Детерминация поведения субъектов с бездефицитарной и дефицитарной мотивационными структурами

Как мы уже отмечали, удовлетворенный субъект отличается от неудовлетворенного вниманием на точку отсчета, а не на потенциал ситуации. Более того, в целом ряде психологических исследований доказано, что человек входит в любую ситуацию не в качестве tabula rasa[295]. Для расчета наличной ситуации субъекту необходима точка отсчета – базовый сравнительный параметр (часто называемый уровнем адаптации), значение которого зависит от контекста текущей или предшествующей стимуляции. Мы выше обозначили такую точку отсчета в качестве состояния готовности, задающего область достижимости (границы постановки целей) субъекта. Вышесказанное вынуждает нас, вслед за Д. Канеманом, удивиться тому, что в традиционном экономическом анализе полезность возможных исходов решений всецело определяется тем, что, в конечном счете, заложено в них и, следовательно, не зависит от точки отсчета. В контексте выбора в условиях риска данное допущение, как известно, связано с работой Д. Бернулли, заложившей основы теории ожидаемой полезности[296]. Бернулли предположил, что уровни богатства имеют определенную полезность, и что максимизация ожидаемой полезности богатства является правилом принятия решений в рискованных ситуациях. С легкой руки Д. Канемана эта гипотеза теперь называется «ошибкой Бернулли»[297].

В современных психологических исследованиях зачастую отмечается, что «оценочным критерием подлинности жизни личности является удовлетворенность – обобщенное чувство состоявшейся, удачной жизни»[298], не реже удовлетворенность выступает движущей силой и в экономических работах. Однако, на наш взгляд, ближе к истине дихотомия «достаточность – удовлетворенность», в которой достаточность является минимальным уровнем успеха (а на самом деле может быть определена как счастье), а удовлетворенность – некий абсолют, референтный образ, который заставляет человека двигаться и саморазвиваться. Именно достаточность как субъективная самооценка выступает критерием «профессионализма», и обеспечивает некую независимость от системы, от других субъектов, тогда как недостаточность не может быть преодолена никакой степенью удовлетворенности.

Проблема, четко охарактеризованная одним из фундаментальных экономических законов о возвышении потребности, – это именно проблема удовлетворенности без достаточности, когда за каждой степенью удовлетворения появляется все более высокая потребность. Однако в современных условиях экономических субъектов, стремящихся к «достатку», все больше, а современные экономическая и психологическая науки пока изучают только тех, кто стремится к «удовлетворению».

«Удовлетворенный» субъект с неизбежностью отчуждает свою субъектность и превращается в объект, т.е. удовлетворение потребностей объективирует субъекта, тогда как «субъект, достигший достатка», – лишь тот, кто получил дополнительную свободу, успешно реализовав свою функцию в системе. Таким образом, у «субъекта достатка» субъектность повышается, тогда как у «субъекта удовлетворения» – снижается.

Попробуем представить это на графике (рис. 12).

Рис. 12. Субъектность в динамике удовлетворенности и достаточности

Линии на рисунке представляют целевые установки субъектов: «линия удовлетворенности» – установку на достижение удовлетворения; «линия достаточности» – установку на достаток.

В случае первой установки субъект отдает свои способности, объективируясь, в обмен на удовлетворение потребностей. Таким образом, по мере увеличения удовлетворения он теряет свою субъектность (степень свободы), утрачивая свои движущие силы (способности) и превращаясь в «удовлетворенный объект». Правда, надо отметить, что так как удовлетворение в абсолютном 100%-ном выражении невозможно, то и полное превращение в объект тоже недостижимо. Обычно в современном обществе происходит социальное удовлетворение (и соответственно социальная объективация), находящее свое выражение в пенсии и «эйджеизме».

