Теоретико-познавательная модель консерватизма.

В своем исследовании мы исходим из эвристического положения, согласно которому консерватизм, в отличие от либерализма и социализма, следует воспринимать не как идеологию, порожденную социокультурной атмосферой Нового времени, а как идейный осколок средневекового сознания. Не претендуя на полноту изложения содержательной стороны явления, «формула» консерватизма может быть выражена в следующих тезисах:

1. В основе консервативной методологии лежит не та или иная разновидность рационалистической философии прогрессизма, а христианская религия (в отношении русского консерватизма – православие), утверждающая логический конец человеческой истории, а, следовательно, ограниченность всякого прогресса и усовершенствования. Прогрессистской вере в «светлое будущее» был противопоставлен исторический пессимизм (который органично сочетался с христианским эсхатологическим оптимизмом) консерваторов.

2. Либерализм и социализм как разновидности прогрессизма являются идеологиями Нового времени. Несмотря на присутствующий между ними острый политический и мировоззренческий антагонизм, эти разновидности прогрессизма являются рационалистическими и имеют общее генетическое происхождение. Консерватизм является идеологией-«наследником» эпохи Средневековья. Не апологетизируя социальные институты и исторические формы бытия Средних веков, консерватизм считает идеалы Средневековья своими идеалами. Он не отрицает рационализм, но признает его ограниченность. На связь консервативного и традиционного средневекового мировоззрения указывает наличие в них общих родовых черт: теоцентризма и общинности (коммюнитарности). Один из основоположников школы Анналов М. Блок отмечал характерную особенность средневекового мировоззрения, в полной мере свойственную и консерватизму: ««Народ верующих», говорят обычно, характеризуя религиозную жизнь феодальной Европы. Если здесь подразумевается, что концепция мира, из которого исключено сверхъестественное, было глубоко чужда людям той эпохи, или, точнее, что картина судеб человека и вселенной, которую они себе рисовали, почти полностью умещалась в рамках христианской теологии и эсхатологии западного толка, - это бесспорная истина»[36].

3. Либерализм и социализм - это идеологии, основанные на идеалах безрелигиозного гуманизма (в центре которой находится дерзающий прометеевский человек) и освобожденного от социальных пут (средневековых сословий и цехов) общества. Этому мировоззрению консерватизм противопоставляет религиозный персонализм и органичное понимание природы общества и государства. Общинность консерватизма является антитезой индивидуализма либерализма и классовый подход различных версий социализма. Высшей «посюсторонней» ценностью в глазах консерваторов обладают Церковь, государство и, позднее, нация. Персонификацией государства (и нации) является Государь.

Важной исследовательской задачей является реконструкция теоретико-познавательной модели консервативной мысли. Консерватизм отличался от прогрессизма не только содержательно, но и, как будет показано ниже, методологически. Важно отметить, что глубокие методологические различия между консерватизмом и прогрессизмом затрагивали не только область идеологии. Уже в начале XIX столетия в Западной Европе и России начинает формироваться консервативная парадигма социально-гуманитарных (а, возможно, и естественных) наук. Основу не только идеологической, но и научной теоретико-познавательной модели данного направления составляет консервативное мировоззрение (по определению К. Манхейма, «консервативный стиль мышления»), основанное на религиозной картине мира и традиционалистских представлениях о человеческом обществе. К анализу отдельных положений представителей этой парадигмы, в том числе, современных, мы неоднократно будем обращаться в ходе нашей работы.

А.М. Руткевич следующим образом реконструирует сущность консервативной методологии: «…можно говорить об определенных мировоззренческих особенностях консервативного мышления. К таковым можно отнести: веру в трансцендентный моральный порядок, опирающийся на божественный или естественный закон; предпочтение медленных перемен, непрерывности, эволюции…; осторожность в реформах и нововведениях…; уважение и почтение к многообразию индивидов, обществ, культур; недоверие к единообразию, планированию, равенству»[37].

