Национализм в идеологической доктрине и социально-политической практике русского консерватизма.

Наряду с социальной проблематикой в числе ключевых проблем идеологии и социально-политической практики русского консерватизма одно из центральных мест занимает проблема национализма. В целом данный аспект идеологии русского консерватизма остается недостаточно исследованным, несмотря на появление в последние годы ряда работ, которые существенно заполнили существующую исследовательскую лакуну[232]. Прежде всего, следует отметить монографию известного отечественного исследователя и публициста А.Н. Кольева[233], в которой анализируются различные подходы, существующие в современной западной и отечественной политологии и этнологии, связанные с определением понятий «нация» и «национализм»,. Определенное внимание уделено проблеме реконструкции комплекса идей русского национализма в их историческом развитии[234].

Термин «национализм»[235] имеет множество разночтений. Несмотря на данное обстоятельство, в целом для исследователей характерно оценочное (резко негативное) отношение к национализму. Причем неприятие это весьма устойчиво и объединяет подчас авторов, придерживающихся различных убеждений. Приведем для примера выдержки из определений, содержащихся в двух энциклопедических словарях. Так, в дореволюционном классическом словаре Брокгауза и Ефрона содержится следующее определение данного явления: национализм - превращение живого народного самосознания в отвлеченный принцип, утверждающий "национальное" как безусловную противоположность "универсального", и "свое родное" - как безусловную противоположность "чужеземного"[236].

По сути, аналогичную трактовку данного понятия содержит определение, содержащееся в "Философском энциклопедическом словаре", вышедшем в 1989 году: «Национализм - идеология и политика в национальном вопросе, для которых характерны идеи национального превосходства и национальной исключительности. Национализм трактует нацию как высшую внеисторическую и надклассовую форму общественного единства, как гармоническое целое с тождественными основными интересами всех составляющих ее социальных слоев»[237].

Как мы видим, разница лишь в акцентах: в отличие от дореволюционной энциклопедии, «Философский энциклопедический словарь» 1989 года делает упор на классовом (точнее, надклассовом) аспекте явления. Общим является одно: национализм трактуется как искусственное противопоставление общего (общечеловеческого) частному (национальному). А поскольку противопоставление проводится в пользу «частного», симпатии авторов, разумеется, не на стороне националистов.

Следует отметить, что исследовательские оценки национализма в отечественной научной литературе последних 10-15 лет начали постепенно изменяться, во многом под влиянием зарубежных исследований в гуманитарных дисциплинах, для которых характерно отсутствие оценочного подхода[238]. Так, современный исследователь В. Махнач прибегает к следующей (образной) аргументации в пользу национализма: «Националистическое мировоззрение блестяще сформулировано одним английским писателем еще в начале нашего века: “Я больше люблю свою дочь, чем кузину, а кузину больше, чем соседку, но из этого, честное слово, не вытекает, что я ненавижу свою соседку”. Анализируя зарубежную историографию проблемы, этот автор выделяет в ней такие «подвиды» национализма, как «прогрессивный» (младотюрки, Гоминьдан) и «реакционный» (нацисты) типы. «В сравнении с этим, - заключает исследователь, - в Западной Европе понятие “национализм” является безоценочным и негативной нагрузки не несет»[239].

Последнее утверждение автора не представляется столь бесспорным и требует некоторой детализации. Как отмечают современные авторы О. Волкогонова и И. Титаренко, ссылаясь на известного британского исследователя национализма Л. Гринфельда, «Используя два критерия – определение нации и условия членства в ней – Л.Гринфелд выделяет индивидуалистский национализм (когда нация рассматривается как суверенная общность равноправных индивидов) и коллективистский национализм (нация – коллективный «индивид», чьи интересы имеют первенство над интересами индивидов, ее составляющих), который, в свою очередь, подразделяется на гражданский и этнический в зависимости от критериев членства в общности»[240].