В случае второй установки субъект на начальном этапе субъективно снижает свою удовлетворенность, стремясь к достатку, которого у него нет. Но по мере приближения к цели степень свободы и степень удовлетворенности начинают повышаться. Причем степень свободы повышается быстрее, чем степень удовлетворенности. Во втором случае объективация носит временный характер (а, по сути, отсутствует). Субъект лишь ограничивает свою субъектность, не отчуждая ее, не стремясь соответственно напрямую к социальным достижениям. Можно сказать, что первое стремление лежит в основе вертикальной карьеры, тогда как второе – в основе карьеры горизонтальной. Именно дихотомией «достаточность-удовлетворенность» объясняется выявленная в исследованиях ИП РАН «двуликая» роль удовлетворенности: в одних случаях завершающая активность, погашающая ее («срок»), в других – побуждающая именно дальнейшую активность, пролонгированность. В первом случае речь идет об удовлетворении, как объективации успеха, а во втором – об освобождении от функции (точнее, об успешной ее реализации).

Достаток есть субъективное проявление успешной реализации своей функции в системе, тогда как удовлетворенность – аналогичное проявление достижения целей. В случае достижения целей субъект вносит определенную плату, обменивая свою свободу выбора на присвоение в поле субъектности каких-либо объектов. В случае реализации функции субъект высвобождается из-под необходимости обмена. Он уже доказал системе свою значимость, необходимость, приучил ее к тому, что с ним у нее успешно реализуется некая функция, и за это система платит ему определенной независимостью. Говоря иначе, в первом случае субъект заинтересован в системе, а во втором – система в субъекте.

Вышеозначенные выводы подтверждаются результатами эмпирического исследования Н.А. Растригиной, осуществленного под научным руководством К.А. Абульхановой[299], в рамках которого были получены следующие данные.

· во-первых, удовлетворенность в жизни не связана прямо ни с преобладанием в прошлом опыта успеха, ни с преобладанием опыта неудач;

· во-вторых, значительное преобладание стремления к успеху отмечается либо у недовольных своей жизнью, либо у почти абсолютно (на 90%) довольных своей жизнью «здесь и сейчас»;

· в-третьих, значительное увеличение стремления к избеганию неудач снижает оценку удовлетворенности в жизни в сторону неудовлетворенности;

· в-четвертых, высокая и средняя степень как мотивации к успеху, так и мотивации к избеганию неудач не связана с удовлетворенностью; но при очень высокой мотивации к успеху проявляется связь с удовлетворенностью жизнью, а при очень высокой ориентации на избегание неудач проявляется связь с неудовлетворенностью.

Получается, что только очень высокий уровень мотивации к успеху и избеганию неудач связан с удовлетворенностью и неудовлетворенностью жизнью.

Среди испытуемых с преобладанием неудач встречаются как довольные своей жизнью, так и недовольные. При этом удовлетворенные своей жизнью оценивают свои возможности, опираясь на оценку результатов, достигнутых на данный момент времени: отношение «могу – сейчас» (вычисляемое как разница этих процентных показателей) у них меньше 20%, т.е. свои возможности они расценивают, больше опираясь на то, что есть сейчас (чем на то, чего они желают достичь). Испытуемые, не удовлетворенные своей жизнью, оценивают свои возможности значительно выше достигнутого ими на данный момент времени результата; отношение «могу – сейчас» у них больше 20%, т.е. свои возможности они рассматривают с опорой не на то, что есть в наличии, а больше как собственный потенциал.

Рис 13. Схематическое представление функции ценности
для изменений Д. Канемана

Согласно теории перспективы Д. Канемана и А. Тверски, переход от избегания риска к его поиску не может быть удовлетворительно объяснен при помощи функции полезности богатства. Ученые считают, что предпочтения детерминируются установками по отношению к выигрышам и потерям, где последние определяются в соответствии с точкой отсчета (reference point), а не с максимизацией полезности. Таким образом, получается, что носителями полезности являются выигрыши и потери, т.е. изменения в уровне богатства, а не его величина[300].

Характерные для теории перспективы прогнозы вытекают из формы функции ценности, изображенной на рис. 13. Функция ценности, определенная на множестве выигрышей и потерь, характеризуется тремя свойствами:

1) она вогнута на интервале выигрышей, отображая избегание риска;

2) она выпукла в области потерь, отображая склонность к риску;

3) самое важное: функция имеет резкий перегиб в точке отсчета и имеет характер избегания потерь (loss-averse) – на участке потерь она проходит примерно в 2-2,5 раза круче, чем на участке выигрышей.

