Преодоление позитивистской методологии

ПОСТИЖЕНИЕ целостной истории человечест-
ва как единого феномена стало главной целью гуманитарного по-
знания новейшего времени. Но пути, которые разрабатывают
различные эпистемологические парадигмы для достижения этой
цели, оказываются различными. Каждая из основных методоло-
гических парадигм - позитивистская, неокантианская и феноме-
нологическая - выдвигает в качестве главного различные аспек-
ты достижения этой цели. Важно при этом подчеркнуть, что са-
мо поле исследования, эпистемологическая ситуация исследова-
ния проблем человеческой истории едины. Поэтому, начиная с
различных сторон его освоение, в принципе, возможно на опре-
деленном этапе достичь такого положения, когда успехи каждо-
го из направлений смогут найти свое место в едином и целост-
ном синтезе. Вместе стем ясно, что для этого необходим такой
эпистемологический уровень, на котором человечество рассмат-
ривается как особый феномен в реальности мирового целого.

Выход историков-профессионалов за пределы ограниченно-
го европоцентристского понимания всемирной истории и куль-
туры и переход исторического познания на глобальный уровень
оказался на определенном этапе равнозначен отказу от позити-
вистских представлений об упорядоченной систематизирован-
ной методологии исследования эмпирических данностей доку-
мента и факта. Это был путь качественного изменения психоло-
гической установки исследователя: отныне он призван был раз-
мышлять о тех исследовательских целях, для которых наука еще
не успела подготовить эмпирически-описательную и доступную
для понимания научным сообществом реальную исследователь-
скую базу. Глобальная история не имела такого «банка данных»,

который был бы аналогичен банку данных европоцентристской
историографии, установившей свои правила научного сообщест-
ва в соответствии с возможностями. Целое истории, человечест-
ва и культуры неокантианская парадигма предполагала осмысли-
вать иным способом. «Чтобы понять часть, мы должны прежде
всего сосредоточить внимание на целом, потому что это целое
есть поле исследования, умопостигаемое само по себе»⁸. Место
эмпирического изучения должно было теперь занять постиже-
ние. Вместо «интеллектуального рабочего» (выражение Тойнби)
историк должен был стать «самим для себя историком», а дости-
жение целостности виделось через посредство выбранной им
для себя модели всемирной истории. Создание таких цивилиза-
ционных моделей (будь то социально-экономические формации
марксизма, идеальный тип традиционных или рациональных об-
ществ М. Вебера или цивилизаций Шпенглера-Тойнби) есть де-
ло ученых - теоретиков гуманитарного познания. На долю их по-
следователей выпадает «приложение той или иной модели» к но-
вым социальным феноменам и выявление сходств-различий ре-
альности с типологической моделью, созданной, в силу общей
гуманитарной направленности исторического познания данного
периода, на материале прежде всего истории европейской циви-
лизации.

Обратившись к исследованию деятельности познающего
субъекта, оказалось возможным совершить важные открытия,
касающиеся профессиональной деятельности историка, функци-
онирующего в режиме умопостижения, и выявления личных ка-
честв, особых способностей и психологической предрасполо-
женности к такого рода работе. История получила статус такой
науки, которая сама создает свой объект или (что то же самое,
поскольку речь идет о реальности прошлого) его образ.

На фоне быстрого развития междисциплинарных взаимодей-
ствий и необычайно плодотворных методологических исследо-
ваний в ряде наук довольно скоро возникла проблема междисци-
плинарного синтеза и поисков общего объекта в рамках форми-
рования единой науки о человеке. В этих условиях неокантиан-
ская парадигма, ориентированная на приоритет познающего
субъекта, стала обнаруживать односторонность своего подхода к
гуманитарному познанию. Философская позиция позитивизма,
принципиально изгнавшего из сознания исследователя «метафи-
зические» модели гуманитарного познания, выявила свою неспо-
собность действовать в качественно иной исследовательской си-
туации. Если ученый стремится обобщать, «выделять границы
относительной дискретности вечно бегущего потока» (как, на-
пример, Л. Тойнби, который создал свой особый, цивилизацион-

ный подход ко всемирной истории), то он не может обойтись
без философского, эпистемологического подхода к историческо-
му познанию.

