Положение тешик-ташской находки в системе гоминид

Привожу в хронологической последовательности основные суждения о таксономическом положении тешик-ташской находки.

1940 г. Первая публикация Г. Ф. Дебеца, содержащая довольно подробное морфологическое описание, характеристику размеров черепа и попытку выяснения его филогенетических взаимоотношений. Автор описания считает бесспорным принадлежность черепа представителю ископаемого неандертальского вида, но лишь гипотетически позволяет себе говорить о европейском варианте неандертальцев.

1945 г. Ф. Вайденрайх аргументирует принадлежность тешик-ташца к какой-то группе, отличавшейся, помимо неандертальских признаков, некоторыми сапиентными чертами наподобие группы Схул. Тешик-ташец, как конкретный представитель такой продвинутой вперед неандертальской группы, имел отдельные признаки, напоминающие современных монголоидов.

1947 г. Г. Ф. Дебец выступил с подробным разбором аргументов Ф. Вайденрайха, подвергнув критике оба его положения: и о принадлежности находки к кругу прогрессивных неандертальцев, и о наличии у нее монголоидных особенностей. Диагноз Г. Ф. Дебеца более определен, чем в публикации 1940 г.: «Тешик-ташский скелет должен быть включен в группу неандертальцев в узком смысле слова (группу «классических» неандертальцев по терминологии Гремяцкого, группу Спи по терминологии Вайденрайха)... тешик-ташский череп, как и другие неандертальцы группы Спи, не имеет специфического сходства с современными монголоидами. В той мере, в какой вообще возможно сравнение с современными расами, эта группа, включая тешик-ташского ребенка, обнаруживает наибольшее сходство с европеоидами».

1948 г. Г. Ф. Дебец подтвердил в общей сводке по палеоантропологии СССР вывод своей работы 1940 г. Это неожиданное отступление от решительной позиции, выраженной в 1947 г., объясняется тем, что работа по палеоантропологии СССР была написана одновременно с первой публикацией о тешик-ташском скелете.

1949 г. Подробное монографическое описание черепа издано М. А. Гремяцким. На основе тщательного морфологического анализа и повторных измерений М. А. Гремяцкий высказался в пользу отнесения тешик-ташской формы к неандертальцам, указав в подтверждение своего взгляда на пятнадцать морфологических особенностей, несомненно отличающих череп от современных и сближающих его с неандертальским. В то же время им не отмечено каких-либо специфически прогрессивных особенностей.

В том же году М. М. Герасимов публикует пластическую реконструкцию, выполненную по черепу. Морфологические наблюдения, сделанные им в процессе реставрации черепа, привели его к выводу о неандертальском типе находки, без уточнения дальнейшей более дифференцированной диагностики.

1951 г. Тщательное описание эндокрана осуществлено В. В. Бунаком. Оно содержит не только морфологическую характеристику, но и опирается на систему подробных измерений, характеризующих размеры и пропорции эндокрана. Автор описания отметил несколько примитивных признаков, сближающих эндокран с шапелльским, но большее число признаков различают их, характеризуя в целом прогрессивное строение тешик-ташского эндокрана. В. В. Бунак даже делает вывод, что южные районы Средней Азии входили в зону формирования человека современного вида.

В том же году В. П. Якимов предложил выделить тешик-ташскую форму в особый вариант внутри неандертальского вида, сближающийся с эрингсдорфским или, что еще более вероятно, с переднеазиатским. В качестве представителя последнего конкретно назван тип Табун. Последняя аналогия морфологически не очень понятна, так как одним из признаков, сближающих тешик-ташского неандертальца с переднеазиатскими, названа большая высота черепа, а Табун отличается как раз низким черепом.

Тогда же Ф. Кларк Хоуэлл высказался в пользу сопоставления тешик-ташской находки с группой Схул.

1952 г. Ф. Кларк Хоуэлл привел дополнительную морфологическую аргументацию в пользу сближения тешик-ташца с группой Схул.

1954 г. В. П. Якимов высказался против сближения тешик-ташского ребенка с шапелльской группой, суммировав всю морфологическую информацию, свидетельствующую в пользу такой точки зрения.

Тогда же X. Улльрих опубликовал первую краткую сводку советских исследований тешик-ташского скелета для зарубежного читателя на немецком языке. Автор склоняется к отделению тешик- ташца от шапелльской группы.

