Правосла­вии и непосредственно вытекающих из него нормах человеческих взаимоотно­шений - от бытовых и экономических до политических и духовных - абсолют­ную ценность; рассматривает в качестве политического идеала сильное центра­лизованное полиэтническое государство; настороженно относится к имеющей место в течение всей истории России западной экспансии как угрозе Правосла­вию, вытекающей из него народной культуре и охраняющему эту культуру го­сударству. Опоры на Православие, мощную государственность и антизападни­чество являются родовыми чертами русского консерватизма, которые, однако, могут выступать разными своими гранями и иметь разную степень выразитель­ности на различных этапах развития русского консерватизма и в рамках раз­личных его ответвлений»[110].

Русский консерватизм – это идеология, возникшая в Новое время, но генетически восходящая к Русскому Средневековью. Мировоззренческие основы консервативной идеологии универсальны и основываются на принципах христианского общества. Стратегическая цель русского консерватизма – возрождение в новых условиях этих универсальных принципов: симфонии духовной и светской властей; традиционной национальной культуры, основанной на христианстве; «социального строя» (термин Л.А. Тихомирова), под которым понималась развитая сословно-корпоративные и общинные институты; воссоздание русской исторической формы государственной и общественной жизни. Последняя, в свою очередь, заключалась в самодержавной монархии, опирающейся на развитую систему местного самоуправления и народное представительство, в котором представлены все слои (сословия и корпорации) русского общества.

В политическом измерении русские консерваторы – сторонники самодержавной монархии, в духовном – выступают за тесный союз (симфонию) православной церкви и государства, в культурном – являются апологетами сохранения и развития традиционной национальной культуры, в социальном – отстаивают идею сохранения сословно-корпоративных и общинных институтов.

Русский консерватизм не является классовой идеологией, поскольку отражает универсальные мировоззренческие ценности, как и любая другая идеология. Онтологически консерватизм на определенном этапе был связан с определенными слоями русского общества, прежде всего, дворянством. Однако это не может быть объяснено с позиций социального детерминизма: дворянство являлось наиболее просвещенным слоем русского общества и наибольшей степени подготовленным к идеологической работе. В то же время представители этого слоя разрабатывали оппозиционные консерватизму идеологические системы, включая радикальные. Дворянство стало слоем-предшественником класса «социально неукорененных интеллектуалов», то есть бессословной интеллигенции.

В период разрушения традиционных русских сословий связи между политической идеологией (консерватизмом) и социальным слоем (дворянством) значительно ослабевают. И лишь в условиях эмиграции русский консерватизм становится идеологией, фактически полностью автономной от социальной среды.