Лекция 10. Развитие деятельности животных, перцептивная психика и интеллект

На сегодняшней лекции я постараюсь весьма кратко обрисовать некоторые важнейшие изменения, происходящие в ходе развития деятельности и психики животных. В числе таких узловых моментов развития я бы отметил прежде всего факт появления в деятельности некоторого содержания, некоторой ее характеристики. Это специальное содержание составляют процессы, относящиеся именно к условиям, в которых протекает деятельность, а не к тому, на что непосредственно направлена деятельность, то есть не к ее предмету. Наличие такого особого содержания было выделено сначала фактически, описано в ходе многочисленных исследований поведения животных, стоящих на довольно высоких ступенях биологического развития, а затем и сформулировано одним из наших соотечественников, ныне покойным, проф. В.П.Протопоповым.

В.П.Протопопов, психиатр бехтеревской школы (интересовавшийся поэтому физиологией высших процессов), ввел на первый взгляд малозначимое, а в действительности чрезвычайно важное понятие о «стимульно-преградной ситуации» и о «стимульно-преградном поведении». В своей лаборатории Протопопов работал, главным образом, с собаками, то есть с животными, стоящими на чрезвычайно высокой ступени биологического развития. Смысл этого открытия, которое позволило осознать множество фактов, описанных до Протопопова и полученных на других животных в совершенно иных экспериментальных условиях, заключается в том, что, наблюдая за поведением животных (или, лучше сказать, экспериментируя с поведением животных), удается увидеть различия в реакциях на предмет деятельности, скажем на пищу, и на сами условия, в которых протекает деятельность, направленная на этот предмет. В экспериментах Протопопова в качестве таких условий выступали чаще всего физические преграды, физические препятствия. Правда, позднее Протопопов расширил понятие преграды. Так, в ряде опытов животные должны были для получения пищи или свободы нажать на рычаг. Поведение по отношению к этому рычагу в этом смысле аналогично поведению по отношению к пище.

Итак, смысл дела заключается в том, что происходит расчленение ситуации, в которой действует животное. Следовательно, происходит расчленение в самой деятельности и, соответственно, расчленение в отражении. Положения Протопопова о расчленении предмета деятельности, с одной стороны, и самих условий, в которых осуществляется деятельность, — с другой, давным-давно забыты в отечественной физиологической литературе. Однако в момент публикации эти идеи Протопопова произвели столь сильное впечатление, что работа Протопопова (книжка в 100 или 150 страниц) была представлена на соискание Нобелевской премии.

Я постараюсь изобразить формулу, в которой заключено основное содержание описанных выше положений, как можно нагляднее. Мы выделяем в поведении животного предмет деятельности и преграду, к которой даже примитивно организованное животное, ведущее относительно простой образ жизни, способно приспособить свое поведение. Животное, столкнувшись с преградой, изобретает нечто вроде обходного пути, то есть такой траектории, которая позволила бы преодолеть, обогнуть преграду и достигнуть предмета деятельности. Этот участок поведения животного, выраженный в форме обходного пути, относится не к самому предмету деятельности, а к тем объективным условиям, в которых дан этот предмет. Под условием вы можете понимать буквально все, что угодно: физическую преграду, то есть стену, отделяющую животное от пищи, и т.д. Можно представлять преграду и в виде каких-либо других условий, отклоняющих поведение от предмета деятельности и тем самым усложняющих поведение; причем такое усложнение поведения фиксируется, будучи подкреплено достигнутым результатом (бихевиористы сказали бы: «эффектом»). Замечательная черта этого поведения состоит в следующем: если мы устраняем преграду, то поведение довольно длительное время сохраняет тот же характер, то есть усложнение поведения, возникающее за счет преграды, связывается с предметом деятельности, а не с самой преградой.

Чтобы обосновать это положение, обратимся к специальным опытам. В отдельном аквариуме, в котором живут два молодых американских сомика, устанавливается поперечная перегородка, не доходящая до одной из его стенок, так что между ее концом и этой стенкой остается свободный проход. Перегородка представляет собой белую марлю, натянутую на рамку.

