Опровержение - вид доказательного процесса, направленного на уже существующие доказательства для того, чтобы показать их несостоятельность.

Не обязательно, чтобы в итоге опровержения родилась новая содержательная истина (хотя иногда она появляется в качестве сопутствующего продукта). Но обязательна новая обоснованная оценка существующим взглядам. В этом смысле опровержение не только разрушительно, но и созидательно; оно освобождает познание от неточных, поверхностных, скороспелых выводов и утверждений, проясняет представления о вещах, хотя прямо о них никогда не говорит. Опровержение - такая же необходимая составная часть познания, как и доказательство.

На опровержение распространяются все те правила, которые действуют в отношении доказательства, и у него те же самые структурные элементы. Однако плодотворность и убедительность опровержения находятся в зависимости от того, отрицает ли оно тезис, аргументы или демонстрацию. В соответствии с этим выделяются виды опровержения: критика тезиса, критика аргументов, критика демонстрации.

Критика тезиса. Этот вид опровержения направлен на доказательство ложности тезиса уже имеющегося доказательства и представляет собой наиболее сильное средство достижения соответствующей цели. Мало того, что в итоге положение, считавшееся истинным, теперь признается ложным, одновременно с этим неминуемо признание и того, что у опровергнутого доказательства ложны либо посылки (аргументы), либо демонстрация. В самом деле. Доказательство, как мы помним, представляет собой умозаключение об умозаключении по схеме modus ponens: если аргументы верны и демонстрация построена правильно, то тезис - истинное суждение. Ну, а коль опровержение доказало ложность тезиса (следствия в modus ponens), то согласно правилам условно-категорического силлогизма это позволяет от ложности следствия перейти к ложности основания - признать ложным сложное составное высказывание об истинности аргументов и демонстрации. Это и означает, что либо аргументы ложны, либо демонстрация не соответствует правилам.

Существуют три способа доказать ложность тезиса - фактами, сведением к абсурду, доказательством антитезиса (несовместимого с ним утверждения).

Само собой понятно, фактами можно опровергнуть только эмпирически проверяемые утверждения. И надо помнить, что содержание фактов нередко зависит от их интерпретации, от угла зрения на них. Представьте себе директора предприятия, который отказывается вносить платежи на том основании, что у него нет средств для этого, хотя твердо знает, что в банке на счету предприятия имеется необходимая сумма. И допустим, далее, он не ведает, что банк совсем недавно лопнул, так что средств и на самом деле нет. Можно ли назвать такого директора обманщиком, имел ли место факт обмана с его стороны? В житейской практике мы все скажем, что такому человеку нельзя доверять как лгуну. В юридическом же смысле факта обмана не было.

И попробуйте разобраться с истинностью утверждений, когда дело касается большой политики. Скажем, перед началом Великой Отечественной войны британский премьер-министр Черчиль в течение примерно года присылал Сталину предупреждения о готовящемся нападении Германии на СССР. Позднее Гитлер в самом деле начал войну против нашей страны. Казалось бы, развитие событий подтвердило слова британского лидера. Но. Теперь выясняется, что в то время, когда Черчиль слал Сталину свои предупреждения, последний благодаря разведке одновременно получал из Лондона буквально тонны секретных документов, и из них следовало, что Объединенный разведывательный комитет Великобритании на самом деле не ждет такого нападения (и отвергал таковое до самого 11 июня 1941 года). Более того, не имея фактических аргументов в пользу своих утверждений, Черчиль распорядился, чтобы британские спецслужбы подсунули советской разведке сфабрикованные данные на этот счет. Так что среди более чем восьмидесяти предупреждений о готовящемся нападении Германии на нашу страну, полученных советской разведкой, есть и три британские фальшивки. Мы приводим данные из книги о разведывательных службах СССР, написанной бывшим советским разведчиком Гордиевским, который с 1974 года стал работать на Англию и теперь живет там. В данном случае нас этот эпизод истории интересует только как своеобразная проблема: как оценить имеющиеся исторические факты - являются ли упомянутые послания Черчиля Сталину предупреждениями или их надо рассматривать как дезинформацию?

В науке иногда проверка фактами заставляет ставить эксперименты. В них явление освобождается от посторонних влияний, предстает в чистом виде. Тем самым обеспечивается однозначность основанных на них выводов.

Есть существенная разница в опровержении общих и частных высказываний. Для отрицания общих суждений достаточно одного единственного опровергающего их факта. Так, общее утверждение о том, что все лебеди белы, было опровергнуто первым же увиденным европейцами в Австралии лебедем черного цвета, потому что этот факт сделал истинным частноотрицательное суждение "Некоторые лебеди не являются белыми", каковое находится в отношении противоречия к общеутвердительному суждению, выражавшему первоначальное, неполное представление об этих птицах. То же самое было бы, если эти же знания европейцев выражались бы в отрицательной форме: "Ни один лебедь не является черным". Противоречащим ему является частноутвердительное суждение "Некоторые лебеди черные", и оно доказывается обнаружением хотя бы одного из них.

