Лекция 5. Николай Алексеевич Некрасов. (1821-1875). Детские годы. Юношеские мытарства. Начало поэтического труда

Из русских русский, - так можно было бы сказать о Некрасове, потому что он воплощал в себе наиболее полно черты национального характера с его противоречиями, достоинствами и недостатками, с его «раздвоениями в области нравственной и области убеждений» (Достоевский). Но при этом он не был, как и Пушкин, человеком чисто русской крови. Его мать, страстно им любимая, дочь польского шляхтича Закревского, вопреки родительской воле вышла замуж за русского офицера и не получила наследства. Детство будущего поэта прошло в сельце Грешнево, имении отца, недалеко от Ярославля. Рядом была Волга, «большая», «светлая», «величавая» река, оглашаемая звуками бурлацких песен. Образ угасающей матери, грубые забавы крепостника-отца, с псарней, охотой, жестокостями, цинизмом, развратом, тоскливые стоны-песни бурлаков над простором великой реки – все сливалось в одно общее тягостное впечатление. Страстная, страдальческая, скорбная поэзия начинала исподволь формироваться уже в детской душе. Это было «раненое в самом начале жизни сердце», - скажет позднее Достоевский.

С детства же проявится в Некрасове способность, исключительно важная для становления будущего писателя и его творческого труда, - поразительно прочная память. Чернышевский с удивлением отмечал, как она проявлялась в его поэзии. Он свидетельствовал о том, что однажды, рассказывая о своем детстве, Некрасов припомнил разговор бурлаков, слышанный им, ребенком. Десятки лет спустя он оказался введен в одно из стихотворений «с совершенной точностью, без всяких прибавлений и убавлений», лишь с немногими изменениями, вызванными необходимостью выдержать размер:

Ясно, что это разговор, услышанный 8-9-летним ребенком, у костра бурлаков, тянувших бечевой расшиву к Нижнему Новгороду, впоследствии вошедший эпизодом стихотворный отрывок «Родина». Таким образом, Некрасов обладал не просто цепкой памятью, а пластической памятью, фиксирующей не только содержание, живые интонации услышанного, но и всю картину, эмоционально окрашенную.

Этому редкому дару Некрасов целиком был обязан множеством правдивейших, ярких деталей («Такого не придумаешь, хоть проглоти перо!»- напишет он позднее) и вместе с тем в значительной степени некоторыми новаторскими открытиями в области поэтических форм («эпические» приемы в поэзии): подобного рода находки возникают не только в историко-литературных воздействиях, и противо-действиях, но коренятся еще и в личностных свойствах поэта, о чем, к сожалению, нередко забывается.

Другая черта поэтического становления Некрасова невольно вызывает аналогии с Пушкиным. Он очень рано (с 7-ми лет) начал писать стихи, никогда не оставлял своего увлечения, добившись со временем постоянным трудом поразительного совершенства в стихотворной технике.

Ярославльскую гимназию ему тоже пришлось покинуть из-за стихов: эпиграммы на гимназическое начальство дошли по назначению, оставаться здесь было уже невозможным. Наступила полоса почти десятилетних тяжелейших испытаний, наложивших отпечаток на всю его дальнейшую судьбу и творчество. Он был определен в Петербургский дворянский полк, но вместо военной карьеры вдруг самостоятельно избрал университет; отец был взбешен и за непослушание оставил сына без какой бы то ни было поддержки.

Шестнадцатилетний юноша оказался один в громадном городе и с паспортом «недоросля из дворян» (звание, обусловленное еще петровским указом 1714 года). По нему он жил до конца дней своих. Он так и не получил свидетельства об образовании, без которого не дозволялось поступать на государственную службу. Экзамены университетские Некрасов не выдержал, поступил в университет вольнослушателем (1839-1841), перебивался кое-как грошовыми уроками и журнальными случайными работами. «Ровно три года, - вспоминал он, - я чувствовал себя постоянно, каждый день голодным». Когда в 1854 году молодой Чернышевский впервые увидел его в редакции «Современника», он был поражен: перед ним был изможденный старик, говоривший едва слышным шепотом (болезнь горла). Ему было тогда 33 года!