Требование репрезентативности источников и их соответст-
вия исследовательским результатам, воспроизводимость выво-
дов конкретного исследования, однозначность интерпретацион-
ных суждений - все это оказалось недостижимым в качественно
новой ситуации. Интересно, что самые непримиримые ниспро-
вергатели позитивистской методологии исследования не отри-
цали правомерности тех признаков научности, о которых забо-
тились последователи Ланглуа и Сеньобоса. Напротив, они под-
тверждали их полезность в определенных пределах, их дейст-
венность в борьбе против «лживых и легковесных работ» в обла-
сти исторического нарратива. Исследователь проблем историче-
ского познания французский методолог А.И. Марру очень точно
выразил суть проблемы. Эти правила и критерии, писал он о ме-
тодологии Ланглуа и Сеньобоса, весьма хороши сами по себе, но
они почти никогда не выполнимы на практике. Именно так, —
рассматривая ситуацию в исторической ретроспективе, мы мо-
жем сказать сегодня: строгие требования, выработанные в усло-
виях хорошо исследованной, стабильной основы источников ев-
ропейской истории, стали совершенно неэффективны при обра-
щении к множественным моделям всемирной истории. Нужны
были новые теоретические подходы, и они не замедлили поя-
виться. Почти одновременно, в конце XIX - начале XX в., поя-
вились неокантианский и феноменологический подходы к проб-
лемам гуманитарного познания.

Неокантианская парадигма связана с именами выдающихся
философов баденской школы неокантианства В. Виндельбанда и
Г. Риккерта. Неокантианская парадигма в качестве руководящего
принципа исторического познания выбирает антитезу позити-
визму. Она подчеркивает отличие гуманитарных наук от наук ес-
тественных и подчеркивает особую роль субъекта познания (ис-
следователь, ученый, историк-философ) в эпистемологической
ситуации познания.

В работах В. Виндельбанда (1848-1915) - основателя и главы
баденской школы неокантианства, ректора Страсбургского (тог-
да немецкого) университета была обоснована идея принципи-
ального различия предмета и метода наук о природе и историче-
ской науки. Науки о природе изучают повторяющиеся, законо-
мерно происходящие явления (номотетические науки), а исто-
рическая наука (науки о культуре), напротив, -индивидуальные,
своеобразно взаимосвязанные явления (идиографические науки,
изучающие не закономерности, но особенное - идиос). Г. Рик-

керт (1803-1936) развил и дополнил это противопоставление на-
ук о природе и наук о культуре по их методу, отмечая, что истин-
ная форма познания присуща именно последним. В своей науч-
ной деятельности познающий субъект выделяет в идиографиче-
ской реальности наиболее существенное, руководствуясь пред-
ставлениями об истинных, вневременных, по сути этических,
ценностях⁹.

Методологическое обособление наук
о культуре

МЕТОДОЛОГИЧЕСКОЕ обособление гуманитар-
ных наук стало мощным стимулом для их развития, поскольку
высвобождало ученых от диктата механистических, упрощенных
подходов к общественным явлениям, переносило акцент на ис-
следование внутреннего мира человека. В рамках этой концеп-
ции были осознаны и обозначены принципиальные, специфиче-
ские трудности познания человеческой психологии,
внутреннего мира, скрытого от наблюдателя и проявляющегося
во внешних, требующих интерпретации, знаковых системах. Ог-
ромная заслуга в этом принадлежит немецкому философу и исто-
рику культуры В. Дильтею (1833-1911), который развил учение о
понимании (Другого) как специфическом методе наук о духе (в
отличие от наук о природе). Во «Введении в науки о духе» Диль-
тей отмечал, что история имеет дело с людьми как с духовными
целостностями и их структурами, с человеческой индивидуаль-
ностью в отличие от естественных наук, связанных с абстракт-
ными обобщениями. Это противопоставление позднее легло в
основу различения наук о природе и наук о культуре (духе), обос-
нованное в трудах Виндельбанда и Риккерта. Однако сам Диль-
тей гораздо глубже понимал соотношение между субъектом и
объектом гуманитарного познания, подчеркивая его двойствен-
ную природу. «Все явления даны нам двояко; с одной стороны,
они даны нам во внешнем восприятии, как чувственные предме-
ты и как таковые они объединены физической связью, но, с дру-
гой стороны, они обнаруживают ту связь живого единства, кото-
рую открывает нам углубление в собственный внутренний мир...
Созерцанию, интуиции, в которых переживается жизнь целого,
открывается во внешней данности явлений внутренняя, живая,
божественная связь единства»¹⁰. Понимание внутреннего мира
Другого, другой личности достигается, по Дильтею, путем сопе-

