Поэзия сердца (любовная лирика)

Некрасова до такой степени пытаются порой сделать «гражданственным» писателем, что лишают его лирику раздела, традиционно свойственного лирике, - стихотворений интимного, любовного содержания, того, что Чернышевский назвал у него «поэзией сердца», несущей в себе биографические черты и чувство непосредственно пережитого. Порой в монографиях, не так уж и давних, попадаются поистине удивительные наблюдения. Например, такие: «У Некрасова нет любовных посланий в собственном смысле. Женщина в его поэзии не предмет восхищений или источник мук ревности, а существо страдающее, угнетенный человек» (В.И.Кулешов. Натуральная школа в русской литературе XIX века. Изд. 2-3. М., 1982). Стоит ли говорить, что у него как раз есть любовные послания «в собственном смысле» и что женщина в его поэзии и предмет восхищений, и связанных с ними мук ревности.

Некрасов оставил два цикла, поразительной эмоциональной силы. Это циклы тематические, то есть не выделенные самим поэтом в отдельные своды, но существующие как некая художественная целостность.

Прежде всего следует назвать более ранний цикл стихотворений, посвященных Авдотье Яковлевне Панаевой (Головачевой), в конце 50-х годов гражданской жене Некрасова.

И в этом жанре лирики Некрасов выступает как дерзкий новатор, ниспровергающий старые каноны. Он предлагает совершенно иную формулу любви нежели та, что была принята в поэзии. Это не просто любовь, а любовь-мука, любовь-страдание, демон раздора, сомнений, догадок и тревог. Все соткано из диссонансов, полноту жизни и покоя сменяют болезненные изломы чувства. Скорее это «антистрасть», если вспомнить гармоничного Пушкина: «Я вас любил так искренно, так нежно, как дай вам бог любимой быть другим».

У Некрасова совершенно иное: утверждение не столько силы чувства, сколько противоречий чувства, беспокойные вопросы, неуверенность в себе, неожиданно парадоксальное смещение привычных представлений о любви:

Пушкинская формула любви оказывается причудливо искажена, превращаясь в свою противоположность. Если ты страдаешь, испытываешь душевную боль и дискомфорт, - мне легче, потому что «я тебя люблю так искренно, так нежно!»

Это, в и самом деле, «странная» любовь – своего рода поединок роковой, - но высказанная с глубочайшей силой переживания и в совершенной поэтической форме. Поэзия духовно-душевных изломов и надрывов - такое чувство в обычном, бытовом, а тем более в поэтически традиционном смысле любовью не назовешь. Но он любил эту нелюбовь, эту «тоску любви», «мечту любви» (стихотворения «Непрочно все …», «Где твое личико смуглое?…»). Она была его болью и наслаждением, высказываясь в лирических шедеврах. В добавление к тем, о которых уже шла речь, напомним стихотворения: «Так это шутка?..», «Да, наша жизнь текла мятежно…», «Я не люблю иронии твоей …», «Горящие письма» и др.

Второй цикл стихотворений посвящен «Зине» - условное поэтическое имя, за которым скрывается реальное лицо – Фекла Анисимовна Викторова, простая русская женщина, в отличие от блестяще образованной и наделенной замечательным литературным талантом А.Я.Панаевой (ее рассказы, повести, романы выходили под псевдонимом «Николай Станицкий» и пользовались большим успехом у читателей. Широкую популярность имеет и сейчас ее мемуарное сочинение – «Воспоминания»: с выразительными портретами писателей той поры (в особенности из круга «Современника»).

«Зина» была спутницей уже близкого к гибели Некрасова, поэтическим символом его «Последних песен». Некрасов обручился с ней перед смертью; обряд был совершен в священнической палатке, разбитой в гостиной. Три стихотворения в своде «Последних песен» имеют заглавия, в которые прямо вынесено имя «Зина». Это своеобразный микроцикл интимной некрасовской лирике. Он очень характерен: первое стихотворение («Ты еще на жизнь имеешь право …») и третье («Подвинь перо, бумагу, книги!..»). посвящены не столько ей, «Зине», сколько раздумьям о себе, о приближающейся смерти, о своей жизненной и творческой судьбе, о своей поэзии. Стихотворение «Ты еще на жизнь имеешь право…» наполнено упреками, обращенными к самому себе, к своей непоследовательности в принятии важных жизненных решений и горьким предчувствием о быстром угасании своей поэтической славы после смерти:

Опоясывающее лирическую триаду стихотворение «Зине» («Подвинь перо, бумагу, книги!..») отмечено, вопреки испытываемым поэтом ужасным физическим мукам, энергией, бодростью, мужественностью: Некрасов в своей стихии, процесс творчества по-прежнему захватывает его, хотя сам он уже не может писать, нет сил, и скандируемые им вслух стихи записывает чужая рука.

Поэтический труд – вот что дает ему силы выжить, «рифмованные звуки» самым чудесным образом поддерживают его в мучительные минуты угасания и физической боли. Стихотворение напоминает другое, программное его стихотворение, посвященное животворящей силе поэтического слова («Праздник жизни, молодости годы…»). Но результаты труда никогда не удовлетворяли и не удовлетворяют и сейчас взыскательного художника. Он вечно сомневается в себе, в действительности своего успеха.

Однако насколько велик поэт и до какой степени совершенна его техника стиха, об этом свидетельствует, например, второе стихотворение «викторовского» цикла – «Зине»:

Стихотворение это блестяще с точки зрения виртуозного использования размера и особенностями своей композиционной структуры. Мысль и искреннее, бьющееся в стихотворных строчках чувство высказаны не просто в словах, а в изысканных и притом поразительно точных по своей гармоничности построениях. Некрасовым используется его излюбленный трехсложный размер – дактиль. Но как используется, с какой выразительной ритмической чистотой!

Вот метрическая схема этого замечательного произведения:

Трижды возникает тождественный ритмический рисунок: трехстопный дактиль; контрастирующий с предшествующим двустишием, подчеркивая, усиливая драматизм резких, кратких, рубленых фраз именно своей протяженностью. В финале стихотворения – выразительная ритмическая ретардация: нарушение и замедление устойчивого ритма – повторение (с усеченной последней стопой) трехстопного дактиля. Две строчки, открывающие заключительную строфу, стягиваются еще и яркой стилистической фигурой (хиазм), объединяясь в целостный внутренне контрастный образ:

Вновь знакомая ритмическая опора, но даже уже не трехстопный (полный), а более развернутый четырехстопный дактиль (с последней усеченной стопой) – и последний резкий взрывной силы возглас-отчаяние:

- т.е. тот же самый сжатый двухстопный дактиль (с усеченной стопой), с которого начиналось стихотворение. Это – идеально выдержанное композиционное кольцо: последняя строка ритмически повторяет первую строку стихотворения. Но какой бурный поток движения чувства оказался замкнут в рамке кольцевого обрамления. Интонация сосредоточенного раздумья («Двести уж дней, Двести ночей») сменяется взрывам отчаяния, боли, любви, обращенных к близкому, верному и тоже безмерно страдающему человеку. Стихотворение оказывается способным передать почти физическое ощущение задыхающегося, пульсирующего, прерывистого дыхания вплотную приблизившегося к гибели поэта, но все еще мысленно слагающего стихи, поющего свои «Последние песни».