В качестве методологической основы мы выбрали подход К. Манхейма к определению постулатов консервативного стиля мышления в Западной Европе. Предпринятое нами исследование позволит выявить глубинные основания («основополагающий мотив», по Манхейму) консервативного «стиля мышления» и, в то же время, более четко уяснить не только социокультурные, но и теоретико-познавательные особенности русского консерватизма на фоне становления методологии германского и. более широко, западноевропейского консерватизма.

Согласно К. Манхейму, испытавшему сильное влияние марксистской социологии, «чтобы современный консерватизм мог развиться в политическую философию, противостоящую либеральной философии Просвещения, и сыграть важную роль в современной борьбе идей, его исходный «основополагающий мотив» должен был существовать как подлинный стиль жизненного опыта определенных традиционных групп»[38]. Для консервативного «стиля мышления» в Германии таковыми являются феодальные страты общества: дворянство, крестьянство, цеховые ремесленники и т.д.[39]. Следуя методологии К. Манхейма, в качестве социальных слоев, в рамках которых формировалась консервативная идеология в России, следует назвать поместное дворянство, духовенство, гильдейское купечество, общинное крестьянство, казачество. Отметим, что сам Манхейм, предлагая сосредоточиться на анализе одного временного отрезка и «одной социальной группы», оставляет на периферии исследовательского внимания крайне важный вопрос: можно ли сводить ту или иную политическую идеологию(«стиль мышления») к одному социальному носителю? С одной стороны, Манхейм, как отмечалось выше, указывает несколько социальных адресов, в данном случае – феодальные страты общества. С другой же стороны то, что он в своем исследовании сакцентировал внимание на дворянстве, не случайно. При анализе взаимоотношений социальных слоев и стилей мышления, не ограничивающегося дворянским сословием, неизбежно встал бы методологический вопрос о природе самого консерватизма. Доведенная до логического завершения методология К. Манхейма, по сути, опровергает существование консерватизма как универсальной идеологической системы. Жесткая привязка консервативного стиля мышления к одному социальному слою позволяет выявить наличие целого спектра консерватизмов: дворянского, крестьянского, цехового и т.д. Консерватизм же как таковой признается данной методологией лишь при определенной, весьма искусственной натяжке.

Отмеченные нами методологические трудности, связанные с применением «социологического» подхода, осознавал и сам К. Манхейм: «...когда этот подлинный консерватизм утрачивает свои социальные корни и приобретает рефлектирующий характер, возникает проблема его трансформации в городское интеллектуальное течение с собственными фиксированными максимами и методологическими прозрениями»[40]. Как отмечается в другом месте, «Неукорененные интеллектуалы могли быть привержены любой философии (...) Их собственное социальное положение не связывает их никоим образом»[41]. Следует также обратить внимание, что К. Манхейм, в противоречие собственной теории, указал на следующий парадокс: своего высшего теоретического развития немецкий консерватизм достиг именно в творчестве все тех же «социально-парящих интеллектуалов» (А. Мюллер и др.).

У Манхейма отсутствует убедительное объяснение существования автономного от социальной среды «стиля мышления». Однако сам факт им констатирован верно. Как свидетельствует опыт русского консерватизма, «стиль мышления» имеет более сложные и опосредованные взаимоотношения с социальным слоем, чем это представлялось К. Манхейму.