1955 г. М. М. Герасимов с большой подробностью описал свою систему приемов применительно к реконструкции внешнего вида тешик-ташского мальчика по костной основе и подтвердил первоначальное свое суждение о принадлежности его к неандертальскому виду, не определяя точнее его систематическое положение.

В том же году X. Улльрих более подробно реферировал результаты советских исследований и подтвердил свое заключение о серьезных и таксономически важных отличиях находки от так называемых классических неандертальцев.

Тогда же Я. Я. Рогинский в им написанной главе учебника подробно изложил морфологические особенности находки и сочувственно процитировал ее оценку, данную Г. Ф. Дебецом.

1956 г. Г. Ф. Дебец отказался от своего первоначального мнения и высказался в пользу сближения тешик-ташской находки с более прогрессивными формами европейских и переднеазиатских неандертальцев. Основанием для этого послужили расчеты вероятной величины основных размеров у взрослого индивидуума, опиравшиеся на шкалу возрастной динамики современного человека. Сами расчеты не были опубликованы, а новое мнение высказано без аргументации в тезисной форме.

В том же году Р. Граманн писал о близости тешик-ташца к классическим западноевропейским формам, указывая на примитивные признаки и придавая им наибольшее значение в диагнозе находки.

1957 г. Ж. Пивто уделил место тешик- ташской находке в своем монументальном обзоре ископаемого человека. Он сочувственно цитирует Ф. Вайденрайха и склоняется к тому, чтобы сближать тешик-ташца с прогрессивными переднеазиатскими неандертальцами.

В том же году В. П. Якимов подтвердил свое прежнее заключение, проведя сравнение отдельных особенностей тешик-ташского черепа с чертами верхнепалеолитического младенца из Городцовской стоянки.

1958 г. В сводной реферативной работе, посвященной палеолитическим находкам с территории СССР, X. Улльрих повторил свое прежнее мнение и высказался в пользу сближения тешик-ташского мальчика с переднеазиатскими неандертальцами. Сочувственно цитируя В. Гизелера, рассматривавшего группу Схул, как представителей «пресапиенса», X. Улльрих предлагает видеть в тешик-ташце «пресапиенса» в Средней Азии. В этой статье неправильно указано, что В. П. Якимов высказался в пользу отделения тешик-ташца от классических неандертальцев в 1949 г., т. е. на два года раньше, чем он это сделал на самом деле.

1959 г. В. В. Бунак в специальном большом исследовании, посвященном этапам формирования черепа в антропогенезе, поместил тешик-ташскую находку в круг неандертальцев, сближая ее внутри этого круга с группой Схул.

В том же году противоположное мнение было высказано У. Хауэллзом. Он подчеркнул, наоборот, черты примитивности в тешик-ташском черепе, написав, что «...хотя этому ребенку было только восемь или девять лет, когда он умер, он обнаруживал довольно ясные признаки развития во взрослую форму классического неандертальского типа» ²².

Тогда же находка получила аналогичную оценку и со стороны В. Гизелера, посвятившего ей несколько страниц в общем большом обзоре ископаемого человека. Его мнение содержит элемент неопределенности, объясняемый им недостаточностью знаний, но он больше склоняется к трактовке находки М. А. Гремяцким.

1960 г. С. И. Успенский, введя так называемый краниостатический индекс, выражающий нарастание объема эндокрана по отношению к произведению его размеров, показал сходство тешик-ташского эндокрана с эндокранами современных людей и резкое отличие его от западноевропейской неандертальской группы. Тешик-таш более сапиентен в этом признаке, чем группа Схул.

1962 г. А. Тома объединил тешик-ташца с новыми находками в Шанидаре (Ирак) в одну группу. По его мнению, эта группа представляет собою исходную для формирования монголоидов, что доказывается как с помощью вычисления обобщенных расстояний, так и с помощью сравнения сагиттальных контуров.

1963 г. К. Кун в своем обзоре филогенетических взаимоотношений ископаемых гоминид и современных рас рассматривает тешик-ташскую находку в главе, посвященной происхождению европейцев, или, по его терминологии, «кавказоидов». Череп не имеет той специализации, которая характерна для черепов классических западноевропейских неандертальцев и отличается многими прогрессивными признаками, хотя окончательное суждение из-за его возраста и затруднено. Что касается скелета, то он, по мнению К. Куна, типично современный.