Когда рыбы (обычно державшиеся вместе) находились в определенной, всегда одной и той же, стороне аквариума, то с противоположной его стороны на дно опускали кусочек мяса. Побуждаемые распространяющимся запахом мяса, рыбы, скользя у самого дна, направлялись прямо к нему. При этом они наталкивались на марлевую перегородку; приблизившись к ней на расстояние нескольких миллиметров, они на мгновение останавливались, как бы рассматривая ее, и далее плыли вдоль перегородки, поворачивая то в одну, то в другую сторону, пока случайно не оказывались перед боковым проходом, через который они и проникали дальше, в ту часть аквариума, где находилось мясо.

Наблюдаемая деятельность рыб протекает, таким образом, в связи с двумя основными воздействиями. Она побуждается запахом мяса и развертывается в направлении этого главного, доминирующего воздействия; с другой стороны, рыбы замечают (зрительно) преграду, в результате чего их движение в направлении распространяющегося запаха приобретает сложный, зигзагообразный характер. Здесь нет, однако, простой цепи движений: сначала реакция на натянутую марлю, потом реакция на запах. Нет и простого сложения влияний обоих этих воздействий, вызывающего движение по равнодействующей. Это сложно координированная деятельность, в которой объективно можно выделить двоякое содержание. Во-первых, определенную направленность деятельности, приводящую к соответствующему результату; это содержание возникает под влиянием запаха, имеющего для животного биологический смысл пищи. Во-вторых, собственно обходные движения; это содержание деятельности связано с определенным воздействием (преграда), но данное воздействие отлично от воздействия запаха пищи; оно не может самостоятельно побудить деятельность животного; сама по себе марля не вызывает у рыб никакой реакции. Это второе воздействие связано не с предметом, который побуждает деятельность и на который она направлена, но с теми условиями, в которых дан этот предмет. Таково объективное различие обоих этих воздействий и их объективное соотношение. Отражается ли, однако, это объективное их соотношение в деятельности исследуемых рыб? Выступает ли оно и для рыбы также раздельно: одно — как связанное с предметом, с тем, что побуждает деятельность; второе — как относящееся к условиям деятельности?

Чтобы ответить на этот вопрос, продолжим эксперимент. По мере повторения опытов с кормлением рыб в условиях преграды на их пути к пище происходит как бы постепенное «обтаивание» лишних движений, так что в конце концов рыбы с самого начала направляются прямо к проходу между марлевой перегородкой и стенкой аквариума, а затем к пище.

Перейдем теперь ко второй части эксперимента. Для этого, перед тем как кормить рыб, снимем перегородку. Хотя перегородка стояла достаточно близко от начального пункта движения рыб, так что, несмотря на свое относительно несовершенное зрение, они все же не могли не заметить ее отсутствия, рыбы тем не менее полностью повторяют обходный путь, то есть движутся так, как это требовалось бы, если перегородка была бы на месте. В дальнейшем путь рыб, конечно, выпрямляется, но это происходит лишь постепенно.

Итак, воздействие, определявшее обходное движение, прочно связывается у исследованных рыб с воздействием самой пищи, с ее запахом. Значит, оно уже с самого начала воспринималось рыбами наряду и слитно с запахом пищи, а не как входящее в другой «узел» взаимосвязанных свойств, то есть как свойство другой вещи.

Таким образом, в результате постепенного усложнения деятельности и чувствительности животных мы наблюдаем возникновение развернутого несоответствия, противоречия в их поведении. В деятельности рыб (и, по-видимому, некоторых других позвоночных) уже выделяется такое содержание, которое объективно отвечает воздействующим условиям; для самого же животного это содержание связывается с теми воздействиями, по отношению к которым направлена их деятельность в целом. Иначе говоря, деятельность животных фактически определяется воздействием уже со стороны отдельных вещей (пища, преграда), в то время как отражение действительности остается у них отражением совокупности отдельных ее свойств.

В ходе дальнейшей эволюции это несоответствие разрешается путем изменения ведущей формы отражения и дальнейшей перестройки общего типа деятельности животных; совершается переход к новой, более высокой стадии развития отражения.

