Археология или история материальной культуры?

Одна из интересных проблем, которая обсуждалась в начале 30-х годов, была связана с названием науки — археология или история материальной культуры?. Предлогом для этого послужила не только постановка вопроса о предмете науки (какой?), но и существовавшая двойственность даже в официальном наименовании учреждений: Государственная академия истории материальной культуры — в Ленинграде и Институт археологии и искусствознания — в Москве.

Однако, дискуссия шла отнюдь не о чисто формальной стороне дела. Проблему названия связывали с содержанием и задачами науки, характером исследовательского поиска, повседневной работой археологов, поэтому она и стала одной из наиболее актуальных и принципиальных. И хотя в отдельных выступлениях говорилось о ликвидации самостоятельной науки — археологии, но фактически никто не понимал это как ликвидацию или даже ущемление археологических исследований как исследований по археологическим источникам истории древних обществ.

Из материалов дискуссии можно заключить, что у большинства участников, да и остальных сотрудников, название «археология» ассоциировалось прежде всего со всем старым, присущим дореволюционной науке — раскопками и собиранием вещей без выхода на историко-социологические обобщения, а это в большинстве своем вело к вещеведению и ограничивало исследования исключительно эмпирическим уровнем познания. Все теории буржуазной науки — миграций, заимствований, диффузий, культурных кругов и наиболее реакционные построения расистского типа также связывались прежде всего с такой археологией и ее формально-типологическим методом.

Отрицание археологии вовсе не было нигилистическим отрицанием данной науки. Выступление В. К. Никольского на Всероссийском археолого-этнографическом совещании, где он призывал разрушить старую археологию, не оставляя камня на камне, было осуждено всеми участниками почти единодушно.

Основной мотив дискуссии был ясен — археология должна перестроить свои исследования, и главное — влить в них новую струю историко-социологической направленности. Поэтому для большинства собственно археологов спору о самом названии науки принципиального значения не придавали, главное было — содержание.

Под новое название науки — история материальной культуры — и соответственно отрицание старого — археология, пытались подвести теоретическое обоснование, используя два положения марксизма: во-первых, классификацию науки, данную Ф. Энгельсом, и, во-вторых, характеристику движения, данную В. И. Лениным.

«Классификация наук,— писал Ф. Энгельс,— из которых каждая анализирует отдельную форму движения или ряд связанных между собой и переходящих друг в друга форм движения, является вместе с тем классификацией, расположением, согласно внутренне присущей им последовательности, самих этих форм движения, и в этом именно и заключается ее значение».

Отсюда строилась первая посылка для выделения науки и соответственно и ее названия — особая форма движения в объективном мире, которую изучает данная наука. «Условие познания всех процессов мира,— писал В. И. Ленин,— в их «самодвижении», в их спонтанейном развитии, в их живой жизни, есть познание их как единства противоположностей. Развитие есть «борьба» противоположностей. Две основные (или две возможные? или две в истории наблюдающиеся?) концепции развития (эволюции) суть: развитие как уменьшение и увеличение, как повторение, и развитие как единство противоположностей (раздвоение единого на взаимоисключающие противоположности и взаимоотношение между ними)».

Эти положения Ф. Энгельса и В. И. Ленина приводились много раз в выступлениях всех авторов и исходя из них история материальной культуры определялась как особая форма движения объективного мира, изучаемая конкретной наукой, обладающая «самодвижением», спонтанным развитием, со всеми вытекающими отсюда последствиями в процессе познания.

«Признание археологии самостоятельной наукой (в том старом смысле, о котором писалось выше.— В. Г.) равносильно признанию за вещами, хотя бы и историческими, особой формы движения. Свойством самодвижения археологические вещи не обладают. Они или являются продуктом деятельности человеческого общества (археологические памятники в узком смысле) или представляют вещественные остатки происходящих в природе процессов» . Это положение получило всеобщую поддержку.

В ходе дискуссии отмечалось, что как вспомогательная дисциплина «археология имеет своей задачей разработку вопросов методики и техники добывания и первичной обработки вещественного материала, как источника исторического исследования» . Этим определялись место и задача археологии в той системе классификации и «разделения труда», которая мыслилась участниками дискуссии.