Наряду с проблемой определения социального носителя консервативной идеологии анализу консервативного «стиля мышления» у немецкого социолога важное внимание уделяется реконструкции сложного процесса, который представляла борьба идей в конце XVIII столетия. Признавая огромную значимость политических событий во Франции 1789 г. на становление консервативного стиля мышления, К. Манхейма убедительно доказал, что данное событие выступило в роли катализатора консервативной реакции. В качестве основной, более глубинной причины он указал социальные трансформации Нового времени и философию Просвещения, практическим применением которой и стала революция 1789 г. По мнению Манхейма, просвещенческий рационализм («количественная» рационалистическая форма мышления»[42]) возник как оппозиция аристотелевому качественному мышлению и рационализму Ренессанса. В свою очередь консерватизм, оформившийся первоначально в виде романтизма, возник как антитеза просвещенческого рационализма. К. Манхейм сделал важный вывод, имеющий непосредственное отношение к теоретико-познавательной модели консерватизма: «Консерватизм хотел не только мыслить иначе, чем его либеральные противники, он хотел, чтобы само мышление было иным...»[43]. В свою очередь, романтизм возник как антитеза философии и самого стиля мышления «сверхрационалистического Просвещения». «Когда… климат рационалистичен, даже иррациональные элементы должны быть облечены в рациональную оболочку, чтобы быть понятыми»[44]. Тем самым консерватизм, по крайней мере, на его начальной, романтической стадии, взяв на вооружение рационалистический метод, находился в состоянии осознаваемой, а потому неприятной для него интеллектуальной зависимости от своего идейного противника. Следует, однако, сделать одно замечание, которое, возможно, позволит пересмотреть приведенное выше мнение К. Манхейма. Исследователь, - и это в целом характерно для всей его работы, - оставил без должного внимания то обстоятельство, что первоисточником возникновения западноевропейского рационализма, в том числе, философии Просвещения, являлся римский католицизм. Римско-католическое богословие, в отличие от православной патристики, изначально развивалось в рамках рационалистического мышления, апофеозом чего стало возникновение схоластики. На это неоднократно обращалось внимание представителями славянофильского направления[45]. Рационализм был характерен не только для такой абстрактной сферы, как богословие, но и для социальной практики некогда единого западного католического мира. В частности, это было отмечено в классическом исследовании М. Вебера «Протестантская этика и дух капитализма», при анализе хозяйственного уклада католических монастырей. Возникший как оппозиция католицизму протестантизм также развивался в рамках рационалистической мыслительной модели.

К. Манхейм впервые в научной литературе разработал систему оппозиций, дающих представление о принципиальном отличии теоретико-познавательных моделей консерватизма и либерализма (точнее, прогрессизма, поскольку на тот период еще не произошло вычленение двух основных версий, берущих начало в философии Просвещения). В тезисном виде разработанная Манхеймом система оппозиций выглядит следующим образом:

«1. Консерваторы заменяли Разум такими понятиями, как История, Жизнь, Нация (тем самым абстрактному теоретизированию противопоставлялась реальная действительность, в чем проявилась нелюбовь всех консерваторов к «философии» и, напротив, повышенный интерес к сферам человеческого знания, имеющим отношение к деятельности человека и общества, наконец, к самой Жизни[46] - Э.П.).

2. Дедуктивным наклонностям школы естественного права консерватор противопоставляет иррационализм действительности(...) (Манхейм подчеркивает, что даже апеллируя к иррационализму, консерваторы были вынуждены использовать рационалистический метод. Представляется, автор «Консервативной мысли» абсолютизирует значение рационализма в теоретико-познавательной модели консерватизма, вступая в противоречие с собственными выводами, в частности, с выявленной им оппозицией «Разум-Жизнь». Консервативное понимание этой проблемы самим Манхеймом оценивалась как антитеза либеральному рационализму - Э.П.).

3. В ответ на либеральные постулаты всеобщего значения для всех консерватор ставит проблему индивидуума радикальным образом»[47].

Антитезой либеральной доктрины суверенитета народа, основанной на количественном постулате, провозглашающим политические права всех индивидов вне зависимости от их талантов, способностей и нравственного облика, Манхейм считает консервативную идею качества. Эту особенность консервативной парадигмы верно отметил А.Н. Кольев: «Они (консерваторы – Э.П.) не ставят абстрактного человека в центр мироздания, подобно либералам, понимая греховную природу человека. Они не ратуют за социальную защищенность для всех без различия, подобно социалистам, продолжающим бороться за удовлетворение “все более растущих потребностей человека”. Консерватор ищет в человеке личность(выделено нами – Э.П.),способную к волевым усилиям, к деятельности. Именно для этой личности и ищется баланс свободы в меру ответственности, а не абстрактные “права человека” и не всеобщая “социальная защищенность”»[48]. «Понятие общественного организма было введено консерваторами для противопоставления либерально-буржуазному убеждению, что все политические и социальные инновации имеют универсальное применение. (…) Этому либеральному постулату консерваторы противопоставили) невозможность произвольного переноса политических институтов одной нации на другую»[49]. Здесь проявилась отмеченная выше неприязнь консерваторов к абстрагированию. Каждое общество мыслилось ими как плод уникального исторического развития, как живой организм, зародившийся и развивающийся на определенной почве, что делает невозможным механистический перенос политических и общественных институтов, в свою очередь, являющихся уникальным и неповторим продуктом конкретной исторической эпохи и конкретного общества. Итак, символом либерального подхода к определению сущности общества будет служить машина, консервативного – живое древо, о котором писал Гёте.