Консерватизм и национализм долгое время рассматривались и продолжают рассматриваться как идейно близкие явления. Тем больший интерес вызывают работы авторов, в которых родословная национализма выводится из либерализма. Так, подобную точку зрения высказывает и аргументирует известный историк консервативной мысли В. Лурье (иеромонах Григорий) в своей работе «Избавление от славянофильской утопии». Следует отметить, что у истоков этой консервативной традиции стоял теоретик русского охранительства К.Н. Леонтьев.

Таким образом, в современных общественно-политических дисциплинах не выработалось единого подхода ни в отношении национализма как такового, ни в отношении проблемы «консерватизм-национализм». В то же время наметилась явная тенденция к отказу от аксиологического подхода к национализму.

Итак, какое же содержание скрывается за термином «национализм»? В основе данного понятия находится слово «нация». Зарубежными исследователями феномена национализма давно отмечено, что в различных странах Западной Европы сформировалось различное же понимание нации. «Уже более двухсот лет известны "французское" и "немецкое" представления о нации. Первое исходит из идеи нации как свободного сообщества людей, основанного на политическом выборе. Оно берет начало со времен Великой французской революции, когда старому режиму противостояло третье сословие, называвшее себя нацией. Второе восходит к Иоганну Г. Гердеру и немецким романтикам XIX века. По их представлению, нация выражает "народный дух", опирается на культуру и общее происхождение»[241].

Можно предложить следующую трактовку данного термина: национализм – комплекс идеологических представлений, нацеленных на охранение «единого неделимого» (нации) и развитие тех сторон духовного, политического, социокультурного бытия, которые считаются ее индивидуальной особенностью.

Предложенная нами формулировка не исчерпывает всей сложности и противоречивости явления. Тем не менее, мы намеренно сделали акцент на положительном, а не на отрицательном объяснении феномена национализма. Национализм, по нашему мнению, - прежде всего то, что охраняет и развивает, обособляя. Защитительные функции в нем первичны.

Сходную трактовку национализма можно обнаружить в работе А.Н. Кольева. Выделяя три исследовательские парадигмы изучения национализма – марксистскую, либеральную и консервативную - в соответствие с идеологическими предпочтениями авторов, исследователь дает следующее определение национализма: «В консервативно-традиционалистской интерпретации национализм приобретает положительную характеристику как естественное проявление национального духа, исторического самосознания народа, а также способ отстаивания его жизненных интересов. Продуктивный национализм отличается от ложного и деструктивного тем, что первый есть сохранение своего, второй — захват чужого. Причем сохранению своего в широком значении этого слова означает также и возвращение того, что было незаконно отнято»[242].

Определение национализма А.Н. Кольевым основано на методологии русского ученого и консервативного мыслителя И.А. Ильина, который в своей работе «Наши задачи» также противопоставлял две формы национализма: истинный или здоровый национализм и «больной национализм». «…Извращенные формы (национализма – Э.П.), - утверждал Ильин, - могут быть сведены к двум главным типам: в первом слу­чае национальное чувство прилепляется к неглавному в жизни и культуре своего народа; во втором случае оно превращает утверждение своей культуры в отрицание чужой. Сочетание и сплетение этих ошибок может порож­дать самые различные виды больного национализма»[243]. Представляется, И.А. Ильин и исследователи, которые придерживаются сходной исследовательской парадигмы, дали наиболее точное определение национализма, свободное как от слепой апологетики, так и необоснованного отрицания.

Можно сделать вывод, что консерватизм и национализм не являются антиподами. Более того: если принять за основу предложенную нами трактовку терминов, очевидным окажется вывод об известной тождественности (по крайней мере, по целям) данных явлений. И консерватизм, и национализм - защитительные идеологии.
Тем не менее, как свидетельствует анализ русского дореволюционного консерватизма, взаимоотношения между консервативной и националистической идеологией были достаточно напряженными, а подчас - прямо враждебными.