В такой общей, даже всеобщей исторической науке восстановление, реконструкция исторического прошлого будет осуществляться с привлечением данных не только археологии, но и других источников — письменных, этнографических, фольклорных, лингвистических и т. п. Эта сторона чрезвычайно важна в дискуссии, потому что археология включалась в макросистему исторической науки, которая свои заключения об историческом процессе строит, используя все виды источников.

Вот в каком плане отрицалась «археология» как самостоятельная наука, а отнюдь не в том, что «уже очень скоро в пылу споров были подвергнуты сомнению все старые основы археологии и даже право на существование такой науки» (курсив мой.— В. Г.).

О том, что археология как особый вид исследовательской практики «не ликвидировалась», свидетельствует специальный пункт резолюции Всероссийского археолого-этнографического совещания, который акцентировал внимание на том, что незакономерность археологии в качестве самостоятельной науки ни в коей степени не должна означать упразднения тех функций, которые выполнялись археологами.

Напротив, всестороннее знание конкретного вещественного материала, умение работать над ним как источником исторического исследования, правильная методика и совершенная техника его добывания и обработки, бережное и внимательное отношение к археологическим памятникам — являются непременным условием научно-эффективного использования их для целей марксистско-ленинского изучения исторических явлений» (курсив мой.— В. Г.).

Провозгласив археологию вспомогательной наукой, в резолюции совещания была предложена своя классификация науки об истории человеческого общества, которая разделялась на крупные разделы по признакам: а) общественно-экономических формаций; б) отдельных стран и, наконец, отдельных сторон единого исторического процесса (история материальной культуры, история техники, политическая история, история религии, история искусства и т. д.).

Вещественный (археологический) источник должен быть одним из источников каждого такого раздела исторической науки, с учетом, разумеется, специфичности каждой общественно-экономической формации, из которых одна будет требовать при изучении большего (первобытнообщинная), другая меньшего (капиталистическая) использования вещественных памятников, равно как с учетом специфичности гой или иной надстройки, изучаемой в пределах какой-либо отраслевой (частной) исторической науки на протяжении всего исторического процесса.

Таким образом, новая наука мыслилась как весьма широко разветвленная на отдельные частные науки со своими конкретными задачами, предметами исследования, синтезированием различных видов источников. Все это, вероятно, проектировалось по образцу структуры исторической науки, в которой специализация по разделам уже получила право гражданства и не вызывала особых возражений.

На основе общего подхода к классификации наук вопрос об археологии или истории материальной культуры был решен совершенно верно. Эти науки, безусловно, относятся к наукам исторического цикла, в широком понимании, как науки, исследующие конкретно-историческое развитие во времени и пространстве социальной формы движения — человеческого общества.

Этим была решена главная проблема, археология не могла уже рассматриваться, как наука, задачей которой являются лишь раскопки и первичная обработка археологических источников, теперь на первый план выдвигались социально-исторические задачи в их конкретно-историческом решении.

Понятию «история материальной культуры» на первоначальном этапе придавали очень широкое значение, фактически идентичное понятию «археология». Вспомним первые попытки «марксистского анализа» археологии, когда А. В. Арциховский восклицал: «Единственная наука, изучающая орудия производства и притом изучающая их диалектически, в процессе изменения, возникновения и исчезновения на протяжении тысячелетий, есть археология.

Археолог, имея все время дело с орудиями производства древних культур, сознательно или бессознательно, делается материалистом» . Аналогичный вывод находим и у А. Я. Брюсова: «Археология была и есть по существу и методам марксистской наукой. Почти все археологи невольно были принуждены исходить в конечном счете из производительных сил, от орудий труда». Это идеализирование археологии, а фактически недопонимание сущности марксистского подхода к исследованию исторического процесса и привели группу молодых археологов к провозглашению существования в конце 20-х годов «марксистской археологии».

Исследование понятия «история материальной культуры» привело к тому, что его свели к истории материального производства, но тогда все, что лежало за пределами материального производства, оказалось и за пределами науки — «истории материальной культуры». Стало ясно, что «история материальной культуры» как история материального производства — понятие гораздо более узкое, чем понятие «археология».