реживания - особого способа интерпретации. Этот метод преж-
де всего важен по отношению к явлениям иной культуры.Для
развития исторического метода ценным является положение
Дильтея об «искусстве понимания письменно фиксированных
жизненных проявлений», иначе говоря, о широком, философ-
ском методе истолкования (герменевтика) не только текста, но
и стоящей за текстом личности. В начале XX в. свое развитие и
конкретную разработку личностный подход нашел в историче-
ском методе А.С. Лаппо-Данилевского. Русский мыслитель поло-
жил принцип «признания чужой одушевленности» в основу ме-
тодологии исследования культуры.

Необходимость критического переосмысления проблем ме-
тодологии исторического исследования, изменения профессио-
нальных ориентации историков стала еще более очевидной к на-
чалу 20-х годов. Свое наиболее яркое выражение борьба за изме-
нение традиционных подходов нашла в трудах основателей наи-
более влиятельного в западной науке направления - так называ-
емой школы «Анналов». Непосредственным признаком необхо-
димости перемен стало падение престижа исторической науки,
ставшее особенно заметным после окончания первой мировой
войны. Обратившись к историческим исследованиям после
окончания первой мировой войны, гуманитарии обнаружили,
что в общественном сознании статус исторической науки силь-
но изменился. Необходимость замены европоцентристской мо-
дели всемирного исторического процесса новой, многополюс-
ной глобальной моделью осознавалась, как мы видели, наиболее
крупными мыслителями уже давно. Но теперь новую реальность
восприняли довольно широкие слои общества.

В решении новых исследовательских задач добротный про-
фессионализм европоцентристской модели исторической науки
оказался неэффективным. Он формировался в ситуации позна-
ния познанного, при относительно ограниченной эмпириче-
ской базе источников. Методы их изучения были многократно
реализованы, обобщены и воспроизведены в ясных и относи-
тельно простых исследовательских приемах. В новой ситуации
не приходилось говорить о разработанной базе источников гло-
бальной истории. Прорыв в непознанную еще область истории
многих и многих цивилизаций или культур (Шпенглер назвал -
8, Тойнби - 21) требовал каких-то иных нетрадиционных мето-
дологий. Слишком велика была сфера эмпирически еще непоз-
нанного. Как вспоминал позднее один из основателей концеп-
ции новой глобальной истории Л. Февр, на глазах историков но-
вая научная теория «ставила под вопрос извечную и традицион-
ную идею причинности и тем самым опрокидывала понятие де-

терминизма, это неоспоримое основание всякой позитивной на-
уки, этот несокрушимый столп старой классической истории.
Познания наши внезапно превысили меру нашего разумения.
Конкретное вдребезги разбило рамки абстрактного. Попытка
объяснения мира с помощью ньютоновской, или рациональной,
механики окончилась полным провалом. Старые теории необхо-
димо было заменить новыми. Следовало пересмотреть все науч-
ные понятия, на которых покоилось до сих пор наше мировоз-
зрение»¹¹. Уже с начала XX в., когда наиболее глубоко мыс-
лившие философы гуманитарного познания размышляли о необ-
ходимости глобального исторического мышления, резко обозна-
чилось разделение научного сообщества на теоретиков, пони-
мавших необходимость кардинального переосмысления методо-
логии исторического исследования, и более широкого слоя тра-
диционалистов, остававшихся в рамках узкоспециализированно-
го, неотрефлексированного позитивистского представления о
способах исторического изучения. Этуситуацию еще до первой
мировой войны анализировал Л.С. Лаппо-Данилевский в своей
«Методологии истории» (1913). В этом труде русский ученый
внимательно рассмотрел почти все новейшие издания по проб-
лемам исторического метода, проанализировал теоретические
основы наиболее значительных учебных пособий, по которым
изучались методы работы историка в университетах России, а
также на Западе (труды английского историка Э. Фримена, не-
мецкого методолога Э. Бернгейма и французских профессоров
Сорбонны Ш.В. Ланглуа и Ш. Сеньобоса). Его общий вывод сво-
дился, однако, к тому, что учебники исторического метода еще
не содержат «цельного и систематического учения», носят отча-
сти прикладной, отчасти технический характер.