Учитывая, что доминирующей формой естественного оценивания является оценка стимулов в качестве «хороших» или «плохих»[301], можно сказать, что выбор цели, характерный для этапа готовности, осуществляется, прежде всего, исходя из эмоционального, а не рационального компонента. Это, в частности, наглядно показывает проведенный Баром[302] эксперимент, согласно которому видно, что процесс оценки, исходя из дихотомии «хорошо-плохо», осуществляется быстро и дорефлексивно. В данном эксперименте перед испытуемыми на экране высвечивались слова с четко обозначенным аффективным зарядом: позитивным (например, ЛЮБОВЬ) или негативным (например, ТОШНОТА), – но их смысл не имел отношения к заданию. Само задание заключалось в том, чтобы путем перемещения рычага очистить экран, как только на нем появится слово. Половина участников эксперимента перемещала рычаг на себя, другая половина – от себя. Несмотря на то что ответная реакция поступала за доли секунды, в течение которых смысл слова-стимула еще не осознавался, его эмоциональная валентность производила заметный эффект. Испытуемые сравнительно быстрее двигали рычаг на себя (приближали), когда появлялись позитивно заряженные слова, и сравнительно быстрее отталкивали его, когда заряд слова был негативным. Склонность к сближению или отталкиванию вызывалась автоматически процессами, происходящими без волевого контроля. Этот эксперимент подтверждает нашу гипотезу о том, что на принятие решения действует эмоциональный компонент. Причем эмоциональная окраска вполне явственно основана на усвоенных из социума элементах и может быть объединена в один институт – доверие.

Надо отметить, что мотивация к достижению, представляющая собой характеристику мотивационно-целевой сферы и выражающая не только стремления человека достигать высокого уровня реализации, но и одновременно его настойчивость в преодолении препятствий – первая из показателей активности человека, с которой мы встречаемся при рассмотрении вопроса о взаимосвязи пролонгированной-ситуативной, активной-пассивной и внутренне-внешне заданной временной регуляции. Так вот, данная мотивация, как видно из вышесказанного, определяется состоянием субъекта при вхождении в новую для него ситуацию. По мнению К.А. Абульхановой, значительное увеличение стремления к успеху возможно лишь при удовлетворительных внешних условиях, а чрезмерное избегание неудач — при неудовлетворительных. Мы считаем, что в данном случае надо говорить не об «удовлетворительных-неудовлетворительных», а о «достаточных-недостаточных» внешних условиях. В случае подобной замены исчезает приравнивание «достатка» к «удовлетворению», которое явно следует семантически. Достаточность не предполагает полного поглощения потребности (ее удовлетворения), она представляет собой лишь субъективную оценку уровня достижения, тогда как «удовлетворение» изначально возможно только за счет присвоения элементов внешней среды и только при полном изживании потребности.

По нашему мнению, данные К.А. Абульхановой скорее применимы к категории «достатка», который в самом исследовании, к сожалению, употребляется в качестве синонима «удовлетворенности». Получается, что «достаточные внешние условия» – это некое состояние среды, позволяющее субъективно оценить свой уровень достижения как «достаток», а (в противоположность этому) недостаточные внешние условия – условия, не позволяющие субъекту выйти на достаточный уровень достижения. Именно такое понимание будет соответствовать следующему выводу К.А. Абульхановой: «Это является подтверждением постулата о субъективном характере отражения объективной действительности, при котором субъект отражает реальность в соответствии с собственными ожиданиями»[303] – и позволит говорить о том, что именно «субъективная оценка своих возможностей относительно реальной жизненной ситуации влияет на достаток или недостаток в жизни, а не стремление к успеху или страх перед неудачей»[304]. Совмещая это с выводами Д. Канемана и нашей концепцией времени, мы получаем основу для циклического представления нашей модели субъектного времени (см. гл. 2 настоящей работы). Данная модель наглядно демонстрирует последовательное прохождение каждого субъекта от максимальной свободы выбора (с максимальной же субъектностью) на этапе готовности, которая близка по содержанию с точкой бифуркации, согласно И. Пригожину, к максимальной несвободе (объектности) на этапе необходимости, сменяемым в свою очередь новым состоянием субъектности, характеризующимся высвобождением субъекта от функции, заданной предыдущей ситуацией.