Г. Моро следующим образом формулирует сущность органичного подхода, характерного для консервативного стиля мышления: «общество — это организм, развивающийся по своим внутренним законам, свя­зывающим в единое целое и упорядоченное целое все состав­ляющие его части. Внешнее воздействие (реформы) должно быть исключительно осторожным. Перевороты и резкие изменения отвергаются как вредные и даже гибельные. С этих позиций политические системы творятся не столько разумом, сколько традициями, привычками, вкусами, т. е. культурой и житейской мудростью многих поколений, и в этом смысле “общество — это действительно договор, но договор высшего порядка...”, который “заключается не только между ныне живущими, но между нынешним, прошлым и будущим поколениями...”. Поэтому любые теоретические, умозрительные модели устроения человеческих обществ принципиально ограничены и ущербны»[50].

4. «Противостоящий конструированию коллективного целого из изолированных индивидуумов и факторов, консерватизм выдвигает тип мышления, который не является простой суммой его частей. Государство и нация не должны пониматься как сумма их индивидуальных членов, напротив, индивидуум должен пониматься только как часть более широкого целого. Консерватор мыслит категорией «Мы», в то время как либерал - категорией «Я» (выделено нами – Э.П.)»[51]. Предлагаем рассмотреть этот пункт более подробно в виду его принципиальной важности.

Либеральную идею индивидуализма современные исследователи считают квинтэссенцией либерального стиля мышления. Так, М.И. Данилова утверждает, что «Последовательно реализованный индивидуализм рождает либерализм»[52]. Немецкий исследователь К.Г. Баллестрем также выводит генеалогию либерализма из идеи о политических правах личности: «Как известно, уже во второй половине XVII в. возникла особая форма критики абсолютизма и сословного государства: …основная мысль заключалась в том, что без индивидуальной свободы невозможно правильное устройство социальной жизни. (…) Этот образ мышления в конце XVIII в. породил политические программы, в XIX в. – инспирировал политические движения; в наши дни историки политических идеологий обозначают его как либерализм»[53]. Поэтому К. Манхейм обоснованно противопоставляет либеральному индивидуализму консервативное видение проблемы взаимоотношений личности и общества. Эта консервативная антитеза имеет крайне важное значение для нашего исследования, поскольку в нем непосредственно затрагивается интересующая нас проблема соотношения гуманизма и консервативного стиля мышления. Между тем, решение данной проблемы К. Манхеймом, предпринятой в рамках предложенной им оппозиции «Я-Мы», представляется не вполне удачной. Более корректной видится нам изложенная выше точка зрения А.Н. Кольева, согласно которой «консерватор ищет в человеке личность». А.М. Руткевич в целом верно, хотя с некоторым преувеличением акцентирует внимание на той же персоналистской сущности консервативного стиля мышления. «Высшей ценностью для консерватора является неповторимая человеческая жизнь (выделено нами – Э.П.)… Однако консерватизм далек от «человекобожия» многих либералов и социалистов, готовых объявить «мерой всех вещей» какого-нибудь проходимца, кричащего: «Человек – это звучит гордо» и готового бежать «впереди прогресса». Если для разного рода «прогрессистов» идеалом оказывается обожествленный индивид, оторванный от всех традиций и даже от мирового порядка, то консерваторы видят в таком индивиде бездомное существо. Лишившись корней, он становится пустой абстракцией, бледной тенью; не «эмансипацией», а бедой современного мира является то, что в гигантских мегаполисах растет число людей-призраков. Консерваторы стоят за невмешательство государства в личную жизнь, но они признают и то, что частное не существует без общенародного»[54]. Акцентирование внимания на отдельной человеческой личности в гносеологии и социально-философской антропологии консерватизма может показаться методологической ошибкой или, как минимум, натяжкой. Однако, как отмечает философ-солидарист И. Вощинин, «…когда солидаристы ставят в центре своей системы человеческую личность, они не впадают при этом в индивидуализм, потому что человек, по их мнению, не является самим по себе существующим и только перед собой ответственным существом»[55].