Буквально с первых дней существования русского консерватизма как самостоятельного явления обнаружилось противоречие, которое со временем будет лишь усугубляться. Данное противоречие наиболее наглядно проявляется при сопоставлении воззрений на нацию и государство у адмирала Шишкова и будущего Митрополита Московского Филарета (Дроздова)[244]. И если знаменитый лидер «Беседы» считал нацию богоданной ценностью, организмом, сродни человеческому, а, следовательно, обладающим коллективными волей, духом, совестью, то великий богослов весьма скептически относился к подобным высказываниям, не без основания считая их неканоническими и даже еретическими[245].

С деятельностью кружка адмирала Шишкова можно связывать возникновение русского национализма как самостоятельной идеологии. Именно тогда, в 1810-е гг., начался великий спор, который вели в рамках одного, консервативного направления представители традиционной имперской и модернистской националистической точек зрения. Спор этот продолжался на протяжении всего XIX столетия и, более того, не был прекращен даже революцией: русская правая эмиграция дала как монархистов-националистов (И. Ильин), так и монархистов-имперцев (И. Солоневич).

Рассмотрим вкратце историю взаимоотношений имперской и националистической идеологии в рамках русской консервативной мысли.

Российская империя эпохи Александра I и эпохи Николая I представляла собой государство, которому соответствовали собственные критерии легитимности. Основным признаком легитимности являлся тезис о происхождение монаршей власти от Бога. Можно указать и другие признаки легитимности, однако принцип национальности (или народности) не входил в их число. Вплоть до правления Александра II Освободителя национализм проявлялся разве что в качестве оппозиционного направления. Однако уже при Николае I впервые проявились черты русского национализма как государственной политики (как внешней, так и внутренней) в национальном вопросе. По крайней мере, два события николаевского царствования позволяют сделать вывод о том, что национализм присутствовал не только в оппозиционных общественных направлениях, но и в практике государственной власти. Первый пример - вмешательство России в вооруженный конфликт между австрийскими Габсбургами и восставшими венграми. Причину появления русского экспедиционного корпуса на территории Венгрии обычно относят к легитимистским устремлениям российского монарха. Между тем, русские войска, спасая австрийскую монархию, по сути, подготовляли ей неминуемую смерть. Появление наших войск стало мощным пропагандистским фактором для набиравшего силу славянского движения в империи Габсбургов[246]. Для нас не вызывает сомнений, что будущий панславизм не стал бы столь мощным течением, не будь этого заграничного похода русской армии.

Второй пример еще более характерен. Речь идет о знаменитой триединой формуле графа Уварова «Православие, Самодержавие, Народность». Еще недавно монархия не нуждалась в дополнительной системе аргументации, кроме уже известного нам тезиса о божественном происхождении царской (императорской) власти. Появление знаменитой триады - симптом идеологического кризиса или диффузии. Наряду с традиционным имперским компонентом, в котором де-юре доминировал принцип конфессиональности (на деле же доминировал принцип политической лояльности), в официальной идеологии появляется и постепенно усиливается националистический компонент.

Генеалогия национализма - генеалогия эмансипационного (либерализм в то время еще не отделился от революционаризма) движения. Первым, кто отождествил либерализм и национализм, стал К.Н. Леонтьев одна из программных работ которого носит характерное название: «Национальная политика как орудие всемирной революции». «Идея национальностей чисто племенных в том виде, - постулировал философ, - в каком она является в 19 веке, есть идея, в сущности, вполне космополитическая, антигосударственная, противорелигиозная, имеющая в себе много разрушительной силы и ничего созидающего…, ибо культура есть не что иное, как своеобразие, а своеобразие ныне почти везде гибнет преимущественно от политической свободы»[247].

Действительно, определенное морфологическое сходство (а не только общее генетическое происхождение) между либерализмом и национализмом имеется. Либерализм в начале XIX столетия сформулировал права индивида, - по аналогии с ним национализм сформулировал права национальностей. Это сходство отмечает видный теоретик консервативного национализма Н.Г. Дебольский[248]. Вспомним также, что первыми (если не считать адмирала Шишкова) идеологию русского национализма начали разрабатывать «старшие славянофилы», которые постоянно балансировали на грани консерватизма и либерализма.