Мысль о том, что поэту, чтобы стать действительно большим поэтом, предварительно нужно поваляться на соломе, т.е. пережить многие испытания, наиболее полно и даже, пожалуй, без метафорических прикрас сказалась в судьбе Некрасова. Он был знаком не просто с бедностью, а с самой неприкрытой нищетой. Это был первый гениальный русский поэт, знавший жизнь «простого народа» по собственному опыту.

Он рассказывал, как заработал первый свой гонорар: изгнанный из квартиры за долги, он замерзал в осеннюю стужу на скамейке Невского проспекта, когда какой-то нищий, сжалившись над ним, привел его на Васильевский остров (это было неблизко!) в полуразвалившийся домишко, забитый такой же нищей братией, где Некрасов заработал 15 копеек, написав прошение какому-то несчастному.

Литературная работа его в эти годы была «черновой» труд: в виде беглых статей и заметок в петербургских газетах (в том числе в «Литературной газете», издаваемой А.Краевским, с которым он потом будет соперничать как редактор «Современника»); он строчил водевили под псевдонимом Перепельский, брался за любые предложения, составлял круг детского чтения (азбуки и сказки). По его признанию, он написал в своей жизни до трехсот печатных листов прозы! Это, в пересчете с типографского измерения, несколько солиднейших томов, которые могут поспорить по объему с наследием Тургенева, поэта, прозаика и драматурга. Иными словами говоря, работоспособность Некрасова была поразительной. Только к 1840 году его материальное положение стало более или менее сносным, благодаря преподаванию в Пажеском корпусе и в Петербургском дворянском полку, куда он когда-то должен был поступить. Здесь же он подготовил первый сборник стихотворений (полудетских, полуюношеских) – «Мечты и звуки». Жуковский не советовал ему выпускать издание в свет, говоря, что он будет жалеть об этом, но отступать было нельзя, работа над сборником уже началась. Жуковский рекомендовал ему хотя бы снять свое имя. Он так и сделал. Позднее Некрасов скупал первую книгу и предавал ее сожжению, как Гоголь своего «Ганса Кюхельгартена»

В начале 40-х годов он стал печататься в «Отечественных записках», популярном тогда журнале. Его рецензии обратили на себя внимание Белинского, возглавившего с 1839 года редакцию журнала «Библиотека для гения». Он считал Некрасова полезным сотрудником, но не более того.

Настроение критика изменилось, когда Некрасов прочел ему стихотворение «В дороге». Белинский, обняв его, произнес свою знаменитую фразу: «Да знаете ли вы, что вы поэт и поэт истинный!» Некрасов становится его кумиром.

В начале 1840-х годов Некрасов проявил себя как удачливый издатель. В 1845 году шумный успех имел сборник «Физиология Петербурга», одним из лучших произведений, помещенных в нем, был некрасовский очерк «Петербургские углы» - воспоминания о недавнем бедственном существовании поэта. В следующем год с таким же воодушевлением был встречен «Петербургский сборник», его точнее было бы назвать альманахом: он включал в себя прозу, стихи, очерки. Это была демонстрация еще одного замечательного таланта Некрасова, оставившего глубокий след в истории русской литературы в качестве выдающегося редактора и издателя. Собственный вклад составителя альманаха был очень велик: стихотворения «В дороге», «Колыбельная песня», «Отрадно видеть, что находит…», «Пьяница».

Народная тема, начатая стихотворением «Дорога» продолжится: почти в одно время с «Петербургским сборником» выйдет «Огородник», а в № 1 «Современника» за 1847 год – «Тройка», ставшая народной песней. Спустя два года появится знаменитое его стихотворение-манифест, с образом его музы:

Таких метафор в русской поэзии никогда не встречалось. Это была картина, выхваченная из жизни. На Руси в народе ее знали все. Она стояла за стихотворными строчками, как ужасная реальность: сорванная палачом до пояса одежда; руки, привязанные к столбу, - и кнут, в кровь терзающий тело. Ясно было, что появился невероятно смелый трагедийный поэт, если он отваживался на такие уподобления.