Итак, линия водораздела между консервативным и либеральным стилями мышлений заключается в акцентировке внимания на разных аспектах человеческой личности: духовно-нравственной - у консерваторов и политической и экономической – у либералов. Правильно обозначить это различие в подходах как антитезу личности и индивидуума. Как верно постулирует М.И. Данилова, «В дохристианском мире уже происходит осознание человеком своей индивидуальности. В христианстве происходит самосознание не только индивидуальности, но и личности…»[56]. Консерваторы, которые постоянно подчеркивали религиозные (христианские) основы своего мировидения, противопоставляли не личность и общество, а личность и индивидуума (homo oeconomicus, по определению К. Маркса). Современный исследователь реконструировал либеральное видение (эпохи расцвета «классического» либерализма в первой половине XIX в.) проблемы индивидуума в следующем виде: «Предполагается, что индивиды в либеральной теории мыслятся как разумные, расчетливые и эгоистичные существа, для которых другие люди суть лишь средство для достижения цели – максимизации их собственного потребления. Если этим эгоистам дать свободу торговать и заключать договоры друг с другом, тогда, согласно либеральным воззрениям воцарится всеобщая гармония интересов. Вседозволенность, «laissez-faire» объявляется принципом либеральной политики…»[57]. Однако следует признать, что К. Манхейм прав в том смысле, что в политической сфере консерваторы действительно признавали антитезу общества и политического или экономического человека, признавая приоритет политического целого.

Предложенной Манхеймом антитезе индивидуалистичного «Я», продукта механистичного либерального атомизма (который исследователь верно выделяет в качестве одного из ключевых мыслительных постулатов прогрессизма), если использовать консервативную парадигму, должно быть противопоставлено не «Мы», а другое «Я». В первом случае данное местоимение обозначает обособленного индивидуума, во втором – органичную личность. У самого Манхейма, последовательного социоцентриста, можно обнаружить лишь единичные попытки обоснования особого понимания личности в той картине мира, которую создает консервативный стиль мышления. В то время как «иррациональное и изначальное отношение человека к человеку и человека к вещи было вытеснено на периферию капиталистической жизни»[58], именно консерватизм, стиль мышления «старых» социальных страт, стал пристанищем и хранителем изгоняемых традиций межчеловеческого общения и даже самой человеческой личности в традиционном ее понимании. Личность как иррациональное противопоставлялась, согласно Манхейму, рационализму капитализма. Особенности этого мировоззрения и противоположного ему консервативного взгляда на человека очень удачно сформулированы И.А. Василенко: «…западная экономикоцентристская версия гражданского общества как совокупности автономных индивидов, связанных отношениями обмена, по многим параметрам уступает православно-аскетической этикоцентристской традиции гражданского общества как совокупности людей, связанных общими ценностями и базирующихся на них отношениями кооперации, сотрудничества и солидарности. В таком обществе на первый план выходят не холодные отношения обмена, а теплые отношения соучастия, где выстроены этические (а не экономические) приоритеты, которые защищают личность и права каждого человека гораздо более полно»[59].