В том же году Я. Я. Рогинский повторил свою оценку находки во втором издании учебника.

1964 г. М. М. Герасимов повторил свою характеристику тешик-ташца в атласе пластических реконструкций ископаемого человека.

В том же году А. Тома напечатал специальную статью, повторяющую основные положения той главы его книги, в которой трактуются генетические связи тешик-ташца с монголоидами.

1966 г. Я. Я. Рогинский уделяет большое место находке в обзоре внеевропейских форм гоминид. Подробно характеризуя ее морфологию и останавливаясь на отдельных спорных вопросах ее трактовки разными авторами, он формулирует окончательный вывод следующим образом: «По совокупности данных нам представляется все-таки наиболее вероятной принадлежность ребенка из Тешик-Таша к местному, более высокоголовому варианту шапелльского типа неандертальского человека».

1969 г. Я. Я. Рогинский повторил свою оценку тешик-ташской находки.

Итак, морфологические особенности тешик-ташского скелета получили противоречивую таксономическую трактовку в существующей палеоантропологической литературе, что настоятельно требует их дальнейшего анализа.

Время сложения локальных вариантов в материальной культуре первобытного человечества

Вопрос о времени сложения локальных вариантов в материальной культуре первобытного человечества вызывал большие споры в русской археологической литературе. Впервые он встал в начале XX в., когда накопление фактов показало исследователям, что памятники каменного века нашей страны далеко не во всем похожи на стоянки этого периода в Западной Европе и более того заметно отличаются друг от друга даже в пределах Европейской и Азиатской России.

В 1920-х годах работами В. А. Городцова, П. П. Ефименко, Б. С. Жукова, М. Я. Рудинского, Г. Ф. Дебеца было продемонстрировано значительное своеобразие одновременных памятников в отдельных областях СССР и выделен ряд археологических культур, т. е. групп поселений и могильников со сходным типом инвентаря, занимающих определенную территорию, вне границ которой поселения и могильники имеют другой облик.

Уже тогда эти культуры рассматривались как свидетельство об этнических различиях людей, заселявших территорию СССР в каменном веке. Археологи ссылались на этнографов, не раз наблюдавших, что в первобытном обществе «ни одно племя не пытается в своих изделиях подражать формам орудий, полученных от другого племени, даже когда необходимый для этого материал имеется под руками» (слова Б. Спенсера об австралийцах). Изученные этнографами племена, стоящие на одном уровне развития, сходные и в хозяйственном отношении, различались достаточно резко по типам своих орудий, украшений, одежды. Те же различия могут, очевидно, проявляться и в археологическом материале. Исходя из этого, наши археологи считали возможным говорить об этнических группах каменного, бронзового и железного века и восстанавливать племенное деление древнего человечества.

В 1930-е годы это направление исследований подверглось критике. При этом подчеркивалось, что ныне существующие народы сложились совсем недавно и искать их прямых предков в каменном веке — безнадежная задача, что локальные различия в материальной культуре существовали не изначально, а появились на достаточна поздних стадиях развития.

К изучению локальных вариантов первобытной культуры археологи смогли вернуться лишь в послевоенные годы. По этому вопросу неоднократно высказывались А. Я. Брюсов, М. Е. Фосс, С. Н. Замятнин, М. В. Воеводский, П. Н. Третьяков, А. Н. Рогачев и другие. Рациональное зерно критических замечаний по поводу исследования археологических культур в этот период учитывалось в полной мере.

Все авторы писали, что археологические культуры — явление историческое и выделять их можно только с определенного этапа каменного века, а отнюдь не с самого его начала. Так, А. Я. Брюсов говорил о полном единстве материальной культуры палеолита и о возникновении локальных различий только в неолите и, может быть, в южном мезолите. Мезолит Севера, по мнению А. Я. Брюсова, совершенно однороден, и культурные общности выделяются здесь только в III тысячелетии до н. э. (в дальнейшем изложении, противореча сам себе, он, правда, усматривал истоки выделенных им окских неолитических культур уже в мезолите).

М. В. Воеводский расценивал мезолит как время сложения племенных археологических культур, таких же, как в неолите, не видя ничего аналогичного ни в раннем, ни в позднем палеолите. А. Н. Рогачев в статьях 1950-х годов писал, что возникновение археологических культур падает на начало верхнего палеолита, когда появление призматического нуклеуса и ножевидной пластины позволило человеку создать многочисленные типы кремневых орудий, разнообразнейшие их сочетания. Техника обработки кремня, свойственная раннему палеолиту, из-за своего примитивизма не могла дать такого разнообразия форм и комплексов.