Однако данная точка зрения, приписываемая некоторыми исследователями К.Н. Леонтьеву, небесспорна. Вспомним, что предтечи немецкого консерватизма - романтики рубежа XVIII - XIX века и предтечи «старших славянофилов» - первыми подняли вопрос не только о церкви, но и о национальности. К тому же именно консервативная идеология взяла на вооружение принцип национализма. По крайней мере, в либеральных идеологемах данный принцип не получил такого развития. История русского национализма есть, прежде всего, история национализма консервативного. Наконец, следует отметить, что несомненное идейное сходство имеется не только между либеральной и националистической (принцип права) идеологиями, но и между националистической и консервативной (принцип антииндивидуализма, акцент на охранительных функциях, идея «коллективных личностей» и т.д.). Следующая цитата из работы современного исследователя дает четкое представление о сути расхождений консерваторов и либералов по вопросу о нации: «Основное различие между славянофилами и либералами Н.П. Аксаков (идеолог пореформенного славянофильства – Э.П.) видел в том, что первые ставят в центр своей идеологии понятие «народ», а вторые – «личность». Думается, ему действительно удалось обозначить главный водораздел между двумя мировоззрениями. Ибо по авторитетному мнению историка русского либерализма В.В. Леонтовича, «либерализм – система индивидуалистическая, дающая человеческой личности и ее правам превосходство надо всем остальным»[249].

На материале русского консерватизма можно выявить три основных направления националистической мысли. Наша типология данного явления достаточно условна. Как правило, идеологи каждого из направлений не отрицали принципиальной важности тех аспектов национализма, которые являлись ключевыми в идейно-теоретических построениях их «оппонентов». Зачастую разница, которая присутствовала в подходах консервативных идеологах, заключалась лишь в акцентировке на каком-либо одном принципе.

Первое направление сформировалось под сильным интеллектуальным влиянием идей немецкого (консервативного) романтизма рубежа XVIII - XIX века. В известном смысле здесь также сказалось опосредованное воздействие идей Великой французской революции с ее представлением о «нации-суверене». Логическим развитием этого комплекса идей стало представление о национальности как о высшем принципе легитимности. Так, по мнению позднего славянофила Д.А. Хомякова, в петербургский период истории России произошла деформация «истинно русского» представления о государственности: Русское Православное царство превратилось в Российскую империю, индифферентную ко всему религиозному (православному) и национальному. Иными словами: власть легитимна до тех пор, пока признает высшую ценность нации. Это все то же старое учение о «нации-суверене» с той лишь разницей, что в концепции славянофила народ-суверен наделяет властью монарха, который является персонифицированным выразителем духа народного. Этот вывод Хомякова вполне логичен: отвергая представление о божественном происхождении царской власти, он (вслед за А.С. Хомяковым) вывел ее генеалогию из факта народного избрания. Представляется, сходство с идеей «нации-суверена» достаточно значительное[250].

Эта линия русского национализма получила свое развитие и в трудах Н.Г. Дебольского. Подвергнув критике идею космополитического всемирного государства, философ противопоставил ей идею государства национального. Так, характеризуя современную ему внешнеполитическую ситуацию начала 1910-х гг., он писал: «Пока национальное сознание еще слабо, государственный союз может быть образован лишь насильственно. Этим насильственным путем механически склеиваются государства, которые, будучи образованы путем насилия, продолжают существовать в виде внешне соединенных конгломератов и даже расширяются ... через завоевание новых инородных частей». И далее: «Ныне возникает надежда на крушение и турецкого, и австрийского конгломератов, и осуществление этой надежды ознаменует собою расцвет новой национальной жизни для Европы и водворение в ней прочного мира»[251].

Можно сделать вывод, что это направление русского консервативного национализма, которое можно назвать политическим (поскольку его идеологи и теоретики признавали волю нацию в качестве критерия легитимности и настаивали на создании национальных государств) получило наибольшее число адептов в среде русских консерваторов.