Следующая за стадией элементарной сенсорной психики вторая стадия развития может быть названа стадией перцептивной психики. Она характеризуется способностью отражения внешней объективной действительности уже не в форме отдельных элементарных ощущений, вызываемых отдельными свойствами или их совокупностью, но в форме отражения вещей.

Переход к этой стадии развития психики связан с изменением строения деятельности животных, которое подготавливается еще на предшествующей стадии.

Это изменение в строении деятельности заключается в том, что уже наметившееся раньше содержание ее, объективно относящееся не к самому предмету, на который направлена деятельность животного, а к тем условиям, в которых этот предмет объективно дан в среде, теперь выделяется. Это содержание уже не связывается с тем, что побуждает деятельность в целом, но отвечает специальным воздействиям, которые его вызывают.

Так, например, если млекопитающее животное отделить от пищи преградой, то оно, конечно, будет обходить ее. Значит, как и в описанном выше поведении рыбы в условиях перегороженного аквариума, в деятельности этого животного мы можем выделить некоторое содержание, объективно относящееся не к самой пище, на которую она направлена, но к преграде, представляющей одно из тех внешних условий, в которых протекает данная деятельность. Однако между описанной деятельностью рыб и млекопитающих животных существует большое различие.

В то время как у рыб при последующем убирании преграды это содержание деятельности (обходные движения) сохраняется и исчезает лишь постепенно, высшие животные в этом случае обычно направляются прямо к пище. Например, крыса в стимульно-преградной ситуации (я использую термин Протопопова) довольно быстро обучается обходному движению, то есть процесс поведения крысы в целом усложняется. Однако как только устраняется преграда, так тотчас же спрямляется путь крысы.

Резкое отличие поведения крысы при устранении преграды от поведения животных, находящихся на стадии сенсорной психики, особенно ярко видно на примере опытов с лабиринтами — самых популярных опытов, практикуемых бихевиористами при исследовании законов научения. Можно заставить крысу выучить, «задолбить» запутанный путь к пище с помощью многократных проб, а затем взять и устранить стенки лабиринта, то есть позволить крысе добраться до пищи прямым путем. Что же произойдет в этой ситуации? Крыса не будет, в отличие от животных, находящихся на стадии сенсорной психики, идти сложным «зигзагом» к цели, а просто возьмет и подойдет к корму. Значит, воздействие, на которое направлена деятельность этих животных, уже не сливается у них с воздействием со стороны преграды, оба выступают для них раздельно. От первого зависят направление и конечный результат деятельности, от второго — то, как она осуществляется, то есть способ ее осуществления, например, путем обхода препятствия. Этот особый состав или сторону деятельности, отвечающую условиям, в которых дан побуждающий ее предмет, мы называем операцией.

Именно выделение в деятельности операций и указывает на то, что воздействующие на животного свойства, прежде как бы рядоположенные для него, начинают разделяться по группам: с одной стороны, выступают взаимосвязанные свойства, характеризующие тот предмет, на который направлена деятельность, а с другой стороны, выступают свойства предметов, определяющих самый способ деятельности, то есть операцию. Если на стадии элементарной сенсорной психики дифференциация воздействующих свойств была связана с простым их объединением вокруг доминирующего раздражителя, то теперь впервые возникают процессы интеграции воздействующих свойств в единый целостный образ, их объединение как свойств одной и той же вещи. Окружающая действительность отражается теперь животным в форме более или менее расчлененных образов отдельных вещей.

На разных уровнях стадии перцептивной психики стоит большинство существующих ныне позвоночных животных. Переход к этой стадии, по-видимому, связан с переходом позвоночных к наземному образу жизни.