Требует критического пересмотра также вывод К. Манхейма о коллективизме традиционного общества, впоследствии повторенный и другими исследователями. В реальной социальной действительности, а не в манифестациях идеологов либерализма индивид либерального общества получает лишь мнимое освобождение от коллективных связей, становясь непосредственно членом Большого Общества – государства. (Его место в этой социальной реальности очень удачно можно охарактеризовать названием одного из рассказов А. Платонова – «Государственный житель»). Вместо множества партикулярных малых сообществ, которые теоретически могут быть заменены на другие, он становится членом непосредственно Государства, лишенного той отмеченной Манхеймом патриархальности и интимности, которые составляют важную особенность – и несомненное преимущество – традиционного общества. Это обстоятельство в свое время очень точно подметил К.Н. Леонтьев: «...строй общества нынешнего ставит лицо, индивидуум прямо под одну власть государства, помимо всех корпораций, общин, сословий и других сдерживающих и посредствующих социальных групп...»[60].

Известный российский философ Ю.Г. Волков обосновал причину возникновения проблемы некоммуникабельности, характерную для современного западного общества, «…либеральной свободой личности, сводимой порой к закононенаказуемой вседозволенности, свободе личности от общества, свободе жить самому по себе, приводящей к одиночеству и невостребованности личности обществом. В западных обществах личность свободна от общества, но и общество свободно от личности, от ее притязаний, все свободны друг от друга (выделено нами – Э.П.)»[61]. Эту же особенность либеральной (прогрессистской) парадигмы очень тонко подметил М.М. Бахтин, анализируя сознание главного героя Достоевского – «лишнего человека», «отщепенца», утратившего социальные и духовные связи с почвой: «Мир распадается для него на два стана: в одном - «я», в другом - «они», т.е. все без исключения другие, кто бы они ни были. Каждый человек существует для него, прежде всего, как «другой»»[62]. Один из первых на проблему отчуждения человека в демократическом обществе обратил внимание классик политической философии А. де Токвиль, которому принадлежит поразительный по своей глубине прогноз: «Каждый из них, взятый в отдельности, безразличен к судьбе всех прочих, его дети и наиболее близкие из друзей и составляют для него весь род людской. Что же касается других сограждан, то он находится рядом с ними, но не видит их…; он существует лишь сам по себе и только для себя. И если у него еще сохраняется семья, то уже можно по крайней мере сказать, что отечества у него нет»[63]. Глубочайший кризис человеческой личности в западном обществе Нового времени, вызванный распадом множества микросоциальных связей, вынуждены признать и современные западные исследователи: «Критики современного капитализма как справа, так и слева… правы, заявляя, что освобождение от коллективной солидарности обошлось весьма дорого. Его цену Маркс назвал отчуждением, а Дюркгейм – «аномией». Она связана с появлением личностей, оторванных от общины, предоставленных самим себе, взаимодействующих с такими же обособленными и мобильными людьми (выделено нами – Э.П.). Если эта цена каким-то образом не минимизируется, то в итоге возникает так называемый «гипериндивидуализм», который – что неудивительно – воспринимается незападными наблюдателями и внутренними критиками капитализма как патология современного капиталистического общества»[64].

Человек либерального общества, обособляясь от себе подобных, в то же время становится менее защищенным от окружающей его среды при одновременном возрастании зависимости от государства. Чем выше уровень материальных запросов современного человека, - а он постоянно возрастает вследствие развития «революции притязаний», гедонизма индивидуума и социума, - тем сильнее эта зависимость, поскольку именно государство в современном мире выполняет главную распределяющую функцию[65]. В традиционном обществе функцию социальной защиты индивидуума выполняли малые социальные страты: общины, сословия, корпорации. Теперь, с разрушением прежних связей человек становится частью огромного коллектива, Казармы. «Консерваторы, – резюмирует известный исследователь философии современного неоконсерватизма Р.М. Габитова, - считают одним из величайших заблуждений идеологии Просвещения и вообще всех эмансипаторских устремлений предположение, что человек как индивид может считать себя «счастливым», будучи свободным от каких-либо «привязанностей» - обязательств нравственного, чувственного, совестного порядка. Все попытки сделать человека бесконечно свободным могут достигнуть лишь противоположного результата: «Индивид, оторванный от своих прежних связей и этим самым обособившийся, испытывает, вместе с утратой своей защищенности, все более возрастающее ограничение пространства своей свободы»»[66].

