Стратегии коррупционного поведения

Первым целенаправленным исследованием феномена “скупки государства” стало “Обследование бизнес-среды и эффективности работы предприятий”, проведенное в 1999 г. по заказу Европейского банка реконструкции и развития и Всемирного банка в 22 странах с переходной экономикой, чтобы проанализировать препятствия, возникающие в процесс формирования новой экономической среды. Данное обследование было обращено непосредственно к опыту функционирующих в стране фирм, и этим отличалось от используемых обычно индексов коррупции, основанных на внешней оценке ситуации экспертами. Полученные в ходе исследования данные позволили Джоэлю Хэллману, Джерайнту Джонсу и Дэниэлю Кауфманну выделить три типа коррупции: скупку государства, влияние на государство и административную коррупцию1.

“Скупка государства” определяется как воздействие на формирование основных правил игры (т.е. законов, положений, правил и инструкций) посредством незаконных и “непрозрачных” частных платежей государственным должностным лицам. Влияние – это способность фирмы воздействовать на формирований “правил игры” без подкупа должностных лиц (благодаря таким факторам, как размер фирмы, ее значение для национальной или региональной экономики, доля государства в пакете акций и продолжительность отношений с государственными чиновниками). Наконец, административная коррупция определяется как частные выплаты государственным должностным лицам, не для введения новых правил, а в целях обеспечения искаженного применения тех или иных правил, законов или ограничений, наложенных на деятельность фирмы государством2. Если рента, полученная благодаря административной коррупции, фирме напрямую не поступает, то изменение самих “правил игры” путем скупки государства и влияния обеспечивают фирме высокие темпы роста.

Значительные выгоды для скупщиков в “скупленной экономике” приводят к серьезным отрицательным эффектам для всех других фирм. Фирмам-скупщикам вовсе не нужно специально использовать свои отношения с государственными чиновниками, чтобы создать препятствия для проникновения на рынок других фирм, ведь любое соглашение между агентом рынка и стороной, устанавливающей правила игры, автоматически сужает возможности для других агентов (независимо от того, входит это в их намерения или нет)3.

Именно это и произошло с российским бизнесом в начале 1990-х гг. Проводившее политику полной децентрализации, либеральное правительство контактировало напрямую с директорами предприятий, которых рассматривало как основу оживления экономики. Неравенство в положении (влиятельности, доступе в высшие коридоры власти) привело к тому, что некоторые предприятия получили сверхприбыли, другие же разорились4.

В экономике с низким уровнем скупки государства темпы роста фирм-скупщиков ниже, по сравнению с другими фирмами, поскольку скупка государства действительно обеспечивает преимущества для фирм, но только в тех странах, где она достигла определенного порогового уровня. В странах с низким уровнем коррупции фирмы-скупщики менее эффективны, чем остальные5. Дело в том, что в такой ситуации скупщики хотя и добиваются от государства определенных преимуществ, благодаря которым они увеличивают объемы реализации в краткосрочной перспективе, но эти выгоды не позволяют им надеяться на прирост инвестиций6. Зависимость от связей с конкретными должностными лицами (политиками) в долгосрочной перспективе становится не выигрышем, а угрозой.

Оказалось, что к стратегии скупки государства прибегают в основном фирмы, созданные после начала рыночных реформ, тогда как на стратегию влияния опираются те предприятия, которые или были приватизированы, или остались государственными и сохранили устойчивые связи с министерствами. Первые – это фирмы-новички, стремящиеся посредством подкупа компенсировать слабости в нормативной базе их деятельности, подкрепить свои права собственности, недостаточно обеспеченные государством. Вторые – это ветераны с надежными правами собственности и хорошими связями, доставшимися им в наследство от прошлого.

С точки зрения Дж. Хэллмана, Дж. Джонса и Д. Кауфманна, скупка государства является ответом новичков на незащищенность их прав собственности и неполную либерализацию7. В тех странах Восточной Европы, где либерализация экономики была проведена в полной мере, быстрый рост скупки государства постепенно остановился и затем уровень активной коррупции значительно снизился. Это согласуется с точкой зрения С. Хантингтона, согласно которой коррупция возрастает в период модернизации, когда политическая активность опережает институционализацию8. Но если С. Хантингтон имеет в виду степень определенности правового поля и социальных норм, то авторы статьи “Ловите момент, прихватизируйте государство” объясняют рост и падение коррупции соответственно ослаблением контроля со стороны государства и усилением контроля со стороны гражданского общества. Таким образом, в странах с развитой системой гражданских прав попытка “купить государство” сопряжена со слишком большими моральными издержками.