При переходе психики животных на стадию перцептивной психики мы вновь сталкиваемся с противоречием между формой отражения и строением деятельности, констатируем наличие некоторого отставания формы отражения от строения деятельности животного. Так, говоря о стимульно-преградной ситуации, мы тем самым в иносказательной форме говорим об известном отношении одного предмета к другому, преграды — к предмету деятельности. Рычаг выступает в предметной деятельности не как отдельная вещь, не как отдельный «узел свойств», а в непременной связи с предметом деятельности животного. Следовательно, в одно и то же время представлены и отражение окружающей действительности в форме целостных образов отдельных вещей, и деятельность, определяемая межпредметными связями, объективными межпредметными соотношениями. Противоречие, обусловливающее движение к новой, более высокой форме психического отражения, налицо. Такое противоречие между строением деятельности и формой отражения может существовать лишь как момент, обозначающий собой переход в развитии на следующую, высшую ступень. Уничтожение, снятие указанного несоответствия путем возникновения новой формы отражения раскрывает новые возможности деятельности, которая приобретает еще более высокое строение, в результате чего вновь возникает несоответствие и противоречие между ними, но теперь уже на новом уровне.

Психика большинства млекопитающих животных остается на стадии перцептивной психики, однако наиболее высокоорганизованные из них поднимаются еще на одну ступень развития: происходит переход на стадию интеллекта. Говоря о стадии интеллекта, прежде всего имеют в виду деятельность антропоидов, то есть человекообразных обезьян. Классические опыты, посвященные поведению наших далеких «родственников», принадлежат В.Келеру, Р.Йерксу в США, И.П.Павлову в Колтушах. Профессор отделения психологии факультета философии МГУ Н.Н.Ладыгина-Котс также провела серию интересных наблюдений за шимпанзе, которого она самоотверженно выращивала вместе со своим сыном¹. Существует двухтомное издание труда, в котором отражены данные описания и иллюстрации к ним. В этой лекции я подчеркну лишь самое существенное изменение, происходящее в строении деятельности и отражения при переходе к стадии интеллекта. В основе этого изменения лежит тот факт, что операции (способы действия), то есть такое содержание поведения, которое соотносится с условиями протекания деятельности животных, могут отделиться от той деятельности, в которой они первоначально возникли, и использоваться в совсем других ее видах. Иными словами, операции могут как бы «отклеиваться» от какой-либо конкретной деятельности и свободно переноситься на другие ее виды.

Следует подчеркнуть, что при работе с обезьянами необходимо найти настоящие «обезьяньи задачи», как говорил еще Келер. Часто случается так, что исследователь, не вникший в образ жизни животного, подставляет животному «человеческие задачи», которые животное, естественно, без дрессировки не может решить, а затем заявляет, что животное «глупое». Оно «глупое» для человеческих задач, но чрезвычайно «разумное» в отношении своих собственных задач. Только встав на точку зрения животного, то есть исследовав досконально образ жизни животного, ученый сможет поставить перед животным адекватные задачи. Так, для человекообразной обезьяны не представляет особого труда достать палкой высоко подвешенные плоды или же соединить палку с палкой. Эти наборы задач прямо взяты из коллекции задач, близких к человеческим. Однако попробуйте отыскать адекватную условиям образа жизни и потребностям задачу для морской черепахи. Это гораздо труднее, чем найти соответствующие задачи для высших приматов.

Я приведу один опыт, который символичен, то есть значим именно в том отношении, что позволяет показать относительную самостоятельность операций. Поставим крысу перед задачей нахождения пищи, запрятанной в извилистом лабиринте. Крыса начинает решать эту задачу так называемым методом проб и ошибок, то есть движется то направо, то налево, словом, отыскивает путь, ведущий к цели, до тех пор, пока не выработается способ действия, позволяющий достичь цели в данных условиях. Эти пробы как бы «вкраплены», «слиты» с поведением животного, неотторжимы от него. Это пробы движениями.