Опровергать же фактами частные суждения труднее, поскольку тут надо обосновывать противоречащие им общие суждения, следовательно, перебирать весь массив обсуждаемых предметов. Предположим, что кому-то вздумалось утверждать, что существуют белые вороны ("Некоторые вороны белые"). Для доказательного опровержения подобной мысли понадобилось бы обосновать общеотрицательное суждение ("Никакая ворона не является белой"). Дать такое обоснование эмпирическим путем вряд ли возможно.

Сведение к абсурду в большей мере используется как теоретический прием. В нем много сходства с доказательством от противного: тезис, который собираются опровергать, сначала принимают за истинный и затем по правилам логики извлекают из него следствия, пока не обнаружат противоречия фактам или общеизвестным истинам. Достаточно получить одно абсурдное утверждение, вытекающее из тезиса, и это дает основание считать тезис опровергнутым. В споре можно показывать несоответствие извлеченных выводов другим словам автора опровергаемого тезиса, так как этим будет обнаружено, что говорящий противоречит сам себе.

В художественно-публицистической литературе существует стиль изложения, называемый романтической (сократовской) иронией, который тоже представляет собой род опровержения в специфическом виде. Сократ относился к числу тех людей, которые до страсти любят спорить; он мастерски владел приемами спора, в том числе и сведением к абсурду утверждений оппонента. Соглашаясь на время со словами своего собеседника, он не забывает отметить, что они небезосновательны, порой отвешивает комплименты за умение выдвигать оригинальные идеи. Делается как бы его единомышленником. Потом приглашает вместе с ним сделать выводы, провести сопоставления. А когда обнаруживается, что они неминуемо приводят к несуразным положениям, то сам же разводит руками: до чего же, мол, мы с тобой неряшливые мыслители, договорились до таких нелепостей. Романтическая ирония представляет собой разновидность критики, хотя внешне все высказывания звучат как одобрение. Просто такое "одобрение" провозглашается в таких нарочито напыщенных выражениях, что на самом деле воспринимается как насмешка. Преувеличенно помпезные эпитеты по поводу заурядных, а то и карикатурных сторон жизни, однозначно показывают настоящее отношение автора к разбираемым взглядам. В таком стиле написана, например, известная "Похвала глупости" Эразма Роттердамского. У Ф. Ницше очень многие фрагменты его сочинений и даже сами его идеи могут быть правильно поняты только с учетом его романтически-бунтарских увлечений.

В такого рода критике можно обнаружить все элементы опровержения через сведение к абсурду: принимается позиция оппонента, более того, внешне ее даже вроде бы отстаивают, показывается, где и в чем она выглядит неприемлемой, возможно, даже уродливой, и в конце концов ясно отвергается. Но поскольку это скорее художественный, чем научно-академический прием, то строгого разделения между всеми этими элементами может не быть. Они могут соединяться в одной-двух фразах. И в строгом виде их надо каждый раз восстанавливать. К тому же в таких произведениях велика зависимость смысла высказываний от контекста.

Критика аргументов направлена на то, чтобы показать их несоответствие правилам, разработанным в логике для этого компонента доказательства (см. раздел "Правила по отношению к аргументам и их возможные нарушения"). Значит в ходе опровержения надо показать, что в доказательстве имеется либо логический круг, либо оно содержит ошибку предвосхищения основания, либо, когда аргументы ложны, оно впадает в основное заблуждение. Повторять то, что сказано в предыдущем разделе, нет необходимости. Можно лишь добавить, что доказательство ложности аргументов осуществляется теми же способами, которые используются при опровержении тезиса. Но поскольку аргументов может быть несколько, то к тем способам добавляется еще и проверка на совместимость их между собой - противоречат они друг другу или нет.

Критика демонстрации имеет целью выявить нарушения правил умозаключений, положенных в основу опровергаемого доказательства. Такая критика показывает, что тезис вовсе не вытекает из посылок (аргументов) и значит его нельзя признать доказанным.

Следует помнить, что критика аргументов и демонстрации представляет собой более слабое средство опровержения по сравнению с критикой тезиса, ибо они показывают не ложность, а всего лишь необоснованность тезиса. Последний все равно может быть истинным, пусть даже обоснование его страдает недостатками. Это можно пояснить с помощью того же оценочного условно-категорического силлогизма, каковой, как уже неоднократно говорилось, в конечном счете является наиболее общей схемой всякого доказательства. Согласно такому умозаключению истинные посылки и правильное умозаключение гарантируют истинность тезиса. Однако поскольку от ложности основания modus ponens (аргументы плюс демонстрация) нельзя прийти к ложности следствия (тезис), то даже правильно построенное опровержение аргументов и демонстрации не позволяет еще делать вывод о ложности тезиса. Он оказывается на этой стадии всего лишь неверно доказанным, и выставивший его оппонент обязан теперь представить новое обоснование для него. Когда Галилей взялся доказывать, что тела разного веса падают с одинаковой скоростью, то сначала в поставленном им для этой цели эксперименте не учитывалось сопротивление воздуха. Между тем из-за него более массивное тело и в самом деле падало быстрее легкого, следовательно, доказательство не подтвердило предполагаемого тезиса великого ученого. Выбранная им форма доказательства была опровергнута. Однако только она. Сам тезис все равно был верен и позднее доказан иным путем.