Второе направление русского консервативного национализма мы определяем как культурный национализм. Предтечами культурного национализма можно назвать все того же адмирала Шишкова с его идеей защиты России от европейской (французской) культурной экспансии. Элементы культурного национализма содержатся и в идеологии славянофильства и почвенничества, в которых он получил более глубокое и концептуальное развитие. Однако подлинным теоретиком культурного национализма следует назвать, прежде всего, К.Н. Леонтьева.

В современной отечественной историографии распространено представление о К.Н. Леонтьеве как о принципиальном противнике национализма. В.М. Лурье (иеромонах Григорий) противопоставляет догматическое Православие богословию А.С. Хомякова, балансировавшего на грани ереси и протестантизма[252]. Однако мы не можем согласиться с мнением, согласно которому противоположность Леонтьева и «старших славянофилов» простиралась и на принцип национальностей. В.М. Лурье приводит выдержки из Леонтьева, которые характеризуют неприятие мыслителем поэтизации «русского кафтана». Однако автор «Византизма и Славянства» отнюдь не отрицал ценность «кафтана»; более того, в целом ряде мест он обосновывал необходимость пестроты и красочности внешних проявлений национальной жизни. Как подчеркивал Л.А. Тихомиров, «... по-сущности было бы очень трудно отделить Леонтьева от старых славянофилов. То, что составляло сущность у них, мы находим и у Леонтьева, как прямое продолжение. Генерал Киреев (известный славянофил конца XIX века - Э.П., А.К.) говорит, что нельзя считать славянофилом человека, не признававшего права народности и славянства. Едва ли, однако, в отношении «народности» Леонтьев отличался так сильно не только от славянофилов, но даже от самого генерала Киреева»[253].

Выводя генеалогию леонтьевских идей из «классического» славянофильства, автор «Монархической государственности» несколько преувеличивал степень «родства». Но Тихомиров был прав в том смысле, что Леонтьева действительно невозможно представить без славянофильства. Л.А. Тихомиров сделал ценное замечание по поводу характера леонтьевского национализма: «В Леонтьева - русский человек резче, яснее, отчетливее, чем в ком бы то ни было сознал свое культурно-историческое отличие от европейца...»[254].

Комплекс идей Константина Леонтьева следует охарактеризовать как культурный национализм. Мыслитель ни разу не высказывался за предоставление политических прав какому-либо народу (не исключая и русского). Однако постоянным рефреном в его произведениях проводится мысль о необходимости укрепления национально-культурного русского типа. Только сохранив (а точнее, развив) свою культурную самобытность, которая должна проявиться во всех сферах жизни (в том числе, и в государственном строительстве, где русские, по мнению философа, чаще занимались подражательством у более творческих народов), мы сумеем преодолеть страшную пропасть гибельного уравнительного всесмешения.

Характерно, что два направления в русском консерватизме – политический и культурный национализмы - были в свое время выделены и противопоставлены К.Н. Леонтьевым. Леонтьев также подразделяет национализм на два направления: политический и культурный национализм, относя себя к представителям последнего[255]. Тем самым сам Леонтьев дал «подсказку» исследователям по методологическому вопросу, связанному с идентификацией его идейно-теоретических построений как националистических в своей основе.

Элитарность идей К.Н. Леонтьева была настолько выдающейся, что, представляется, осталась не до конца понятой даже наиболее близким ему мыслителем, выдающимся теоретиком русского консерватизма Л.А. Тихомировым. Автор «Монархической государственности» основные положения своей консервативной доктрины (прежде всего, идею сословно-корпоративного государства) взял именно у своего старшего предшественника Леонтьева; но по некоторым позициям он был ближе к славянофильству. Представляется, что в вопросе о «народности» Тихомиров испытал значительное воздействие современных ему «эгалитарных» идей, развернутую критику которых дал К.Н. Леонтьев. Воздействие этих идей мы наблюдаем и в теоретических наработках Л.А. Тихомирова, и в его предложениях по конкретным вопросам. Формулируя свое представление о монархической власти, теоретик утверждал, что она «независима от народной воли, но зависима от народного идеала». Самодержавный монарх является в его представлении своего рода персонификацией духа собственного народа. В отличие от славянофилов, Л.А. Тихомиров утверждал тезис божественного происхождения царской власти и отвергал идею «народного избрания» Царя, считая его абсолютистским. Однако уже в его высказываниях о Государе-персонификации народного духа и выразителе народного идеала, несомненно, присутствует элемент модернизма, сама же идея взята (и впоследствии развита) у славянофилов (у Д.А. Хомякова). Представляется, что традиционное монархическое мировоззрение (в том числе, и простонародное) было далеко от представления о монархе-выразителе духа нации. Более «народным» было представление о Государе-Помазаннике Божьем, «боге среди людей, человеке среди богов»[256].