Цикличность же получается от точки отсчета, задаваемой предыдущей ситуацией. В случае, если субъект объективировал значительный объем своей субъективности, то для него внешние условия выступают субъективно достаточными, и, следовательно, повышается мотивация достижения, характеризующаяся стремлением к присвоению новых элементов в свое поле субъектности (на рис. 14 это состояние отражает «Готовность₁»).

Рис. 14. Модель циклической детерминации поведения субъекта

В случае же достижения субъектом значительных объемов в своем внутреннем пространстве он начинает ощущать значительный разрыв между внутренним содержанием и внешними условиями. Осознание этого разрыва ведет к неудовлетворенности внешними условиями, определению их как недостаточных (на рис. 14 это состояние отражает «Готовность₂»). Последнее, в свою очередь, вызывает дефицитарную мотивацию, стремящуюся к избеганию риска, и необходимость актуализации своего потенциала. Надо сказать, что актуализация представляет собой переход фиксированной модели взаимодействия из покоящегося состояния в реализующееся. Актуализация не сводится только к развертыванию готового взаимодействия, а представляет собой одновременно и формирование, генез нового взаимодействия индивида с миром[305].

Интересно, что в рамках полисубъектной среды эти стадии выступают зеркальными, т.е. при недостаточности внешних условий субъект стремится к максимальной социальной активности, находясь в активном поиске новых ситуаций, дающих возможность, в случае успеха, кардинальным образом изменить внешние условия к лучшему. Эта ситуация будет выглядеть как рискованная с точки зрения окружающих субъектов, которые будут видеть значительную возможность проигрыша (в таком случае это будет аналогично состоянию «Готовность₁»), тогда как самим субъектом эта ситуация будет рассматриваться как малорискованная: ему нечего терять.

В случае же достижения значительного внешнего достатка, проявленного в статусе в рамках данного поля, активность субъекта будет внеситуативна и, как следствие, не видна другим субъектам данного поля. Более того, социальная активность самого субъекта будет восприниматься как стремление избежать поражения во внешней среде, т.е. как направленная на сохранение внешних условий. В таком случае рискованность ситуации будет выше оценена самим субъектом, а не его окружением. Эти данные подтверждаются нашими исследованиями психологии предпринимателей, демонстрирующих по существующим психологическим методикам нежелание рисковать, тогда как окружающие «непредприниматели» воспринимают их деятельность как высокорискованную[306]. Наши материалы, помимо прочего, подтверждают гипотезу Э. Гидденса о том, что «концептуальным персонажем», задающим модерный тип личности, выступает не капиталистический предприниматель, рационально реорганизующий производство, не преобразователь природы, опирающийся на мощь науки и техники, и не борец с невежеством или социальной несправедливостью, а азартный игрок[307]. Солидаризируясь с И. Гофманом, выдающийся английский социолог указывает на то, что именно человек, склонный к культивируемому риску (cultivated risk-taking), способен усматривать непредсказуемую игру случая в тех обстоятельствах, которые другими людьми воспринимаются как совершенно шаблонные и бессобытийные, и тем самым предлагать новые образы действия в рутинных практических контекстах. Там, где обнаруживается случайность, ситуации, которые казались закрытыми или предопределенными, оказываются неожиданным образом открытыми. В этом смысле культивируемый риск созвучен фундаментальным установкам модерного сознания: эта стратегия поведения, основанная на уверенности в том, что опасности, которым сознательно (но отнюдь не безрассудно) идешь навстречу, будут успешно преодолены, и является средством, испытав себя, установить, что ты в состоянии выстоять в трудных обстоятельствах. Согласно Л.Н. Гумилеву, подобная экономико-психологическая установка может быть описана термином «пассионарность»[308].