Суррогатами нормальных микросоциальных связей в либеральном обществе становятся партийные образования, которые служат одновременно субъектами выражения групповых интересов в условиях представительской демократии; в традиционном обществе эту функцию выполняли территориальные общины и сословные группы. Однако в принципе партийного представительства можно обнаружить противоречие самой идее демократии, на что обращал внимание уже Ж.-Ж. Руссо. «Суверенитет, – по глубокому убеждению философа, - не может быть представляем по той же причине, по которой он не может быть отчуждаем. Он заключается, в сущности, в общей воле, а воля никак не может быть представляема… Депутаты народа, следовательно, не являются и не могут являться его представителями; они лишь его уполномоченные; они ничего не могут поставлять окончательно. Всякий закон, если народ не утвердил его непосредственно сам, недействителен. (…) (Народ, живущий в демократическом государстве) свободен только во время выборов членов Парламента: как только они избраны – он раб, он ничто»[67]. Современный исследователь А.М. Величко формулирует это противоречие следующим образом: «…едва ли не единственным способом создания многочисленной и хорошо организованной партии, способной успешно отстаивать свои партийные интересы и тем самым реализовывать интересы своих членов, может быть только «демократически организованная партийная тирания», где принцип централизации, бюрократизации партии и ее функционерами играет первенствующую роль»[68]. Так появляются предпосылки для возникновения тоталитаризма, который представляет собой ни что иное, как оставление человека наедине с государством. Выявлению связи индивидуализма с тоталитаризмом посвящена целая литература, на нее обращали внимание такие известные исследователи, как Х. Ортега-и-Гассет, Х. Арендт, В. Райх[69] и др. М.И. Данилова в своем исследовании, предметом анализа которого является проблема индивидуализма, резюмирует: «Тоталитарные движения – это массовые организации атомизированных, изолированных индивидов»[70].

Консервативная антитеза либерального понимания личности предполагает не коллективистскую, а личностную оппозицию атомизированному индивидууму либерализма. Действительная антитеза человека атомизированного общества – «Я», человек традиционного общества, а не «Мы», традиционный социум, как считает Манхейм. Также совершенно неверным представляется манхеймово утверждение о коллективизме традиционного (по его терминологии, «феодального») общество, апологетикой которого занимались консерваторы. Мы настаиваем на определении данного общества как органичного в отличие от коллективистского общества либерализма, поскольку коллективизм является категорией, служащей для обозначения явлений Нового времени. «…Загадку двойственности индивидуалистической идеологии, - отмечает М.М. Фёдорова, - очень тонко подметил Луи Дюмон: «ей никогда не удается полностью установить свое преобладающее влияние, и кажется, что ей неизменно сопутствует ее противоположность – призрак поглощения коллективностью атома, провозглашенного сувереном (выделено нами – Э.П.)»»[71]. Человек либерализма – политический и экономический индивидуум (или, используя известный термин К. Маркса, homo oeconomicus), носитель идеи Человека-Суверена[72]. Человек консерватизма – органичная личность, носитель идеи суверенитета Бога, через которую получает высшее значение и самая личность и которая не мыслится вне системы органичных солидаристских связей с другими «я». В отличие от мнимой автономии человека либерального или политического (подлинная цена этой «свободы» диктуется Государством, членом которого он является), человек консерватизма, как отмечает Манхейм, осознает свою «полезность» «лишь в границах этих более широких общностей» - «органических сообществах», сословиях. Самая свобода в ее феодальном понимании, обращает внимание К. Манхейм, означает привилегии сословий.