Особенно подробно вопрос о времени сложения локальных вариантов в палеолитической культуре был рассмотрен С. Н. Замятниным в специальной статье 1951 г. Он считал, что культура нижнего палеолита едина во всем мире и только в верхнем палеолите проявляются местные различия, но не в узко-локальных районах, а в пределах трех огромных зон — европейской приледниковой, средиземноморско-африканской и сибирской. Более мелкие по территориальному охвату культуры складываются в мезолите.

В 1959 г. я по сути дела пытался совместить наблюдения М. В. Воеводского, А. Н. Рогачева, С. Н. Замятнина и построить на основании этих наблюдений свою новую схему. Для локальных вариантов разного территориального охвата были предложены разные термины: археологическая культура, этнокультурная область, этнокультурная зона. Эти локальные варианты, различные по характеру, сложились не одновременно. Возникновение различий в культуре отдельных стоянок восходит еще к нижнему палеолиту, хотя примитивизм техники обработки кремня в эту эпоху затрудняет изучение этих различий. Количество вариантов минимально, пожалуй всего два, стоянки с большим числом ручных рубил и без них, или с единичными образцами этих орудий.

В конце мустьерского времени, вероятно, уже сложились значительные области, внутри которых стоянки в какой-то мере близки в культурном отношении. Возникновение этих областей отражает тот факт, что между разрозненными ранее общинами установились постоянные связи. Та же картина — различие отдельных стоянок по кремневому и костяному инвентарю и объединение их в большие области и зоны характеризует, по-моему, весь верхний палеолит. Только в мезолите внутри больших этнокультурных областей выделяются более узкие по территориальному охвату археологические культуры, возможно, связанные со становлением племенной организации первобытного человечества.

В неолите мы также встречаемся с этим явлением. Таким образом, вслед за С. Н. Замятниным я намечал несколько этапов в формировании локальных различий. Мелкие различия между отдельными стоянками проявляются рано, хотя сперва и плохо- прослеживаются. Позже возникают культурные области и зоны и еще позже племенные археологические культуры.

В литературе последнего десятилетия схемы С. Н. Замятнина и моя неоднократно подвергались критике, причем авторы новых работ пришли к выводу, противоречащему принятому в 1930-х годах: археологические культуры, такие же, как в неолите, в эпоху бронзы и железа, существовали всегда, начиная с древнего палеолита. Так, Г. П. Григорьев пишет о вариантах культуры мустьерского времени во Франции и Передней Азии и связывает эти варианты с некими «пред- племенами».

К термину «археологическая культура» для этого времени он прибегать остерегается, но странным образом не проявляет такой же осторожности по отношению к еще более ответственному термину «племя». Его не смущает, что даже у австралийцев, близких по уровню к мезолиту, племенная организация общества совершенно не оформлена. Приставка «пред», разумеется, ничего не меняет.

Типичные племенные археологические культуры с четко очерченной территорией Г. П. Григорьев видит во второй половине верхнего палеолита. Это узколокальные культуры, покрывающие как бы сетью с мелкими равновеликими ячейками всю палеолитическую эйкумену. Крупные зоны или области, вроде тех, что выделялись С. Н. Замятиным и мною, кажутся Г. П. Григорьеву фикцией. Против объединения палеолитических памятников в большие зоны выступил и Н. О. Бадер, пытавшийся распределить верхнепалеолитические и мезолитические стоянки Кавказа и Передней Азии по узколокальным регионам, соответствующим племенным культурам, В. П. Любин в работах о нижнем палеолите тоже писал об археологических культурах мустьерского времени.

Наконец, А. Н. Рогачев провозгласил тезис об изначальности локальных различий в культуре палеолита основным достижением нашей археологии. Крупные зоны, хотя и иные, чем у С. Н. Замятнина (Западная, Центральная и Восточная Европа), он, однако, признает.

В нашей науке получила, следовательно, распространение новая концепция развития палеолита. Уже ранним этапам его, по крайней мере эпохе мустье, свойственны археологические культуры, такие же, как и в неолите и в эпоху металла. Никаких принципиально различных стадий в формировании локальных особенностей культуры исследователи теперь не видят. Посмотрим, что за материалы лежат в основе этой концепции и противоречат ли они ранее намечавшимся схемам.