Таким образом, обнаруживается несовпадение интрасубъектной мотивации с ее внешними проявлениями, характерное для людей, стремящихся к достаточности, а не к удовлетворенности. При этом в случае стремления к удовлетворенности, как мы уже отмечали, всегда будет доминировать ситуативная активность, отчетливо заметная другими субъектами социального поля.

Этот тезис подтверждается исследованиями, проводимыми в ИП РАН, согласно которым внешние условия, в которых живет и действует человек, могут быть достаточными или нет с его точки зрения; эта оценка, по всей видимости, будет отражать меру противоречия между личностью и действительностью, наличие или отсутствие у нее оптимальных способов самореализации. Таким образом, степень достатка зависит от субъективного отражения внешних условий, соотносимых с проблемной ситуацией человека, его субъективными трудностями, мешающими продвижению вперед.

Удовлетворенность жизнью (в контексте достатка) как обобщенное чувство ее подлинности возникает в результате сопоставления себя с реальными условиями и обстоятельствами своей жизни (а значит, принятием или непринятием этих условий как задач), с одной стороны, и наличием или отсутствием адекватного для человека способа самореализации в этих условиях – с другой. Поэтому удовлетворенность в жизни зависит от оптимального способа соотношения внутреннего и внешнего, т.е. оценки своих возможностей, желаний в реальных условиях своей жизни и отношения к ним[309].

Подводя итог параграфу, мы можем отметить, что поведение экономического субъекта основывается на соотнесении двух институтов, упорядочивающих межсубъектное взаимодействие: доверия и ответственности. Таким образом, это позволяет согласиться с социологами в том, что «под поверхностным контуром целерационального действия простирается толща экзистенциального опыта социального взаимодействия, а рациональный расчет всегда осуществляется в до-рефлексивном контексте практического сознания»[310]. Действительно, каждая конкретная ситуация выбора для субъекта содержит и рациональные, овеществленные в категории «ответственность», и до-рефлексивные, контекстуальные, представленные доверием, компоненты. Комбинация данных категорий находит свое преломление в определенной социальной позиции субъекта, задавая вектор активности в поиске следующей ситуации и ее развитии. В случае, когда относительно достаточной воспринимается внешняя среда, повышается интрасубъектная активность по достижению определенных целей, проявляемая в социальном поле в виде инверсии себя. При относительно худшей ситуации внешней среды субъекта по сравнению с внутренней происходит обратная динамика – внешняя активность при внутренней пассивности. Эти факторы характерны для субъектов, обладающих бездифицитарной мотивацией.

Одновременно с ними действуют и субъекты, обладающие дефицитарной мотивацией. Более того, можно сказать, что они являются доминирующими в обществе потребления. Это те, которые вполне вписываются в модели ограниченной рациональности, поскольку стремятся к удовлетворению, а не достатку.

Таким образом, выводом по данной главе является следующее: проблема экономической науки заключена в том, что современная социально-экономическая стадия основана именно на лицах с первым из вышеупомянутых типом мотивации, и соответственно должна быть рассмотрена через призму «субъектов достатка».

Отдельного рассмотрения заслуживает в этой связи объективация субъектов. Кажется вполне очевидным, что «субъекты достатка» сохраняют свою субъектность на протяжении всей жизни, обладая определенной степенью свободы, задавая тем самым полисубъектность экономической системе и обеспечивая необходимое разнообразие развития. Взаимодействие таких субъектов не должно и не может быть описано через принцип конкуренции, поскольку вектор их развития задается, прежде всего, интрасубъектным пространством (потребностями в самоактуализации), а не интерсубъектным взаимодействием. В то же время достаточно большая часть субъектов, которых мы обозначили как «субъектов удовлетворенности», входят в интегральных субъектов, отчуждая свою субъектность, почти полностью утрачивая ответственность за результаты своего существования. Такие субъекты со временем становятся объектами в рамках поглотившей их системы, обеспечивая ее рутинное функционирование, но не развитие. Таким образом, первые ведут социально-экономическую систему к многосубъектности, а вторые – к моносубъектности. Встречное движение обоих типов задает отмечаемую нами диффузию субъектности, задавая динамику экономических отношений. В этой связи ключевым для понимания причин, детерминирующих поведение экономических субъектов, становится не проблема их рациональности, а механизмы присвоения/отчуждения субъектности.