При выработке модели практической политики в национальном вопросе Л.А. Тихомиров также был ближе к позициям славянофильства, чем Леонтьева. Достаточно широко известен его проект монархического народного представительства. Один из краеугольных его принципов - наделение политическими правами лишь русского народа[257].

Сходных позиций придерживались и большинство русских консерваторов, что особенно заметно в социально-политической практике правомонархических партий в России начала ХХ в. Программные документы ведущих правых партий содержали положения о приоритетности политических прав русского народа (включающий в себя помимо великороссов малороссов и белорусов), ограничении представительства нерусских народов империи в Государственной думе и т.д.[258] В частности, в программе ведущей правомонархической партии России Союза Русского народа содержится положение об ограничение представительства евреев в Государственной думе тремя лицами на том основании, что евреи слишком активно проявили свою антигосударственность и ненависть «ко всему русскому» во время революции 1905 года[259].

Следует, однако, отметить, что правые партии в России не были собственно националистическими. Национальный вопрос занимал в их программах и социально-политической практике важнейшее, но все же подчиненное значение. Представляется, что центральным вопросом для правых являлся вопрос о сохранении самодержавной монархии в России[260]. Националистический компонент их программ являлся весьма ощутимым, но, в то же время совмещался с сугубо имперскими идеями целостности России и единства населяющих империю народов. В связи с этим оправданной представляется позиция тех исследователей, которые в качестве первой сугубо националистической организации в России называют Всероссийский национальный союз[261]. Одним из идеологов ВНС являлся известный публицист Михаил Осипович Меньшиков (1859-1918), один из наиболее значительных идеологов русского «политического» национализма[262].

Третье направление в русском консервативном национализме мы определяем как духовный национализм[263]. Первой попыткой его обоснования стали идейно-теоретические наработки адмирала А.С. Шишкова. Определенные элементы религиозного национализма заметны в идеологии «классического» славянофильства, прежде всего, в трудах И.В. Киреевского, что было связано с повышенным интересом к святоотеческой православной традиции.

Свое высшее развитие русский национализм получил именно в рамках данного направления, к представителям которого мы относим двух консервативных мыслителей: Федора Михайловича Достоевского и Ивана Александровича Ильина.

В идеологических построениях Ф.М. Достоевского нашли отражение мотивы, общие так называемому почвенническому направлению русской общественно-политической мысли 1860-х – 1870-х гг.[264] Вместе с тем, для Достоевского – и как художника-беллетриста, и как публициста-идеолога - характерен усиленный акцент на духовной стороне жизни нации. Спиритуалистичный и провидческий характер творчества Достоевского резко диссонировал с неоправданно оптимистичными воззрениями славянофилов (прежде всего, А.С. Хомякова). В качестве примера можно привести описание Всемирной выставки в Лондоне, размещавшейся в так называемом Хрустальном дворце, у Хомякова и Достоевского[265]. Характерно, что историософия А.С. Хомякова натуралистична, основана на противопоставлении двух «начал» мировой истории: иранства и кушитства, свободы и необходимости[266]. Религиозный компонент в ней включен в «игру» слепых сил природы, в которой Православию, религии свободы достаточно искусственно отведено почетное, но подчиненное место. По справедливому замечанию Н.А. Бердяева, в славянофильстве (и, в частности, в историософии А.С. Хомякова) отсутствует русский православный мессианизм[267], который составляет центральное место творчества Достоевского.

