Возникновение интегрального субъекта в контексте детерминации поведения

Как видно из материалов предыдущего параграфа, целерациональность выступает краеугольным камнем концепции экономической рациональности и заключает в себе, по сути, одноцелевую установку у всех экономических субъектов. Это позволяет заключить, что категория рациональности в экономической теории, начиная с И. Бентама и А. Смита, находится внутри субъекта, т.е. рассматривает соотношение цели (внутреннего стремления субъекта, желаемого результата) и способа ее достижения (выбор наиболее правильного пути), или, говоря иначе, – оптимальность решения. Таким образом, существующую трактовку рациональности можно сформулировать как принятие решения, исходя из его результативности. Из подобного понимания рациональности с неизбежностью следует, что для рациональности необходимы следующие условия:

- осознание собственной цели, точнее, совокупности целей, представляющих собой систему с осознаваемой иерархией, т.е. систему индивидуальных предпочтений;

- способность к соотнесению системы целей и имеющимися способами их достижения;

- наличие качественных и количественных параметров у каждой из целей, позволяющих сформировать объективную оценку уровня результативности.

Как следствие, из данных моментов вытекает четвертое условие: цели должны быть сравнимы, т.е. дискретны. Или, говоря другими словами, – достижение одной цели в один момент времени делает невозможным достижение этой же цели в тот же момент времени другим участником. По крайней мере, в один момент времени одним участником возможно достижение только одного оптимального результата.

Таким образом, согласно классическому принципу рациональности считается, что все без исключения участники экономической деятельности стремятся к одному и тому же – максимальному удовлетворению потребностей при минимальных затратах на него. Именно это лежит в основании так называемых экономических интересов. Не трудно заметить, что в таком случае абсолютно неизбежным становится конкурентное взаимодействие, основанное на борьбе за ресурсы, способы их использования и само удовлетворение. Подобное понимание превращает экономическую систему в своего рода игру, где победителем одномоментно может быть только один. Однако, согласно современным психологическим воззрениям, интересы отдельных субъектов не являются конкурирующими и соответственно не могут выступать основанием для рыночного взаимодействия. Для возникновения подобного типа взаимоотношений необходимо некое объединяющее воздействие, задающее некие рамки реализации интересов.

Современная экономическая теория называет подобными рамками уже упоминавшиеся нами экономические институты, которые ограничивают свободу действия субъекта на экономическом пространстве, или, говоря иначе, задают спектр степеней свободы. Или, если говорить словами О.Н. Грабовой, «именно институтами образуется механизм динамики экономических отношений»[268]. Таким образом, игра интересов возможна лишь в том случае, если другие способы реализации субъектных интересов ограничены либо недоступны. Отсюда неизбежно возникает вывод о необходимости существования субъекта, в функции которого входит как раз создание и поддержание игры или ограничение и препятствование другим способам реализации интересов. Современными экономистами такой субъект обозначается как «государство». Нас же в данном случае больше интересует сущностная, а не номинативная его сторона.

Очевидно, что полем ограничения действий отдельных субъектов выступает групповой, интегральный субъект как совокупность индивидуальных субъектов, отчуждающий некую долю субъектности у последних в свою пользу. Ясно, что все традиционные экономические субъекты (домохозяйства, фирмы, государство) суть групповые субъекты, различающиеся по форме целей между собой, но обладающие в своей «субъектной» группе содержательно идентичными интересами и совпадающими целями[269]. Именно этим можно объяснить тот факт, что «механическая причинность, которую рационалистическая философия автоматически распространяла на весь социальный опыт, оказывается неадекватной для описания закономерностей в этой области человеческой деятельности»[270]. Как известно, концепция механической причинности основывается на той предпосылке, что объективная социально-экономическая действительность прямо и без искажений «причиняет» человеческой субъективности сознательные образы. К. Маркс, отказываясь от этого предположения, выводит образования сознания экономического агента не из непосредственного содержания отдельных объектов, якобы переносимых в сознание простым механическим отражением, а из отношений, складывающихся между данными объектами в системе, из их места и дифференциации в этих отношениях, т.е. из их функций, а не из целей.

Это кардинально отличается от неоклассической концепции рациональности. Как мы уже отмечали, в основе последней во многом лежит теория Д. Юма, согласно которой главенствующий мотив большинства человеческих поступков заключается в стремлении к удовольствию, само же это стремление не содержит в себе интереса к общему благу других людей. Этот тезис в сжатом виде содержит философско-антропологические предпосылки, из которых в дальнейшем вырастет модель homo economicus, базовыми элементами которой являются представления о расчете, пользе, выгоде и «экономичности». А. Смит объясняет моральные взаимоотношения людей, исходя из модели «эгоистического индивида», которая используется им в его экономическом учении: по своей природе человек является эгоистом, но эта же природа заставляет его сдерживать собственные побуждения и проявлять заботу о других людях. По мысли Ф. Хайека, экономический либерализм разработал идею свободы с целью полностью использовать собственные знания и мастерство, руководствоваться своим интересом. Главная проблема при этом – как превратить эти ограниченные интересы в эффективные стимулы, побуждающие индивидов добровольно вносить максимальный вклад в удовлетворение общих потребностей. Таким образом, ортодоксальная экономическая теория, по сути, отказывается от рассмотрения интегральных субъектов.