Встречающиеся в опровержении непозволительные приемы и ошибки являются в общем теми же, что и в доказательствах. Из специфических именно для опровержения мы назовем лишь одну такую уловку - так называемый дамский аргумент. Его название, заметим, вряд ли оправдано, так как вольно или невольно грешат им абсолютно все люди. Суть такой уловки в том, что, не соглашаясь со словами собеседника, желая их опровергнуть, их усиливают до явной неприемлемости.

Образцом могла бы послужить знаменитая фраза Остапа Бендера: "Может тебе еще и ключ от шкафа, где деньги лежат?" Сказана она была в ответ на просьбу мальчишки добавить лишнюю копейку в уплату за мелкую услугу. Такая форма возражения, согласится каждый, имеет очень широкое хождение. В ее основе лежит принцип, выражаемый поговоркой: "Коготок увяз - всей птичке пропасть". Под его действие подпадают дела, явления, предметы, которые хотя и различаются и может быть даже значительно, но лишь в количественном отношении. И признавая что-то в малом, мы должны признавать то же самое в большом. В рассматриваемом нами примере юный проситель надеется, что если его облагодетельствовали в некоторой мере, то не откажутся дать и побольше. А плательщик, со своей стороны, находит такую претензию чрезмерной, наносящей ущерб кошельку, и без колебаний ставит ее в один ряд с такими намерениями, которые оценивались бы, будь они реальны, как покушение на все достояние в целом; своим вопросом-возражением он придает словам своего малолетнего собеседника самую крайнюю в количественном отношении степень чрезмерности, подчеркивая тем самым, что нет принципиальной разницы между тем, что просит обнадеженный было визави, и тем, какой смысл вкладывает в его слова сам его неожиданный благодетель.

В заключение хотелось бы еще отметить, что наше мышление содержит помимо знания также и убеждения, для которых тоже создаются понятия, делаются в отношении их выводы, строятся доказательства. Однако убеждения подкрепляются иначе, чем знания. Они основываются также на идеалах, ценностях, нормах. Это значит, создает убеждения не только наука с ее опорой на логические правила доказательства. Любое художественное произведение тоже прививает человеку какие-то взгляды, делает его приверженцем или противником определенных идей. Но достигается это вовсе не рассуждением. Здесь действуют другие механизмы. Литература заставляет восхищаться какими-то персонажами, пробуждает желание следовать им, делает их стало быть образцом для подражания. Искусство изображает жизненные явления в привлекательном или, наоборот, неприглядном, отталкивающем виде, превращая их тем самым в позитивные или в негативные факторы сознания, которые в дальнейшем становятся регулятивами всего поведения в целом, в частности и мыслительной деятельности. Очень кратко и в то же время удивительно точно совместное участие науки и искусства в формировании мировоззренческих установок человека выразил великий русский критик В.Г. Белинский: "Наука доказывает, литература показывает, а обе убеждают".

Апелляция к эмоциям в процессе доказательства сама по себе еще не является злоупотреблением. Когда адвокат старается увлечь публику, пробуждает в ней нужные ему чувства, украшает речь яркими эпитетами, то непозволительным приемом под названием обращение к публике это является только в том случае, если такой прием заменяет ему доказательство в собственном смысле слова. Когда же он поступает таким образом затем, чтобы усилить внимание к своим словам, сделать свое выступление более доходчивым, то этим он к квалификации правоведа, способного быть точным в доказательстве, добавляет мастерство оратора, которое всегда отличало выдающихся юристов.

То же самое можно сказать и о непозволительных приемах убеждения вообще. Они мешают в делах поиска истины. Но нельзя сказать, что они выдуманы и внесены в рассуждение как нечто совершенно чуждое ему. У них есть, как принято говорить в марксистской философии, гносеологические корни - где-то, пусть в скромных масштабах, они все-таки уместны. Но иногда эти отдельные действительные черточки реального познавательного процесса односторонне раздуваются, вытесняя другие, тогда они превращаются в непозволительный прием, уловку или ошибку. И аргумент к силе (приказ вместо убеждения), и аргумент к выгоде (когда она не наносит ущерба окружающим), и аргумент к авторитету становятся злоупотреблением только тогда, когда их превращают в единственный аргумент или когда ими подменяют разбор существа дела. В этом случае приходит конец всякой научности и логичности.