Широкое понятие «культура» в науке того времени не было еще разработано. Так, по представлению И. И. Смирнова, культура являлась категорией буржуазной науки. Это в конечном итоге и привело его к заключению, что «необходимо отказаться от понятия сконструировать «марксистскую историю материальной культуры...», а следует заниматься «созданием марксистской истории техники — вот актуальная задача».

Здесь, как видим, предлагалось уже совершенно иное направление, кстати еще более узкое по своему содержанию, чем история материальной культуры. Какого-либо нового понятия и термина, охватывавшего бы объект того, что ранее включалось в понятие «археология», фактически не было предложено.

Поэтому термином, объединяющим различные направления и стороны исследования, остался тот, которому пытались придать исключительно источниковедческое направление — археология.

В дальнейшем события развернулись так, что вскоре этот термин вновь приобрел право официального гражданства. Хотя ГАИМК и была в 1937 г. переименована в Институт истории материальной культуры (ИИМК), а в 1933 г. существовал журнал «Проблемы истории материальной культуры», в 1934—1935 гг. получивший название «Проблемы истории докапиталистических обществ» (ПИДО), но в 1936 г. вышел первый номер периодического сборника «Советская археология», а с 1940 г. стала издаваться замечательная источниковедческая серия «Материалы и исследования по археологии СССР».

Вероятно, в этом внешнем показателе — стихийно вновь утвердившемся названии науки «археология» — нашли свое отражение какие-то объективные процессы внутреннего развития самой науки. Дискуссия показала, что данная наука исследует прошлое человеческого общества чрезвычайно широко и всесторонне. Объектом ее изучения фактически является человеческое общество во всем многообразии его исторического развития. В таком плане исследование общества осуществляется наукой «историей», в широком смысле этого понятия.

Поэтому попытки как-то ограничить это понятие, вычленить какую-то часть неизбежно вели и к ограничению, сужению объекта исследования, что становилось сразу очевидным. Так была раскрыта несостоятельность терминов «история материальной культуры», «история техники» и других для обозначения науки, основывающей свои исследования на археологических источниках. Фактически «археология» — как понятие, было аналогом термина «история», отражающим, однако, именно специфику — своеобразие исходной, источниковедческой базы, которая в свою очередь определяет и весь дальнейший исследовательский процесс.

Но именно эта специфика исследовательского процесса, за пределами источниковедческих проблем, была не только не раскрыта во время дискуссии, но и фактически не понята. Большинство ученых считало, что на уровне решения социально-исторических задач исследовательский процесс будет осуществляться точно так же, как в истории и социологии.

Поэтому считалось возможным выделить археологию как науку, функции которой будут сводиться только к решению источниковедческих задач, науку, которая будет «поставлять» материалы, источники для других наук — истории искусств, экономики, техники, быта и т. д. Подобное разграничение нарушало единство, целостность науки. Кроме того, это означало, что вся эмпирическая стадия исследования отводится одной науке, а теоретическое осмысление результатов эмпирической обработки — другим наукам.

Таких примеров организации процесса научного исследования мы не знаем, да и едва ли они могут существовать, ибо эмпирические исследования выполняют, как правило, задачи, поставленные на теоретическом уровне разработки проблематики.

Опереться на общие науковедческие положения в период дискуссии 30-х годов не было возможности, так как таких исследований в нашей науке еще не было. Отсутствовали в археологии и собственный опыт и практика разработки археологического источниковедения с позиции новых познавательных задач, особенно социально-исторического характера. Все это и объясняет тот факт, что дискуссия о названии науки была практически посвящена не решению этого вопроса, а определению содержания исследовательской работы, а именно — изучению социально-исторических закономерностей.

Что же касается названия науки, то поскольку ничего приемлемого не было предложено, существовавшее ранее — «археология» — было вновь принято, но теперь уже в совершенно новом содержании, как науки исторической, имеющей, однако, свою специфику. И хотя до своего логического конца эта сторона в дискуссии 30-х годов не была доведена, но, несомненно, что исследования в этом направлении, критические замечания, высказанные участниками дискуссии, сыграли решающую роль в становлении нового понимания задач археологии, как особой науки, изучающей историю прошлых обществ по остаткам их материализованной культуры.