Несколько позже, уже после окончания первой мировой вой-
ны и вынужденного отъезда из Советской России, другой рус-
ский мыслитель - Л.П. Карсавин вновь констатировал значи-
тельный прагматизм и отсутствие теоретического подхода к ме-
тодологии исторического исследования, узкую специализиро-
ванность основного состава практикующих историков. Карсавин
остро полемизировал с таким подходом в своем новом труде
«Философия истории», вышедшем в Берлине в 1923 г. «Нравы
историков свидетельствуют о состоянии истории, - писал он. -
А оно ныне характеризуется крайнею специализацией, то есть
распадом целостного знания на самодовлеющие дисциплины, ут-
ратою идеи человечества. Распад доходит до того, что никто да-
же не задумывается над согласованием друг с другом разных ис-
торических дисциплин. Историк религии не считает нужным оп-
равдывать свое невежество в области экономической истории:

«Это не моя специальность». Палеограф с презрением смотрит
на историков, незнакомых с тайнами его специальности: рано
заниматься обобщениями - надо сперва собрать и «тщательно»
издать весь материал. Точно возможно беспринципное собира-
ние материала! Всякая попытка синтетического построения ис-
торического процесса вызывает подозрительные сомнения.
Против нее возражают: «Нельзя быть специалистом во всех об-
ластях. Синтез - дело популяризатора. В чем же тогда дело исто-
рика?»¹². Карсавин, сложившийся как философ и методолог в со-
вершенно иной интеллектуальной среде, не смог принять тако-
го подхода.

Исторический факт и исторический
источник в концепции «Анналов»

ОДНИМ из главных препятствий для развития
новой исторической науки, по мнению Л. Февра, являлась при-
верженность историков к позитивистской, европоцентристской
картине мира. Борьбе с традиционным позитивистским мышле-
нием он посвятил ряд своих работ, позже переизданных под вы-
разительным общим заголовком «Бои за историю». В 1929 г.
Л. Февр вместе с другим выдающимся историком - М. Блоком
(1886-1944) основал ставший впоследствии наиболее влиятель-
ным международным методологическим изданием журнал «Ан-
налы». Журнал выступал за создание единой науки о человеке, за
междисциплинарные контакты историков с представителями
других наук, за «историю во всей ее полноте» (именно так назы-
валась одна из полемических работ Февра)¹³. При изучении но-
вых сторон исторического процесса, малоисследованных куль-
тур стали совершенно невыполнимыми строгие критерии доб-
ротного профессионализма позитивистской методологии. Эти
критерии были ориентированы на письменные тексты истории
античности и средневековой Европы. Поэтому традиционные
представления и связанные с ними исследовательские методики
подверглись резкой критике сторонников новой глобальной ис-
ториографии. Надежды историков нового поколения «Анналов»
были связаны прежде всего с интенсификацией интеллектуаль-
ных усилий познающего субъекта - широко мыслящего, ставяще-
го новые проблемы и преодолевающего пробелы в источниках с
помощью интуитивного постижения не поддающейся рацио-
нальному объяснению реальности. В эпистемологической ситуа-

ции познания данный подход абсолютизирует возможности ис-
следователя. Можно сравнить этот прорыв к глобальной исто-
рии, эмпирическая база которой еще не изучена и не может
быть подготовлена в ближайшей перспективе, с деятельностью
алхимика, пытающегося понять природу химических реакций.
Он может рассчитывать только на интуитивное постижение, на
гениальную догадку, на возможности своего интеллекта. Именно
поэтому неокантианская парадигма исторического познания, во-
зобладавшая в сознании историков рассматриваемого периода,
так пристально изучает познавательные возможности ученого.