Думается, что сторонники исконного- существования археологических культур- невольно смешивают понятия разного рода. Археологические культуры эпохи неолита и бронзы с большой степенью вероятности можно считать материальным выражением племенного и этнического деления первобытного человечества. Иногда это удается и доказать, прослеживая генетическую связь культур периода камня и бронзы с культурами железного века и сопоставляя карту таких культур с этнографической картой, зафиксировавшей современные границы разных этнических групп.

На четко очерченной территории археологи выявляют значительное число поселений или могильников, характеризующихся сходным обликом находок. Очевидно, это остатки поселений и кладбищ отдельных общин, входивших в более широкие объединения — племена или группы родственных племен. Некоторые памятники в пределах археологической культуры неодновременны, но все вместе взятые они отражают определенную линию развития культуры в целом и могут быть выстроены в единый эволюционный ряд.

Иногда внутри этого ареала в окружении характерных для него памятников мы находим близкие по времени захоронения или стоянки иного в культурном отношении типа, который мы знаем по другой местности. В этом случае мы можем Достаточно уверенно говорить о проникновении сюда инородного населения, а установив генетические связи этих комплексов, определить и пути древних миграций (погребения майкопского типа на. Дону или ямного типа на Северном Кавказе и т. д.).

Сопоставления с этнографическими .данными, прежде всего о крайне аморфной племенной структуре у австралийцев, достигших примерно мезолитического уровня развития, не позволяют нам переносить черты племенного строя на палеолит, тем более нижний. Родовой строй, экзогамные связи между общинами возникли, по мнению антропологов и археологов, не ранее начала верхнего палеолита. С этими соображениями общего порядка вполне согласуются и материалы раскопок. Во всех археологически хорошо изученных районах, вроде Крыма, Франции, Передней Азии, на сравнительно ограниченной территории располагаются нижнепалеолитические стоянки с кремневым инвентарем разного облика.

Это не означает, что локальные различия в нижнем палеолите совсем не прослеживаются, но отражать они могут вовсе не этнические группировки, а что-то другое. Группы палеоантропов заселяли в ашельскую эпоху разные области Кавказа. На горе Сатанидар в Армении они изготовляли орудия из обсидиана, в долине реки Белой в Адыгее —- из кремня высокого качества, на горе Яштух в Абхазии, где нет ни обсидиана, ни кремня,— из окремнелого песчаника.

Уже использование разных пород для выделки орудий представляет собой локальные особенности, но совершенно ясно, что они обусловлены лишь своеобразием природной среды. Однако к одному материалу дело не сводится. Обсидиан, кремень, окремнелый песчаник колются по-разному. Следовательно, техника раскалывания обладала в каждом районе известной спецификой.

Постепенно всюду складывались свои максимально приспособленные к данному материалу приемы изготовления орудий. Тем самым специфика выражается еще яснее, и отличия, обусловленные природной средой, получают характер производственных различий. Из всего этого, однако, отнюдь не следует, что палеоантропы Сатанидара, Яштуха и долины Белой не имели общего происхождения, пришли из разных районов и т. д. Мы видим здесь лишь доказательство разобщенности (возможно вторичной, возникшей в процессе расселения из одного центра) отдельных групп палеоантропов.

В неолите и энеолите на территории той же Абхазии орудия часто делали из привезенного из Закавказья обсидиана и из кремня, также, скорее всего, не местного. В этом, равно как и в достаточной близости типов каменных орудий с неолитических и энеолитических стоянок Абхазии, Армении и Прикубанья, проявилось установление связей между населением всех трех районов.

Исследуя материалы из разных древне-палеолитических местонахождений, можно заметить своеобразие кремневого инвентаря каждого памятника, а также и черты сходства некоторых комплексов. Сейчас, когда по сравнению с 1940— 1950 гг. методика описания каменных орудий стала более совершенной, эти черты своеобразия и сходства можно охарактеризовать значительно четче, чем раньше. Но различия, как правило, говорят лишь о специфике отдельных поселений, связанной с особенностями природного окружения, а не о группах единых в этническом отношении памятников, сосредоточенных на строго ограниченных территориях. Сходство же комплексов, даже очень большое, ни в коей мере не свидетельствует о родстве населения.