Напомним, что функция у субъекта возникает при начале процесса включения его в систему. При этом само включение в одну систему является обязательным условием для взаимодействия субъектов. Это позволяет утверждать, что данная функция является внешним условием и следовательно лежит за пределами традиционного понимания экономической рациональности, замкнутой в интрасубъектном пространстве. Неизбежным следствием этого выступает неоптимальность любого индивидуального решения относительно системы. Более того, интересы системы и субъекта, включенного в нее, изначально понимаются как противоречивые, конфликтные. Именно на данном понимании рациональности, в частности, базируется вышеозначенная концепция капитализма К. Маркса. Выходом из подобного противоречия К. Маркс, как известно, считал подчинение интересов отдельных субъектов интересам системы (социализм как доминирование интересов общества над индивидуальными). Однако, согласно теории систем, следствием этого перехода выступает снижение эффективности адаптационного механизма и соответственно выживаемости системы[271], что в частности хорошо проиллюстрировано историей нашей страны (а точнее, советским периодом ее развития).

Судя по работе М. Вебера «Основные социологические понятия», которая составляет первую, общеметодологическую, часть незавершенного итогового труда Вебера, в центре этой методологии основных «мотивов» человеческой деятельности он ставит не столько их рациональность, возрастающую от одного типа к другому (от эффективного, т.е.от первого типа действия, – к традиционному, от этого второго типа к третьему – ценностнорациональному, а от него к четвертому – целерациональному), сколько противоположность двух основополагающих ориентаций. Речь идет об ориентации, с одной стороны, на ценность (т.е. самую общую цель деятельности), образующую внеопытную априорную предпосылку упорядочивания эмпирической действительности, а с другой – на эмпирически фиксируемый результат целесообразной деятельности (использование средств, адекватных точно рассчитанной цели)[272]. Тем самым М. Вебер выделяет ценностнорациональное и целерациональное поведение. Далее необходимо заметить, что целерациональное поведение основано на насилии, тогда как ценностнорациональное – на взаимосодействии[273]. Таким образом, первое приводит к разграничению субъектов, их конфликтности, второе – к взаимопроникновению субъектов, к их диффузии. В нашей трактовке это очень близко к детерминации поведения функцией (ценностнорациональное) или целью (целерациональное). Однако вопрос о добавлении к ним понятия рациональности, по нашему мнению, выступает по меньшей мере дискуссионным.

На базе обширного экспериментального материала А.В. Петровский доказывает, косвенно подтверждая дихотомию цели и функции (или ценностноориентированного и целеориентированного поведения), что именно в партнерстве проявляется феномен дорефлексивности переживания общности людей друг с другом. «Чувство общности, присущее группе, образует своего рода фон происходящего, в то время как они ясно осознают цель совместной деятельности и пути ее достижения. Таково соучаствование – не альтруизм как жертвенность, и не эгоизм как отстаивание своих и только своих интересов. Подобно тому, как дилемма “либо конформизм, либо негативизм” преодолевается в понятии “самоопределение”, так и дилемма “либо альтруизм, либо эгоизм” преодолевается, когда мы обращаемся к феномену соучаствования, где контроверза “Я” и “Они” в форме дорефлексивного “Мы”»[274]. Таким образом, согласно А.В. Петровскому, нельзя говорить ни о том, что объединение в группы – это сознательный эгоистический акт, обусловленный поиском наиболее выгодного (с лучшим соотношением «затраты-качество-результат») пути, ни о том, что оно обусловлено самопожертвованием, отказом от личного в угоду общественного. Мы с этим полностью согласны.