Отметим также тот факт, что статистические и экспериментальные данные последних лет убедительно демонстрируют, что в нарождающемся типе социально-экономического развития последовательно увеличивается количество «субъектов достатка» и относительно уменьшается количество «субъектов удовлетворенности», что является характерным симптомом достижения предыдущей стадией наивысшего уровня развития. В качестве доказательства данного утверждения используем материалы исследований А.В. Петровского, согласно которым феномен соучаствования наиболее часто проявляется в высокоразвитых группах. В диффузных группах и, например, группах правонарушителей соучаствование слабо выражено или вообще отсутствует. Члены же подлинного коллектива соучаствуют друг другу. Кроме того, оказывается, что для таких групп не столь уж важно, каково число вовлеченных в совместную деятельность участников, «полагается» ли наказание новичку или ветерану, каковы индивидуальные особенности испытуемых в соответствии с данными личностных опросников.

Заключение

Развитие есть порождение изменений, точнее – их направление, подчиняющееся диалектическим законам. Таким образом, ключевым конструктом общественного развития становится категория изменения. Мы в данной работе рассмотрели вроде бы достаточно много терминов и категорий, оставив, однако, при этом само «изменение» вне рамок анализа. Возникает вопрос: почему?

Дело в том, что сам термин «изменение» невозможно, по нашему глубокому убеждению, раскрыть вне его причин и условий, обозначенных нами в заглавии данной работы как факторы. В научной традиции рассмотрения динамики общества широко известны такие их группы, как социальные, экономические, культурные и т.д. Есть также работа, посвященная психическим факторам развития цивилизации, датируемая концом XIX – началом ХХ вв, во многом перекликающаяся с воззрениями школы «русского космизма», отраженными в работах В.И. Вернадского, А.Л. Чижевского, Н.А. Умова и др. Мы в данной работе расширяем совокупность факторов, вводя их новый вид – экономико-психологические.

Дело в том, что, по нашему мнению, которое мы постарались обосновать в монографии, развитие общества детерминируется силой, обладающей монополией на инициацию изменений, – субъектом. Причем к субъектам относятся и отдельные люди, и группы людей и виртуальные образования (организации, домохозяйства, государства) и нации, и общество в целом. Это положение позволяет нам представить общественное развитие как совокупность направленных изменений, порождаемых полисубъектной системой, в которой ограничителями действий субъектов выступают базовые институты «доверие» и «ответственность», задающие основу для их взаимодействия и движения особого феномена – «субъектности». Процесс последнего мы в данной работе обозначили категорией «диффузия субъектности».

Данная категория, по нашему мнению, позволяет отразить механизм инициации социальных изменений, заложенный в постоянной субъективации/объективации, или, говоря иначе, в усилении отдельных субъектов при одновременном ослаблении субъективности других – объективации. Именно этот процесс порождает движение социума от идеального к материальному и наоборот, лежащее в основе социально-экономического развития. Само движение при этом со всей очевидностью представляет собой экономику как сферу человеческой деятельности связанной с удовлетворением нематериальных конструктов, коими выступают потребности, определенными объективированными компонентами – экономическими благами.

Следуя принципу «черного ящика», которым мы избрали категорию «изменения», мы с неизбежностью должны были остановиться на его порождениях (т.е. на следствии изменений). Их рассмотрение привело нас к рассмотрению объективной субстанции, выделяемой изменениями, – информации, и ее субъективной формой – знаниями. Процесс превращения их друг в друга составляет внешнюю сторону диффузии субъектности и объясняет многое из происходящего в современной социально-экономической системе.