Теперь представим себе обезьяну в сходной, но усложненной ситуации. На глазах у обезьяны в ящик помещается привлекательный предмет (например, пищевой), а затем ящик запирается на ключ и экспериментатор кладет его в карман. Что произойдет? Обезьяна оказывается перед прочным ящиком, который она не может открыть (у нее нет ключа, она и не умеет работать этим ключом, она не дрессирована), и разворачивается поисковое поведение. Однако это уже не пробы движениями, как у крысы, а скорее последовательное применение тех или иных, по выражению Энгельса, способов практического анализа, то есть расчленения. Прежде всего обезьяна пробует открыть крышку, то есть использует операцию, которая у нее уже вычленилась. Крышка не открывается. И тут-то начинается гамма интереснейших проб, то есть один за другим следуют различные организованные способы, направленные на решение задачи «открыть крышку». Обезьяна пытается разгрызть угол ящика зубами, но, увы, ящик оказывается обезьяне не по зубам. (Особенно пользуются челюстями макаки-резусы, у которых очень мощные челюсти. Известен трагический случай, когда обезьяна нанесла челюстями удар по затылочной части черепа человека и человек был убит). Тогда обезьяна опробует третий способ. Она берет тяжелый предмет и начинает бить им по ящику. Ящик не поддается. Тогда обезьяна опробует еще один — четвертый способ. Она берет ящик и бросает его на камень. И вновь неудача. Если представить, что и дальше будут пробы, то это будут пробы именно целых способов. По-видимому, одни способы заимствованы из опыта разбивания орехов, другие — из какого-то другого репертуара, опыта ориентировочной деятельности, уместного в условиях обитания обезьян и т.д. Эти способы могут быть филогенетически выработаны, то есть могут являться достоянием вида; они могут быть приобретены и в онтогенезе. Для нас сейчас самое важное то, что эти пробы не пробы движений, а пробы способов деятельности, перенос способов, выработавшихся в одной системе деятельности, в другие системы. Перенос способа также предполагает и перенос самого объекта, если способ включает в себя манипуляцию с объектом или с его замещением. Причем способы переносятся не только на новый предмет деятельности, но и на новые условия, при этом, естественно, своеобразно изменяясь и приспосабливаясь. Это приспособление при переносе также выступает как показатель самостоятельности, возможность «отклеенности» операций от какого-либо конкретного вида деятельности.

Когда говорят о высших обезьянах, то всегда в голову приходят прежде всего опыты с употреблением палки. Ключ к этим «чудесам» с применением палки, по-видимому, нужно искать в том, что обезьяны пользуются этим способом действия в естественных условиях, а в лабораторных условиях мы наблюдаем чрезвычайно широкий перенос выработанных в естественной обстановке способов действия на лабораторные задачи. Так, низшие обезьяны без дрессуры, без выработки соответствующего навыка не обращаются к палке. Этот акт объясняется образом жизни обезьян, то есть тем, что в естественной обстановке легкая низшая обезьяна доберется до плода там, где более тяжелая высшая обезьяна будет вынуждена прибегнуть к помощи палки, чтобы сбить или придвинуть к себе ветку с плодом.

Поведение человекообразных обезьян не может быть описано только в терминах переноса. Я как-то пробовал описать его в терминах фазности поведения: подготовительная и исполнительная фазы действия. Подготовительное и исполнительное действия относятся к категории способов действия, представляют собой известные системы операций. Так, нужно раньше достать палку, а потом достать плод. Само по себе доставание палки приводит к овладению палкой, а не плодом. Это — первая фаза. Вне связи со следующей фазой она лишена какого бы то ни было биологического смысла — это и есть фаза подготовления. Вторая фаза — употребление палки — является уже фазой осуществления деятельности в целом, направленной на удовлетворение данной биологической потребности животного. Отметим, что фаза подготовления связана у обезьяны не с палкой как таковой, а с объективным отношением палки к плоду.

В последнее время накоплено немало интересных фактов, касающихся поведения животных, которые стоят на более низких ступенях эволюции, чем обезьяны, хотя и отличаются большой сложностью поведения. Я имею в виду, например, собак и кошек. Попробуйте выработать условный рефлекс у кошки — и вы, скорее всего, потерпите неудачу. Несмотря на большую пластичность поведения, кошки, в отличие от собак, плохо поддаются дрессировке. Такая ситуация возникает из-за резких отличий в их образе жизни. В этом смысле кошки и собаки образуют как бы две отдельные линии эволюции, две линии не по морфологии, а по образу жизни. Один из них, собака, — это хищник-преследователь, а другой (кошка) — хищник-поджидатель. Поставьте перед кошкой «кошачьи задачи» — и вы увидите это животное во всем блеске его приспособляемости, пластичности, умения решать «свои задачи». То же относится и к крупным хищникам: у них тоже есть свои преследователи и свои поджидатели.