«Новый пек очертил свое поле исследования, не ограничен-
ное рамками одной национальности, и ученые вынуждены будут
приспособить свой метод к интеллектуальным операциям более
широкого масштаба», - писал А. Тойнби, начавший в 30-е годы
публиковать свой новаторский труд¹⁴. Именно Тойнби сделал
смелую попытку создать цивилизационную модель глобальной
истории человечества, предложив типологию. Л. Февр в работе
«От Шпенглера к Тойнби»¹⁵ (1986) отдавал должное смелости за-
мысла ученого, говоря в то же время об «обольстительном исто-
рике-эссеисте, который взял на себя задачи сравнительной исто-
рии цивилизаций». Однако современники отмечали и огромные
«белые пятна» и даже «картонные декорации», маскирующие
пробелы в знании вопросов, еще не тронутых конкретными ис-
следованиями. Яркие страницы труда Тойнби посвящены лично-
сти исследователя, ее формированию и становлению «вдохнове-
ния историка». Он выделяет такие качества ученого, как любо-
пытство, восприимчивость, блуждающий огонек всеведения,
критические реакции, творческие ответ. В начале своего обоб-
щающего труда Л. Тойнби пишет о необычайном (для историков
предшествующих поколений) расширении поля деятельности
исследователя в хронологическом и в географическом простран-
стве и в самом подходе: понять историю народа возможно лишь
как часть истории человечества. Ученый отвергает саму мысль о
возможности восполнить эмпирическую базу, адекватную той,
которую сумела создать европоцентристская историография для
своих исследовательских запросов. Он с сожалением вспомина-
ет о Моммзене, который, подготовив свой шедевр - «Историю
Римской республики», «потратил всю оставшуюся жизнь на со-
ставление полного собрания латинских надписей и издание эн-
циклопедического собрания римского конституционного пра-
ва»¹⁶. При таком методологическом подходе источники выступа-
ют в безличной, пассивной роли. Для Тойнби, с одной стороны,
неприемлема «готовность гончара превратиться в раба своей
глины», а с другой стороны, особенно важно свойство человече-

ского ума смотреть на мир не как на неодушевленную природу, а
как на целое, с острым ощущением присутствия или отсутствия
в нем жизни. Тойнби утверждает возможность изучать целостное
человечество, обсуждает перспективы сравнительного исследо-
вания цивилизаций, создания видовых моделей, их контактов и
взаимодействий во времени и пространстве.

Основатели журнала «Анналы» (1929) проанализировали ту
новую профессиональную ситуацию, в которой предстояло дей-
ствовать историкам XX в., наметили реально возможные пути к
ее изменению и предприняли чрезвычайно важные шаги на пу-
ти создания новой концепции науки о человеке. Но они не бы-
ли властны изменить степень изученности источников этой но-
вой науки. Новая ситуация, в которой действуют историки XX в.
по сравнению с историками традиционной европоцентристской
ориентации, исключает для них возможность применения тра-
диционных критериев исследования. Было очевидно, что сово-
купность источников познания для решения новых задач долж-
на быть принципиально иной и не менее очевидно также и то,
что для ее эмпирической разработки - выявления, описания,
публикации, перевода на доступные для всего научного сообще-
ства ученых языки - требуются длительные усилия. Единственно
возможным для относительно быстрой профессиональной пере-
ориентированности историков стало изменение их психологи-
ческих установок. Господствовавшие настроения ярко выражали
эту новую ситуацию: активизация познавательных возможностей
исследователя-историка и расширение междисциплинарных
контактов историков с целью получить относительно готовые
данные для своих исследовательских интерпретаций, используя
сведения других наук, как гуманитарных, так и естественных.
Позитивистская методология на этом этапе была отброшена за
пределы престижных для историка занятий. Эпистемологиче-
ская триада - объект-субъект-их взаимодействие - для создания
научного произведения переосмысливалась в неокантианском
направлении. Приоритет объекта, характерный для позитивист-
ской ориентации, заменялся приоритетом субъекта. Кредо пози-
тивистской методологии выдвигало объект познания на первое
место: история невозможна без изучения объектов познания (ис-
торических источников). Она формулировалась в традицион-
ных для данного направления формулах: «Тексты, тексты, ниче-
го кроме текстов» (Н.Д. Фюстель де Куланж), «История создает-
ся по источникам. Их нет - нет и истории» (Ш.В. Ланглуа и
Ш. Сеньобос); «Там, где молчат источники, нема и история» (Л.
Альфан). Для того чтобы разрушить в сознании профессионалов
представление об убедительности данной «знаменитой форму-