Наконец, следствием существования субъекта и изменений, инициируемых им, результат коих отчужден от него, т.е. объективен, выступает появление феномена времени, который распадается на два базовых вида: внутрисубъектное и внесубъектное. Последнее при этом, также с точки зрения системного подхода, представляет собой интрасубъектное образование, только более высокого порядка.

Вышеозначенные материалы позволяют нам сделать вывод о том, что любое изменение системы, порождаемое субъектом, включенным в нее, создает информацию о нем. В то же время индивидуальное знание представляет собой структуру, зафиксировавшую некое положение системы. Это говорит о том, что только субъект обладает возможностью фиксации системы, как и ее изменения.

В этой связи можно выделить два способа продуцирования информации: первый связан с осуществлением изменений среды (системы), когда информация порождается самими действиями (первичная информация); второй – созданием информации без изменений (вторичная информация). К последнему среди прочего относятся: трансляция информации об изменениях, преломляемая через субъектные поля; оглашение намерений осуществить изменения; наконец, трансляция информации, вызванной изменениями самого субъектного поля, т.е. связанная с переструктуризацией последнего.

Здесь проявляется то самое диалектическое противоречие, которое объясняет как появление ложной информации, так и выделение информации и знаний в виде экономических ресурсов. Дело в том, что по мере получения первичной информации субъект формирует собственные знания, на основании которых продуцирует вторичную информацию. Если при этом интерпретация первичной информации хотя бы на долю процента отличается от реальности (а подобное отличие является обязательным следствием субъектности), то вторичная информация неизбежно содержит некую долю ложности. Правда, надо сказать, что поле субъектности способно не только к искажению, но и к очищению информации в случае, если реципиент способен правильно найти релевантную информацию в окружающем его информационном поле. Говоря в общем, можно утверждать, что степень отвлеченности от реального объекта в процессе субъектного взаимодействия постоянно возрастает, причем каждый последующий этап добавляет в поле знаний свои ключевые характеристики первоначального объекта, одновременно теряя другие. Это закономерно приводит к росту энтропии (в случае высокой степени ложности на любом из этапов) или степени погружения в суть изучаемого объекта (в противоположном случае).

Вышесказанное позволяет нам сделать еще одно заключение: присвоение/отчуждение мира субъектом происходит за счет интериоризации информации, совмещенной во времени с превращением ее в знания. Именно за знания, таким образом, идет борьба в каждом из социальных полей. Причем в некоторых полях – за свои, а в других, которых значительно больше, – за чужие, но о себе.

Это, кстати, и есть сущность вертикальной и горизонтальной карьер субъекта: первая – распространение знаний о себе как наборе социальных позиций; вторая – формирование знаний у себя об окружающей реальности, развитие способности преображать этот мир.

Объясняется это тем, что знания о нас являются собственностью других субъектов, включенных в то же поле, что и мы, и в этом смысле объективны, т.е. независимы от нашей воли. Одновременно с этим они максимально субъективны, так как принадлежат этим субъектам и, следовательно, могут быть ими изменены при смене информации. Наши же знания об окружающих принадлежат нам, они субъективны, т.е. зависят от нас и могут быть нами применены независимо от воли других участников данного поля. Правда, за релевантность их наличной ситуации мы несем полную ответственность, тогда как в первом случае – нет.

Наилучшим, конечно, выступает такое качество собственных знаний, которое позволяет объективировать их (заняв в глазах участников поля определенную социальную позицию) в любой желаемый субъектом момент. В этом случае горизонтальная карьера может превратиться в вертикальную, а вот обратное превращение невозможно, поскольку присваивать субъекту в случае вертикальной карьеры нечего, так как он все объективировал. Подобные рассуждения позволяют нам выделить механизм диффузии субъектности как движение от горизонтальной карьеры к вертикальной; от собственной модели поля к формированию модели себя в поле у других его участников. Именно таким образом и происходит удовлетворение потребностей: мы обмениваем свою уникальную субъективную сущность на объективные предметы.

