Коррупция и хофстедовы показатели

Наиболее часто используются параметры измерения культуры, предложенные Гиртом Хофстедом: коллективизм-индивидуализм, дистанция власти, маскулинность, избегание неопределенности, конфуцианский динамизм.

Измерение “коллективизм-индивидуализм” определяется им как ориентация на коллективистические ценности или мера, в которой жизненные решения личности определяются группой, к которой он себя относит (семьей, кругом друзей, коллегами). В коллективистических культурах люди, как работающие в частном секторе, так и находящиеся на государственной службе, склонны нарушать законы и формальные правила в тех случаях, когда они противоречат, с их точки зрения, традиционным нормам и ценностям30.

Под “дистанцией власти” понимается мера согласия наименее обеспеченных статусом и властью людей с тем фактом, что власть распределена неравномерно31. В культурах с высокой дистанцией власти зависимость подчиненных от руководства принимает форму патернализма, при которой подчиненные получают поддержку взамен на лояльность. Такие системы благоприятствуют развитию коррупции в виде непотизма и фаворитизма. Желание демонстрировать лояльность как абсолютное условие успеха не позволяет подчиненным критически отнестись к коррупционному поведению руководства. Представители культур с высокой дистанцией власти относятся к коррупции с большей терпимостью, чем представители стран с низкой дистанцией власти32.

Измерение “маскулинность-фемининность” представляет собой меру ориентации на материальный успех и личные достижения, в противоположность заботе о качестве жизни и стремлению поддержать теплые, гармоничные отношения с окружающими. В исследовании Б. Хастида и некоторых других исследователей33 подтверждается тривиальное, в общем-то, предположение о том, что готовность к коррупционной сделке мотивируется стремлением к материальному обогащению. Однако, Дж. Коэн, Л. Пант и Д. Шарп полагают, что маскулинность не может сама по себе стать фактором, способствующим коррупции34. Возможно, сильная ориентация культуры на материальный успех снижает чувствительность к этической стороне бизнеса35 и тем самым облегчает заключение сделки для обеих сторон.

“Избегание неопределенности” понимается как степень тревоги и переживания опасности в незнакомой или неопределенной ситуации. В тех случаях, когда тот или иной исход представляются равно вероятными, коррупционная сделка может рассматриваться как средство снижения неопределенности36. На личностном уровне избегание неопределенности связано с нетерпимостью к противоречивой информации и, как считают С. Вителл, С. Нвашукву и Дж. Барнс, снижает чувствительность к этическим дилеммам бизнеса37. Однако, как замечает Дж. Лэмсдорф, избегание неопределенности может иметь и обратный эффект, усиливая решимость третьих сторон бороться с коррупцией38.

По поводу долговременной или краткосрочной ориентации, – еще одного измерения культуры, названного Г. Хофтедом “конфуцианский динамизм”, – среди исследователей коррупции и этики бизнеса также нет общего мнения. Одни полагают, что долговременная ориентация должна снижать склонность к вступлению в коррупционные сети и повышать чувствительность к этической стороне хозяйственной деятельности39, другие считают, что эта переменная никак не влияет на уровень коррупции40. Можно предположить, что ориентация партнеров коррупционной сделки на долговременные отношения и их забота о будущем должны возрастать в прямой зависимости от ранга чиновника и величины бизнеса.

Наиболее последовательно проблема культурной обусловленности коррупции рассматривается Брайеном Хастидом. Используя статистический анализ корреляций между индексом коррупции и культурными измерениями 50 стран, он пришел к выводу о том, что следует ожидать высокого уровня коррупции в странах с низким уровнем экономического развития, значительным контролем государства над экономической жизнью (доля ВВП, которой распоряжается государство), высокими диспропорциями в уровне доходов между группами населения, а также с особыми культурными характеристиками: большой дистанцией власти, высоким уровнем коллективизма и маскулинности41. В борьбе с коррупцией он предлагает учитывать культурную специфику каждой страны: например, в культурах с высокой маскулинностью предоставление информации о фактах коррупции должно, по его мнению, изображаться как личные достижения, увеличивающие материальный статус; а в культурах с высоким избеганием неопределенности институциональные реформы должны проводиться таким образом, чтобы неопределенность ассоциировалась с теневой практикой, а снижение тревоги и риска – с чистыми, законными трансакциями[8]. Несмотря на некоторую наивность его рекомендаций, приходится признать, что борьба с коррупцией сверху, шумными, но краткосрочными агитационными кампаниями и ужесточением наказания, неэффективна, поскольку она не задевает тех устойчивых стереотипов и ценностей, которые воспитывались десятки и даже сотни лет.

В постсоветской России изучение культурной обусловленности коррупции делает лишь первые шаги. Одним из первых исследований такого рода стала “Теневая Россия” И. Клямкина и Л. Тимофеева, где отмечается, что в России предубежденно-подозрительное отношение к теневому экономическому поведению сменяется чувством понимания и солидарности[9]. Подавляющее большинство россиян (86%) считает проблему борьбы с теневой экономикой и коррупцией или самой важной или одной из важнейших, однако почти у 40% сохраняется положительное или нейтральное отношение к прямому или косвенному участию в теневой практике[10].

Таким образом, для борьбы с коррупцией недостаточно подъема экономики и укрепления контрольных органов, необходимо изучение “третьей стороны” коррупционных сделок, то есть “простого российского человека”, норм и ценностей массового сознания, легитимирующих неформальное экономическое поведение.