Оставляя в стороне вопрос о том, существует ли гражданское общество в России и может ли оно контролировать экономическую власть, можно предположить, что моральные издержки скупки политиков и должностных лиц не высоки сейчас и не были высокими раньше. Если не считать кратковременных вспышек общего внимания к проблеме коррупции и кампаний “чистые руки”, тесные связи с “нужными людьми” в России ценились всегда, и в советское и в царское время9. Патернализм, иерархичность и опора на неформальные отношения с властью, подкрепляемые подарками и услугами, стали фундаментальными характеристиками самой российской культуры. Политические, экономические и даже географические причины такого положения вещей хорошо известны.

Скупка государства не могла не происходить не только потому, что входящим в рынок фирмам необходимо было конкурировать с “ветеранами”, опирающимися на давно установленные связи, но и потому, что без неформальных, личных контактов бизнес в России оказывается неэффективным10. Это ситуация, общая для всех тех стран, где проводилась меркантилистская регламентация экономической деятельности: процветание компании в меньшей степени зависит от того, насколько хорошо она работает, и в большей – от издержек, налагаемых на нее законом, т.е. предприниматель, который лучше манипулирует этими издержками или связями с чиновниками, оказывается более успешным, чем тот, кто озабочен лишь производством11.

Чем больше деловая культура ориентирована на поддержание отношений12, личных связей, тем больше вероятность скупки государства как конкурентной стратегии “новых” фирм, стремящихся получить то, что уже есть у “старых” – связи и влияние, социальный капитал13. Деньги, услуги и дорогие подношения используются не для единичной сделки – наоборот, они применяются как альтернатива отсутствующему социальному капиталу для того, чтобы завязать долговременные деловые сети, в которых никто не заинтересован сразу же получить ответную услугу или отплатить долг14.

Традиционные неоклассические модели коррупции (Г. Таллок, С. Роуз-Акерман, Дж. Шэклтон, Ф. Луи, Р. Клитгаард и др.), учитывающие асимметричные отношения принципала и агента с помощью анализа затраты/выгоды, упускают из виду роль культурных норм. Как верно замечает Ж. Картье-Брессон, неолиберальная теория не учитывает значения систем доминирования и легитимации, кодексов, обычаев, жизненных кредо и групповых идеологий на процесс воспроизводства экономического общества15. Коррупционные сети структурируются на различных системах ролевых ожиданий (семейных, дружеских, этнических, клановых, религиозных, корпоративных), имеют множество целей и включают в себя различные виды деятельности. Они строятся на принципах взаимопомощи и солидарности, создают свои системы правил, соблюдение которых является приоритетным и по отношению к нормам государства и семьи, и по отношению к интересам отдельного их участника.

Характерно, что для продавливания необходимых им решений фирмы пользуются либо скупкой, либо влиянием, но не тем и другим одновременно16. Это позволяет предположить, что за каждым из этих типов поведения стоят специфические системы норм и ценностей, несовместимые в пределах одной и той же деловой сети. Возможно, это разные стадии одного и того же процесса – развития доверия от “вынужденного сотрудничества” через “брак по расчету” к “единству целей и ценностей”. Наивно было бы думать, что поведение в таких сетях целиком рационально. Для его понимания совершенно недостаточно учета моральных издержек в виде величины штрафа и бесполезной жизни в тюрьме, потенциальной угрозы бесчестия, потери друзей, распада семьи и т.п. Согласно существующим моделям, если нарушитель не пойман, издержки не реализуются. Но чиновник не может исходить в своих действиях исключительно из сравнения величины возможных издержек с вероятностью их возникновения, для него гораздо более важно другое, а именно – считается ли его поведение легитимным, оправданным в системе неформальных отношений и экономических представлений общества. Это подводит нас к вопросу о том, как культура влияет на уровень коррупции и долю неформального сектора в национальной экономике.