Основная идея Ф.М. Достоевского – русский народ – народ мессианский, «народ-Богоносец», который призван спасти Европу от бездуховности. Для характеристики русского мессианизма у Достоевского характерна следующая цитата – знаменитая речь Ивана Шатова из «Бесов»: «Народ – это тело Божие. Всякий народ до тех только пор и народ, пока имеет своего Бога особого, а всех остальных богов исключает безо всякого примирения; пока верует в то, что своим Богом победит и изгонит из мира всех остальных богов. Так веровали все с начала веков, все великие народы по крайней мере, все сколько-нибудь отмеченные, все стоявшие во главе человечества. (…) Если великий народ не верует, что в нем одном истина (именно в одном и именно исключительно), если не верует, что он один способен и призван всех воскресить и спасти своей истиной, то он тотчас же перестает быть великим народом и тотчас же обращается в этнографический материал, а не в великий народ. Истинный великий народ никогда не может примириться со второстепенной ролью в человечестве, или даже с первостепенною, а непременно и исключительно с первою. Кто теряет эту веру, тот уже не народ. Но истина одна, а стало быть, только единый из народов и может иметь Бога истинного… Единый народ-«Богоносец» - это русский народ…»[268]. Подчеркнем, что неверно расценивать мысль Достоевского о народе-«Богоносце» как проявление национальной исключительности. Представляется, русский мессианизм в его трактовке Достоевским типологически родственен знаменитой теории о Москве – Третьем Риме старца Филофея. И в том, и в другом случае православная сущность Русского царства определяется не как привилегия, дарованная русскому народу для духовного чванства перед остальным миром, а как тяжкая обязанность, возложенная Творцом на Россию. Еще одна общая черта – русский православный мессианизм дается как потенция. Ее осуществление зависит, прежде всего, от духовного и нравственного облика русского народа. Пример Второго Рима – столицы Восточно-Римской империи Константинополя – служил наглядным показателем того, что православный народ и православное царство могли оказаться не готовы к осуществлению возложенной на них миссии.

Во многом близка рассуждениям Достоевского о русском православном мессианизме сформулированная И.А. Ильиным концепция русского национализма. Философ определяет национализм, прежде всего, как духовное видение предназначения нации: «Христианство принесло миру идею личной, бессмерт­ной души, самостоятельной по своему дару, по своей ответственности и по своему призванию, особливой в своих грехах и подвигах, и самодеятельной в созерца­нии, любви и молитве, — т.е. идею метафизического своеобразия человека. И поэтому идея метафизического своеобразия народа есть лишь верное и последовательное развитие христианского понимания; Христос один во вселенной, Он не для Иудеев только и не для Эллинов только, а благовестие Его идет и к Эллинам и к Иудеям; но это означает, что признаны и призваны все народы, каждый на своем месте, со своим языком и со своими дарами (срв. Деян. 2, 1—42; 1 Кор. 1—31). (…) …Национализм есть уверенное и сильное чув­ство, что мой народ тоже получил дары Духа Святого; что он приял их своим инстинктивным чувствилищем и творчески претворил их по-своему; что сила его обильна и призвана к дальнейшим творческим свершениям; и что поэтому народу моему подобает культурное “самостояние”, как “залог величия” (Пушкин) и как независимость государственного бытия»[269].

Сходное определение мы обнаруживаем и у Достоевского, для которого как для христианского консерватора характерно идентификация народа, духовного организма, с человеком, личностью (вспомним символическое определение России как больного, из которого вышли бесы в одноименном романе писателя). Тем самым, национализм Достоевского и Ильина основан на восприятии нации как коллективной личности, сотворенной Богом.