Я хотел бы подчеркнуть, что мы рассматривали эту ступень развития деятельности в предметном мире лишь под одним углом зрения, а именно — формирование развития все более совершенных форм отражения этого предметного мира по мере усложнения строения деятельности. При таком рассмотрении оказались опущенными некоторые другие стороны развития деятельности и, соответственно, психического отражения в животном мире. Так, мы опустили прежде всего чрезвычайно важную линию развития деятельности животных, которую можно было бы обозначить как линию развития и обогащения инстинктивной деятельности. Это особый предмет изучения. В последнее десятилетие, благодаря работам этологов — специалистов по изучению поведения животных — мы значительно продвинулись в вопросах, связанных с изучением инстинктивного поведения.

Также выпадает проблема эволюции форм кооперации, взаимодействия особей, принадлежащих к одному или к двум различным видам и ведущих совместный образ жизни. В качестве примеров можно упомянуть стайное поведение птиц, поведение насекомых в ульях, муравейниках и т.д. В связи с проблемой кооперации встает проблема общения у животных, то есть некоторого взаимодействия, которое как бы отделено от непосредственно практических эффектов деятельности: общение в форме танца у пчел, или, как иногда говорят, «язык танцев» у пчел; предупредительные крики вожака стаи или «дежурного наблюдателя» у птиц, призывные крики птицы, собирающей вокруг себя цыплят, позы угрозы у волчицы и т.д. Все эти проблемы ждут своего решения.

Мне бы хотелось задержаться на одной фундаментальной проблеме, крайне важной при переходе к человеку. Это проблема потребностей животных, которая в известном смысле стоит за проблемой инстинкта. Прежде всего, несколько слов о том, что такое «потребность», то есть что мы понимаем под этим термином и какие наблюдаются основные метаморфозы (изменения) этих своеобразных состояний. Прежде всего мы встречаемся с понятием «потребность» как с общебиологическим понятием. Это столь же фундаментальное понятие, как, например, «обмен веществ». В своих первичных биологических формах потребность есть состояние организма, выражающее его объективную нужду в том, что лежит вне его. Организм как живая система — всегда продукт «разъятого» существования. Что это за своеобразная система, обладающая самостоятельной силой реакции? Она не что иное, как часть более широкой системы, выходящей за поверхность организма. Чтобы поддержать равновесие системы, необходимо существование вне организма того, что составляет дополнение этой системы. Без этого дополнения равновесие системы нарушается, то есть организм распадается, происходит энтропийный процесс и упорядоченная структура превращается в распадающуюся неупорядоченную структуру, частью в неорганическое вещество. Происходит распад системы с падением энергетического потенциала.

Отсюда вытекает, что никакая живая система как отдельность не может поддержать своей внутренней динамической равновесности и не способна развиваться, если она выключена из взаимодействия, образующего более широкую систему, которая включает в себя также элементы, внешние по отношению к данной живой системе, отделенные от нее.

Выше мы охарактеризовали потребность как нужду, тем самым определив ее через негативную характеристику, через понятие «отсутствия чего-то»; для того, чтобы дать положительное определение потребности, необходимо указать на то, в чем нуждается организм, то есть на само дополнение, которое выступает как предмет потребности. Мы говорим: «Потребность в чем? В пище». При этом мы определяем потребность не через негативную характеристику, не как негативное состояние — нужду, а задаем позитивное определение потребности, указывая на ее предмет. Потребность — это всегда потребность в чем-то!

Отсюда следует, что главная характеристика потребностей — это их предметность. На известном уровне развития, а именно при переходе от раздражимости к собственно чувствительности, потребность получает свою специальную основную характеристику через сигнальный признак предмета. Потребность существует в системе, опосредствующей деятельность, выступая в ней в особой форме (как отраженный предмет потребности) и в этом качестве приобретая сигнальный характер. Будучи предметно выраженной, потребность поднимается, так сказать, на психологический уровень.