Вариант мустье зубчатого представлен и во Франции и на Кавказе, но это не означает, что там и тут жили родственные группы людей. Это только один из возможных вариантов развития техники обработки кремня, сложившихся на мустьерской стадии палеолита совершенно независимо в разных районах.

Трудно утверждать, что локальные варианты в материальной культуре первобытного человечества возникли изначально. В неочерченном пока что наукой узком ареале предков человека в каком-то уголке Африки никаких различий примитивных орудий могло и не быть. Но во всяком случае эти различия сложились очень рано, вполне вероятно именно в процессе первого освоения Старого света. Ни С. Н. Замятнин, ни я не отрицали такого рода различий в древнем палеолите. Однако их никак нельзя отождествлять с археологическими культурами эпохи неолита и бронзы. Отсутствуют ясно выраженные ареалы, отсутствует и линия развития кремневого инвентаря в пределах этих ареалов на памятниках разных этапов одной культуры.

По сути дела на стадии нижнего палеолита в этих отличиях сперва еще мало чего-либо свойственного только человеку. Если бы были изучены гнезда, которые делают себе для сна обезьяны, наверное, были бы отмечены какие-то особенности в их изготовлении у отдельных обезьяньих стад или в отдельных районах. Поведение животных достаточно пластично. Глубина нор у грызунов одного вида варьирует в зависимости от твердости грунта, в котором эти норы вырыты.

Материал для гнездовой подстилки разнится в зависимости от окружающей местности. Ондатра и бобр роют норы в высоких береговых обрывах, а на заболоченных низких берегах строят наземные жилища — хатки. Это примерно такие же различия, как в материале для изготовления орудий в Абхазии, Армении и Адыгее. Разница в созданиях животных и человека проявляется уже на ранних стадиях культуры. Через тысячи поколений грызуны будут рыть норы, до мельчайших деталей сходные с жилищами их предков: в твердой почве — одного, а в мягкой — другого типа. У человека же через тысячу поколений орудия изменятся.

Чаще всего и эта усовершенствованная форма орудий будет приспособлена к условиям данной местности. Но в ряде случаев, переселившись в другой район, люди перенесут туда традиционные приемы изготовления орудий, даже если эти приемы рационально не оправданы. Так, в комплексах типа микромустье, сложившихся в бедных камнем местах, орудия всегда мелкие по размерам, хотя под руками у человека были порою и крупные конкреции кремня.

В книге 1959 г. я пытался показать, что в истории палеолита было два периода – сначала стоянки с разнородным кремневым инвентарем располагались вперемешку, затем наступила эпоха, когда произошла группировка стоянок в крупные области, и в них, благодаря связям между общинами, создалась известная близость в типах орудий. В 1969 г. Г. П. Григорьев писал о той же последовательности в развитии палеолитической культуры, но второй этап он приурочивал к самому концу палеолита (25—20 тыс. лет до наших дней) и думал, что контакты между первобытными общинами проявились в возникновении узколокальных археологических культур, а не крупных областей.

В мустье и в начале верхнего палеолита эти общины жили, по его мнению, предельно замкнуто и всячески избегали каких-либо контактов²⁰. В это трудно поверить. И антропологический и археологический материал позволяет предполагать, что связи между общинами, способствовавшие сложению крупных этнокультурных областей, зародились уже в мустьерскую эпоху.

В обоснование этой точки зрения я уже ссылался на неандертальские черепа из Палестины, отражающие интенсивный процесс смешения разных антропологических типов, происходивший в мустьерскую эпоху в Передней Азии. О связях между общинами говорят и такие явления, как достаточно быстрое распространение совершенной леваллуазской техники обработки кремня чуть ли не по всему Старому свету, а позже широкое распространение еще более совершенной верхнепалеолитической техники.

Если обратиться к позднему палеолиту, то свидетельства о культурных связях даже между очень отдаленными районами для этого времени весьма многочисленны. В 1959 г. я указывал на находки морских раковин на палеолитических стоянках Центра Русской равнины — в Мезине, Юдинове, Тимоновке, Боршеве И, третьем слое Костенок I, Осокоровке, Кайстровой и Дубовой балках. Этот список может быть дополнен: морские раковины найдены на стоянках Якимова балка на Донце, Городок на Волыни.