Действительно, включение в группу может быть рассмотрено с позиции концепции рациональности, однако такое понимание будет несколько упрощенным. Приведем здесь точку зрения другого известного отечественного психолога – В.А. Петровского. Данный автор считает, что все концепции разумного эгоизма[275] не различают рефлексивной и дорефлексивной позиций субъекта деятельности и личностного отношения к другим людям[276], т.е. абстрагируются от субъектности. Между тем на дорефлексивном уровне субъект именно действует, а не занимается анализом, расщепляющим предмет его действия на помощь другому и на прагматическое или нравственное осознание его порыва. Нравственная норма выступает не целью, а лишь причиной подобного поведения[277]. Здесь мы, следуя логике А.В. Петровского, выходим на очень важный момент: эгоизм существует на этапе включения в группу, образования интегрального субъекта, детерминируя степень отчуждения индивидом данной группе своей субъектности. Однако внутри интегрального субъекта индивид уже осуществляет переход на дорефлексивный уровень личной деятельности, поскольку рефлексия означает принятие решения и, как следствие, ответственности за выбор цели. В то же время интегральный субъект идет не к личным целям участников, а к своей собственной, которая выступает одновременно своего рода синергетическим эффектом и причиной, создающей саму возможность его существования. Поэтому рефлексия обычно отчуждается в «центр ответственности», который в настоящее время в психологии обычно рассматривается как позиция лидера группы. Все вышесказанное позволяет говорить о том, что рациональность индивида до включения в группу и после оного претерпевает существенные изменения, а именно, локализуется либо внутри, либо вне него, т.е. в центре ответственности интегрального субъекта.

Другим важным фактом, на котором надо остановиться, выступает часто встречающаяся в современных исследованиях точка зрения, абстрагирующаяся от того, что изначально появление нового субъекта зиждется на отчуждении ему большой социальной группой (этносом, цивилизацией) части своей субъектности, дополняемой таким же действием со стороны семьи, в которой он появился на свет. Поэтому некая дорефлексивность у каждого человека присутствует автоматически, она обусловлена теми социальными ролями, которые приписаны ему (следовательно, теми функциями, которые он не выбирал, они были даны ему в обмен на признание за ним другими субъектами самого статуса «субъект»). Надо сказать, что этот утилитаристский подход показывает лишь сущностные процессы появления и изменения субъектности, оставляя в стороне вопросы этики, морали и нравственности. По нашему мнению, последние – это уже следствие существования субъекта, его выбор (например, утопично считать, что человека можно заставить быть нравственным – выбор всегда за ним).

Итак, получается, что включение индивида в ту или иную группу изначально содержит в себе два противоположных полюса: дорефлексивный, выступающий следствием изначального появления субъекта в пространстве, и рефлексивный, рациональный, который есть проявление субъекта как активной движущей силы. Поэтому говорить о том, что данный процесс – это эгоизм или альтруизм, действительно означает упрощать реальность. В то же время нельзя забывать и о том, что после включения в группу (например, в случае, приводимом А.В. Петровским о спасении матерью утопающего сына) соотношение двух этих полюсов меняется, поскольку интегральный субъект не сводим к составляющим его индивидам.

Вышесказанное наглядно демонстрирует область применения нашей модели субъектного взаимодействия, предложенной в настоящей работе. Дело в том, что диффузия субъектности проходит двумя встречными потоками, содержащими такие феномены, как ответственность (пробуждающая рациональные мотивы поведения) и доверие (пробуждающее дорефлексивность, соучаствование).

Схематически это представлено на рис. 10.

Таким образом, по мере образования интегрального субъекта у входящих в него элементов постепенно повышается уровень доверия к нему, одновременно с этим происходит отчуждение ответственности за принятие решения относительно той деятельности, ради осуществления которой создается групповой субъект. Учитывая, что один и тот же индивид одновременно является частью множества социальных субъектов, можно сказать, что отчуждается в рамки каждого интегрального субъекта только та ответственность (в значении «ответственность за…»), которая совпадает с реализацией последним своей цели. Причем одновременно с этим к индивиду приходит «внешняя» ответственность («ответственность перед…»), задаваемая его функцией в системе. Здесь, правда, надо отметить, что это уже другой род ответственности, заключающий в себе интериоризацию постановки целей индивидом в поле интегрального субъекта, или, если говорить проще, – достижение целей для индивида становится связанным с успешностью реализации им своей функции в системе. Вот здесь и заложен тот самый механизм ограничения степени свободы индивида, кристаллизующийся в понятии «институт». Поэтому в качестве основных, базисных институтов можно и нужно выделить доверие и ответственность. Причем первый отражает контекстуальную часть, тогда как второй – рациональную. Все остальные институты – производные от них – можно обозначить как формы базовых институтов.

Рис. 10. Процесс возникновения интегрального субъекта

Вышесказанное позволяет нам перейти к рассмотрению базисных детерминант поведения экономических субъектов, отраженных в нашей модели категорией «активность». Действительно, понятно, за счет чего строят свое поведение субъекты: за счет механизма присвоения/отчуждения субъектности, через движение целей и функций, проявляющихся в межсубъектном пространстве в качестве институтов. Но что заставляет субъектов вообще ставить цели и принимать функции? Вот на этот вопрос мы и попробуем ответить в следующем параграфе.