Правда, у Некрасова был предшественник в дерзком снижении высокого образа Музы – Пушкин. В юмористической поэме «Домик в Коломне» он подверг ревизии патетику и возвышенную стилистику романтизма, представив Парнас и музы в самом жалком виде:

Старушки-музы на толкучем рынке поэзии – это была смелая метафора! Но молодая крестьянка у позорного столба на лобном месте, истязаемая палачом с кнутом в руках, - такое мог сказать только Некрасов. Игровой мотив (различного рода уподобления) в разговорах о Музе переводится им в остро трагедийный; непоэтическое становится поэзией. Это был уже в ранних своих стихах действительно печальник горя народного.

Стихотворение не было опубликовано, да и не могло быть опубликованным. Но важно, что уже в 40-е годы этот образ жил в душе поэта. Это было его мироощущение, его восприятие жизни. Некрасова можно было упрекать в чем угодно, только не в неискренности, не в лицемерии и в том, что он использовал маску защитника обездоленных, оставаясь равнодушным ко всему. А между тем его именно в этом часто обвиняли. У него, как у всякого много пишущего автора, рядом с задушевными стихотворениями, попадались места «прозаические», отмеченные риторикой. Они давали счастливые поводы для насмешек его противникам, да и сам он не щадил себя, полагая, что в его стихах «нет поэзии свободной» («Праздник жизни, молодости годы …»). Подобные признания благородной авторской взыскательности тоже нередко подхватывались его критиками и истолковывались как безусловное подтверждение своих нападок.

Однако Некрасов, страстно взыскующий к справедливости поэт, не личина, не маска, а скорее лик, т.е. высшая, идеальная мера нравственности художника. Чернышевский, услышавший на каторге о том, что Некрасов неотвратимо гибнет, точно определил причину его воздействия как поэта на своих читателей: «Пророчество: «Кровью ангела загорится наша поэзия!», - сбылось в Некрасове. – Неотразим!»

Это был, с первых же его стихотворений 40-х годов писатель глубочайшей искренности – ценнейшее свойство всякого художника, в особенности – поэта.

Помимо поэтической деятельности, Некрасову приходилось тянуть лямку тяжелейшей редакторской работы в журнале «Современник». В конце 1846 года он и Панаев выкупили у Никитенко основанный Пушкиным журнал, который к этому времени едва существовал и уже дышал на ладан. «Современник» под редакцией Некрасова (вклад Панаева, как редактора был невелик) стал выходить с января 1847 года и вскоре приобрел громадную по тем временам популярность. И это при том, что время подъема «Современника» совпало с эпохой «мрачного семилетия (1848-1855), когда свирепствовала цензура и приходилось заполнять страницы журнала громадными романами, писавшимися им совместно с А.Я.Панаевой. Только после окончания Крымской войны и смерти Николая I началась полоса либерализма и реформ. Герцен иронизировал в «Былом и думах», говоря, что царь загнавший под спуд литературу, сам, наконец, оказался под спудом (имелась в виду усыпальница дома Романовых). Лишь в 1856 году был издан сборник стихотворений Некрасова, имевший невиданный, по словам Тургенева, успех: 1400 экземпляров «разлетелись в две недели; этого не бывало со времен Пушкина». Он же отмечал, объясняя эффект воздействия сборника: стихи Некрасова, «собранные в один фокус, жгутся». Чернышевский ликовал, сообща в письме к Некрасову (от 5 ноября 1856 года): «Восторг всеобщий. Едва ли первые поэмы Пушкина, едва ли «Ревизор» или «Мертвые души» имели такой успех, как Ваша книга».