Консервативный человек не может быть признан полноценной личностью без своей включенности в целый ряд микросоциумов: территориальных и церковных общин, сословий или корпораций и т.д. На этом обычно и основываются «обвинения» консерватизма в коллективизме и даже антигуманизме. Между тем в либерализме полнота человека не мыслится без наличия политических прав индивидуума и их логического завершения – идеи народного суверенитета. Упускается из вида, что комплекс социумов, членом которых является консервативный человек, выполняет ту же функцию социальной защиты личности, которую либерализм отводит естественным правам человека и суверенитету народа. Принципиальное различие заключается в том, что либерализм не выработал убедительной теоретической концепции и эффективной социально-политической практики обеспечения защиты человека от общества. Уже на заре становления либерального общества становится очевидным: одержав победу в борьбе против единичных «тиранов» - монархов, человек прогрессивного общества оказался безоружным против тирании общества, того самого Народа-Суверена, пафосом борьбы за который была пронизана человеческая история на протяжении как минимум двух веков[73].

К. Манхейм выделяет еще одну оппозицию либеральной и консервативной методологий:

«6. Одно из главных логических возражений против стиля мышления, основанного на идее естественного права, - это динамическая концепция Разума. Сначала консерватор противопоставляет жесткости статической теории Разума движение «Жизни» и истории. Позднее (...) он представляет сам Разум и его нормы как меняющиеся и находящиеся в движении»[74]. Выявленная исследователем концепция динамического Разума, важнейшая категория консервативного стиля мышления, является антитезой либерального (прогрессистского) «статического мышления», автономной от влияния истории. Этим подчеркивается включенность человека не только в сложные социальные отношения (принадлежность к комплексу микро- и макросоциумов), но и в Историю. Отмеченная Манхеймом характеристика консервативного понимания Разума позволяет говорить о консервативной методологии как более гибкой и историчной.

Ниже будет показано, что понимание Разума в русском консерватизме не исчерпывается его характеристикой как динамичного.

Помимо выделения мыслительных оппозиций К. Манхейм анализирует терминологический аппарат: содержание понятий, по-разному понимаемых либералами (прогрессистами) и консерваторами. Для нашего исследования наибольший интерес представляет сравнительный анализ таких понятий, как свобода и историческое прошлое. Проведенная исследователем реконструкция мыслительного процесса позволяет существенно уяснить значение проблемы человека в теоретико-познавательной модели западного консерватизма.

Согласно Манхейму, «Революционный либерализм понимал свободу как явление из экономической сферы, состоящее в освобождении индивидуума от средневековой зависимости от государства и цехов. В политической сфере свобода понималась как право личности поступать по собственной воле и, прежде всего, право в полной мере пользоваться неотъемлемыми правами человека»[75]. Логическим дополнением этого является политическое равенство. «Революционный либерал, мыслящий абстрактно в категориях возможного, а не действительного, придерживается «абстрактного оптимизма», повторяя принцип всеобщего равенства..., не определяя границ свободы индивидуума, за исключением границ, налагаемых существованием других людей»(выделено нами - Э.П.). А.С. Панарин определяет современное либертарианское понимание свободы как антитезу древнего (классического) представления: «современные… люди понимают под свободой триумф индивидуализма, средство ограждения своего личного, частного существования от вмешательства со стороны власти. Таким образом, свобода современного человека - это свобода ни во что не вмешиваться, лежать на диване с газетой, смотреть телевизор, то есть свобода заниматься собственной частной жизнью»[76].

Тем самым, либеральное (прогрессистское) понимание свободы, в формулировке Манхейма, акцентировано на естественных (с точки зрения консерваторов – абстрактных, искусственно сформулированных) правах абстрактных же индивидов. Эта свобода носит исключительно отрицательный характер и ограничена свободой других людей.

Консервативное понимание свободы К. Манхейм определяет как качественное, наличие так называемой внешней и внутренней свободы. Манхейм отмечает, что подобное понимание свободы отличает «анархический субъективизм». «Чтобы снять это противоречие, был выдвинут тезис о «подлинных носителях/субъектах» свободы - «органических сообществах», сословиях. Свобода в ее феодальном понимании означала привилегии сословий»[77].

Либеральной апологии прав человека (логичным завершением которой стала иде