Однако как же тогда быть с существованием самой потребности в ее негативном виде? В этом случае потребность проявляет себя через интероцептивные ощущения. Но дело в том, что если мы дадим только негативное определение потребности и снимем характеристику развития потребности в форме развития предмета потребности в чувственных формах его отражения на уровне животных, то не сможем охарактеризовать потребность в соотнесении с деятельностью, потому что внутренняя сигнализация никогда не детерминирует направленность деятельности. Все, что могут сделать сигналы о нужде организма (голодная кровь, усталая мышца и т.д.), — это вызвать ненаправленное поисковое поведение, то есть такое поведение, которое не ведется, не вызывается никаким предметом.

Однако, выделяя предметность как главную характеристику потребности, мы также необходимо учитываем те объективные «потребностные» состояния, которые могут сигнализировать о себе в форме регулирующих поведение животного внутренних раздражителей, способных, в свою очередь, вступать в условные связи. Благодаря наличию этой внутренней сигнализации становится возможным своевременное упреждение крайних потребностных состояний: например, поиск пищи животным может начаться в ответ на внутренние раздражители еще до того, как соответствующие объективные состояния его организма обострились; точно так же животное прекращает еду по сигналам, идущим от органов пищеварения, еще до того, как необходимые продукты питательного вещества поступили в кровь. Иначе говоря, возникает субъективное отражение динамики потребностей.

Отражение субъектом динамики своих потребностей имеет, разумеется, другой характер и другую функцию, чем отражение внешней действительности; это — не предметное отражение, не образ, и его главная функция состоит в сигнальном, внутреннем регулировании — включение или выключение активационных механизмов соответствующих поведений.

На этой ступени развития потребностей впервые становится возможным особое поведение, замечательная черта которого состоит в том, что оно соотносительно именно потребности, а не ее предмету. Оно возникает в условиях, когда предмет потребности отсутствует или не выделен во внешнем поле: это — поисковое поведение.

Описанный выше факт, когда интероцептивные раздражители вызывают поиск, хорошо известен в физиологии высшей нервной деятельности. «Это явление, — пишет К.М.Быков, — особенно отчетливо выступает в период образования условного рефлекса на интероцептивный раздражитель. Животное как бы ищет новый, пока еще не определившийся в своем значении сигнал...»

У животных поисковое поведение имеет форму внешней активности, не направленной на тот или иной конкретный наличный объект; оно выражается в гиперкинезе, в общем двигательном возбуждении, в ауторитмических реакциях и т.д. Проголодавшееся животное не остается в случае отсутствия пищи бездеятельным, не дожидается пассивно ее появления, оно отвечает на воздействие раздражителей внешнего поля перебором сменяющих друг друга актов поведения.

Такое чисто ориентировочное поведение имеет свои основания до тех пор, пока не произойдет некоторый чрезвычайный акт. Это и есть акт встречи активного поведения животного, пребывающего в состоянии целенаправленной поисковой активности, с предметом, способным удовлетворить потребность, то есть встреча с предметом потребности. Этот предмет как бы наполняет потребность своим содержанием, придает ей позитивную характеристику — потребность перестает быть пустой. После того как потребность «узнает себя» в данном предмете, она, кроме функции побуждения деятельности, также обретает функцию направления деятельности (на предмет), то есть определяет направленный характер деятельности. Необходимо подчеркнуть, что вообще не существует заранее предусмотренного отношения между потребностью и предметом потребности.

Положения о двустороннем характере смысловых связей и об отсутствии генетически фиксированной связи между потребностью и предметом потребности были замечены великими биологами прошлого века, но затем как-то забыты и отодвинуты физиологически ориентированными направлениями, в том числе и бихевиоризмом, на задний план. Эти направления приписывают некоторым ориентирующим сигналам как таковым две следующие функции: а) функция ключевых сигналов, то есть всегда запускающих в ход активность; б) направляющая функция, то есть сигналы как таковые направляют активность. Оба положения односторонни и, следовательно, не точны.