Как и мессианский по своему характеру русский национализм Достоевского, у Ильина национализм не исчерпывается созерцательным мотивом, являясь деятельностной идеей. «Национализм есть созер­цание своего народа перед лицом Божьим, созерцание его души, его недостатков, его талантов, его исторической проблематики, его опасностей и его соблазнов. Нацио­нализм есть система поступков, вытекающих из этой люб­ви, из этой веры, из этой воли и из этого созерцания. Народность есть как бы климат души и почва духа; а национализм есть верная, естественная тяга к своему кли­мату и к своей почве»[270]. Однако в понимании национализма у Достоевского и Ильина имеется и существенное различие. Если у русского писателя он принимает утопические, как показала история ХХ века, формы и цели – спасения всего мира, то у русского политического философа национализм обретает более реалистичные, «приземленные» мотивы. И.А. Ильин сформулировал очень перспективную в эвристическом плане гипотезу духовного развития России в допетровскую и послепетровскую эпоху истории страны. Вопреки мнению славянофилов и почвенников (в том числе, Ф.М. Достоевского), он не противопоставлял Москву и Петербург, видя в петербургском периоде творческое развитие потенций Московской России. Стержнем духовного и культурного развития «новой» России Ильин определяет так называемый светский национализм, заключающийся в разделении религиозного и национального. Однако «светский национализм», как и вся русская культура в широком значении этого слова, согласно Ильину, имеет все ту же православную основу. «За эти два века (после реформ Петра I – Э.П.) Россия вына­шивала свой светский национализм, зачатый в Православ­ной Церкви и проникнутый христианским Иоанновским духом любви, созерцания и свободы; она вынашивала его и в то же время вносила его во все области светской культуры: в зародившуюся с тех пор русскую светскую науку и литературу; в возникшее и быстро созревшее до мировой значительности светское русское искусство; в новый светский уклад права, правосознания, правопоряд­ка и государственности; в новый уклад русской светской жизни и нравственности; в новый уклад русского част­ного и общественного хозяйства»[271].

Тем самым, задачи здорового русского национализма, которые определяет Ильин, состоят в творческом претворении духа Православия в формы национальной культуры и государственного творчества.

Национализм в идейно-теоретических построениях И.А. Ильина не несет в себе элементов шовинизма, являясь мобилизирующей и созидательной формой идеологии для России.

Русский национализм проявился в качестве значимого компонента русской консервативной идеологии уже на заре возникновения последней. Прежде всего, его появление связано с деятельностью кружка А.С. Шишкова. На более высоком теоретичном и концептуальном уровне он получает развитие в идеологии славянофилов и почвенников.

С начала XIX века в среде русских консерваторов развиваются и конкурируют два направления: традиционное имперское и модернистское националистическое. Почти одновременно (с некоторым запозданием) подобный дуализм возникает и в среде носителей государственной власти, что связано, прежде всего, с деятельностью министра народного просвещения графа С.С. Уварова. В циркуляре последнего о деятельности министерства за 1833-1834 год впервые формулируется формула русского консерватизма и национализма: «Православие, Самодержавие, Народность».

Постепенно выявляются основные направления русского консервативного национализма. С некоторой долей условности можно выделить три основных направления: национализм политический (в значительной мере славянофилы, Л.А. Тихомиров, русские консерваторы-«практики» начала ХХ в.), национализм культурный (наиболее яркий представитель направления - К.Н. Леонтьев) и национализм духовный (прежде всего, Ф.М. Достоевский и И.А. Ильин). В социально-политической практике русского консерватизма преобладание получил так называемый политический национализм, более прагматичный и менее элитарный. Генезис идеи политического консерватизма прослеживается от идей немецких романтиков рубежа XVIII - XIX века и, опосредованно, от идеи «народа-суверена» эпохи Французской революции.

Генеалогия идеи культурного национализма восходит к идейно-теоретическим построениям адмирала Шишкова, культурологическим концепциям славянофилов. Вехой в развитии данного направления стала разработанная Н.Я. Данилевским теория культурно-исторических типов, впоследствии развитая К.Н. Леонтьевым.

На протяжении XIX века империализм и национализм находились в состоянии перманентной конкурентной борьбы за влияние как в консервативной среде: в правящей верхушке Российской империи и среди представителей охранительного крыла русского общества. Представляется, что окончательного преобладания не получила ни одна из идеологем, хотя националис