Например, способность преобразовывать природу в виде труда обменивается на наличие предметов питания, положенных за занятие позиции рабочего. И наоборот, мы присваиваем некую идеальную модель поля в обмен на объективацию других. Другой пример: чтобы быть действительно ученым человеком, необходимо признать позиции целого ряда участников научного поля, т.е. объективировать их. А потом совершить обратный обмен, опубликовав (выставив на суд других участников поля) свою модель. В случае ее признания, т.е. объективации, эта модель уже будет не только наша, она с искажениями станет относительно независимой, а мы получим взамен определенные материальные блага (должности, деньги, рост индекса цитируемости и т.п.).

То же самое можно сказать и о предпринимателях: они объективируют некую модель действительности (организацию, способ производства, нового участника рынка и т.д.) в обмен на материальные блага, причем, чем более релевантной и уникальной является эта модель, тем выше вознаграждение. В лучшем случае – это монопольная прибыль, возникающая тогда, когда модель абсолютно релевантна ситуации и уникальна в ней.

Естественно, что построение уникально-релевантной модели требует работы либо с большим объемом информации, либо высокоразвитой модели работы с этой самой информацией – близкой к оптимальной системы первичных фреймов, мировоззрения. А и то, и другое – возможно только за счет обширной объективации (признания позиций) других участников поля. Если объективация других – это некая плата, то абсолютно естественно, что она сопряжена с риском создания нерелевантной картины ситуации. Последняя, кстати, возможна не только из-за ошибок в интерпретации и отборе информации, но и ввиду смены самой ситуации.

Это теоретически объясняет тот факт, что прибыльность экономической деятельности значительно выше в тех полях, которые более динамичны и содержат большее количество субъектов. Дело в том, что в таких полях построение адекватной модели поля затруднено, выше риск ошибки, выше ответственность, а следовательно, выше и выигрыш, достающийся субъектам, сумевшим ее построить.

Разделение, проведенное нами через призму категории «субъект», феноменов «знания» и «информация» опровергает часто используемый в последнее время в экономических исследованиях тезис о том, что реальный рынок информационно несовершенен: информация распределена асимметрично, поэтому получение дополнительного объема информации сопряжено с достаточно весомыми издержками и т.д., служащими основным доводом против неоклассической концепции рационального экономического агента. По нашему мнению, надо говорить не о асимметричности информации, а о несовпадении информации и знаний субъекта. Следовательно, и проблема возникновения стоимости информации лежит не в сложности, а в производстве более четких интерпретаций равномерно распределенной и равнодоступной информации, т.е. в рамках процесса интериоризации ее субъектным пространством. Таким образом, решение вопроса о проникновении знаний и информации в поле экономических ресурсов основано на субъект-субъектном взаимодействии, а если быть более точными, то на диффузии субъектности.

Итак, положение о том, что в основе общественного развития лежит категория «субъект», по нашему мнению, можно считать доказанным. Однако из данного положения вытекает достаточно острый вопрос: чем же детерминируется активность самих субъектов?

Мы, пока в качестве гипотезы, требующей эмпирического подтверждения, предлагаем в настоящей работе следующий ответ.

Очевидно, что полем ограничения действий отдельных субъектов, выступает групповой, интегральный субъект как совокупность индивидуальных субъектов, отчуждающий некую долю субъектности у последних в свою пользу. При этом все традиционные экономические субъекты (домохозяйства, фирмы, государство) – это групповые субъекты, различающиеся по форме целей между собой, но обладающие содержательно идентичными интересами и совпадающими целями в своей «субъектной» группе.

М. Вебер в центре основных «мотивов» человеческой деятельности ставит не столько их рациональность, сколько противоположность двух основополагающих ориентаций: с одной стороны, ориентации на ценность (т.е. самую общую цель деятельности), образующую внеопытную априорную предпосылку упорядочивания эмпирической действительности – ценностнорациональное поведение, а с другой – на эмпирически фиксируемый результат целесообразной деятельности (использование средств, адек