Ч.Дарвин, блестящий естествоиспытатель, приводит в одном из своих капитальных произведений следующие наблюдения. Берется генерация гусениц, то есть гусеницы одного и того же поколения, одного и того же генетического фонда, и делится пополам. Одна группа гусениц высаживается на кустарники одного вида, другая — на кустарники другого вида. При этом известно заранее, что гусеницы могут отлично питаться на обоих видах кустарников. Через некоторое время молодые гусеницы на обоих кустарниках дружно принялись за еду. И первая, и вторая группа не проявляли никаких признаков неудовольствия. Тогда был проведен простой эксперимент. Первую группу гусениц пересадили на кустарник, на который ранее была высажена вторая группа, а вторую группу посадили на место первой. Что же произошло? Обе группы перестали есть и погибли.

Дело в том, что неопредмеченная потребность, «узнав себя» в предмете, то есть после первого удовлетворения, прочно фиксируется на этом предмете, как бы прилипает к этому предмету и, по крайней мере у насекомых, «не желает знать» никакого другого предмета, то есть после встречи с предметом, после акта опредмечивания остается только за этим предметом. Это может иметь место и у млекопитающих.

Дарвин приводит также пример, относящийся к фиксации признаков объекта пищевой потребности у теленка: если первое кормление теленка происходит из материнских сосков, то признаки именно этого объекта и становятся сигнальными для его пищевого поведения, так что потом бывает уже трудно переключить его на кормление молоком из сосуда.

Эти эффекты, возникающие при первой встречи потребности со своим предметом, были переоткрыты этологами К.Лоренцом, Н.Тинбергеном, которые много поработали над наблюдениями аналогичного порядка. Это очень разные люди по своим философским, мировоззренческим, социально-политическим взглядам, но их объединяют исследования инстинктивного поведения, в которых был открыт чрезвычайный акт опредмечивания потребности. Этологи изображают онтогенетическое развитие примерно по такой схеме: инстинктивное поведение неминуемо развертывается при встрече молодого животного с ключевым раздражителем. Следует отметить, что ключевой раздражитель лишь включает, «отпирает» скрытое поведение. После того, как ключевой раздражитель вызывает поведенческий акт, он выходит из игры. Иными словами, ключевой раздражитель в какой-то мере подобен мавру и к нему можно отнести крылатую фразу: «Мавр сделал свое дело — мавр может уходить». Так, птенец первоначально затаивается на каждое появление движущегося предмета над головой, а затем птенец учится не затаиваться при появлении объектов типа безвредных пернатых. То есть птенцы через некоторое время после рождения отрицательно реагируют на любые птичьи силуэты, а затем не обращают на силуэты певчих пернатых ровным счетом никакого внимания, так как сохранение такой фиксированной реакции на ключевой раздражитель в поведенческом репертуаре было бы просто биологически нецелесообразным.

Чрезвычайно ярко проявляется слабая селективность пусковых механизмов поведения, активируемых эндогенными факторами, на примере «реакции следования» у выводковых птиц (утят, гусят). Дело в том, что после появления на свет у молодых животных (рельефнее всего это видно на птицах) происходит «запечатление» (импринтинг) на «любой объект, величина которого находится где-то между размерами курицы-бентамки и большой двухвесельной лодки», по словам Лоренца, то есть потребность «узнает себя», когда наступает время появления «реакции следования», в довольно широком классе объектов. Любой объект, размеры которого колеблются в указанных пределах, с успехом заменяет гусенку мать, и после от гусенка, как это показали увлекательные опыты К.Лоренца, не так-то легко избавиться. Он всюду следует за «мамой», в роли которой выступает передвигающийся на корточках или плывущий по озеру экспериментатор. Следовательно, первоначально поведение фиксируется на любом объекте, то есть происходит запечатление (импринтинг) его общих признаков именно как объекта следования. Им может стать, например, человек вообще; лишь в дальнейшем вступает в действие механизм дифференцировки, в результате чего «следование за» вызывается уже только одним определенным человеком.

В качестве другого примера того, как потребность «узнает себя» в предмете и затем прочно фиксируется за ним, можно привести опыты этологов, направленные на изучение половой потребности. Они переключали половую потребность на какой-нибудь искусственный объект, например манекен, и животные начинали вести себя по отношению к этому объекту как к животному противоположного пола, игнорируя реальные объекты половой потребности, <