лы», Л. Февр потратил немало усилий. В работе «Суд совести ис-
тории и историка» он, отдавая должное «знаменитой формуле»,
не утратившей своих неоценимых достоинств, писал далее, что
«...формула эта представляется опасной: она как бы противосто-
яла общему направлению различных, но действующих заодно гу-
манитарных дисциплин. Она предполагала тесную связь между
историей и письменностью - и это в тот самый момент, когда
ученые, занимавшиеся исследованиями доисторического перио-
да, - как показательно само это название! - старались восстано-
вить без помощи текстов самую пространную из глав человече-
ской истории»¹⁷. В критической рецензии на работу Ш. Сеньо-
боса и П.И. Милюкова «История России» (1932) Февр иронично
нарисовал образ эрудита, который «восседая на исполинской
груде бумаги, сделанной из древесных опилок и замаранной ани-
линовыми красками... восседая на этой груде, именуемой... «доку-
ментацией»«, не видит других перспективных возможностей «не
просто переписывать источники, а воссоздавать прошлое, при-
бегая для этого к помощи смежных дисциплин, подкрепляющих
и дополняющих одна другую...»¹⁸. Не трудно понять, что у исто-
риков новых поколений пропадала всякая охота обращаться к
трудоемким исследовательским процедурам с письменными тек-
стами, когда результаты и предпринимаемые усилия оказыва-
лись столь различны между собой. В неокантианстве должна бы-
ла измениться, и действительно изменилась, не только исследо-
вательская, но и образовательная концепция. У историков пос-
левоенного поколения сложилось достаточно устойчивое преду-
беждение против любых методологических рефлексий о том, с
каким объектом они работают и какие исследовательские прие-
мы постижения объективного знания являются для них обще-
принятыми, В том же смысле рассуждал и Р.Д. Коллингвуд: «Ино-
гда можно услышать жалобы, что сейчас накоплено так много
сырого исторического материала, что полное его использование
становится невозможным. Эти жалобы сопровождаются вздоха-
ми по добрым старым временам, когда книг было мало, библио-
теки компактны, а историк мог надеяться полностью овладеть
своим предметом»¹⁹. Английский методолог иронически называ-
ет фактографическую, описательную методику пересказывания
источников «историей ножниц и клея». В его собственной кон-
цепции данный подход уступает место проблемному. В качестве
смыслообразующей компоненты выступает активная деятель-
ность самого историка как познающего субъекта.

Историческое прошлое
в сознании историка

В ОТЛИЧИЕ от позитивистской формулы о том,
что без источников нет и истории, неокантианская утверждает:
нет истории без историка. Решающую роль познающего субъек-
та в создании исторической науки, в генерировании научного
знания раскрыл Р.Дж. Коллингвуд. Именно исследователь ставит
проблему и выбирает совокупность данных для ее решения. По-
становка проблемы и «основание» (совокупность данных для ее
решения) взаимосвязаны: «Вопрос и основание в истории кор-
релятивны. Основанием является все, что позволяет вам полу-
чить ответ на ваш вопрос, вопрос, который вы задаете в данную
минуту. Разумный вопрос (единственный тип вопроса, задавае-
мый человеком, компетентным в науке) - это вопрос, для полу-
чения отпета на который у вас, как вы полагаете, есть основа-
ния, или вы сможете их приобрести»²⁰. Стремясь разъяснить от-
личие своего подхода от подхода позитивистского (ориентиро-
ванного на эмпирическую данность объекта), Коллингвуд пишет:
«Историки ножниц и клея изучали периоды; они собирали все
существующие свидетельства об ограниченной группе фактов,
тщетно надеясь извлечь что-то ценное. Научные историки изуча-
ют проблемы - они ставят вопросы и, если они хорошие исто-
рики, задают такие вопросы, на которые можно получить ответ.
Правильное понимание этой истины заставило Эркюля Пуаро
выразить свое презрение к «людям-ищейкам», ползающим по по-
лу в надежде подобрать что-нибудь такое, что может оказаться
ключом к разгадке преступления».

Коллингвуд сравнивал историка-исследователя с детективом,
активизирующим для решения поставленной задачи все свои ин-
теллектуальные возможности. Особенно интересно и глубоко ис-
следовал Коллингвуд интеллектуальную деятельность историка.
Такой историк-мыслитель не коллекционирует эмпирические
данности, не расклеивает цитаты из источников в своем истори-
ческом нарративе, но генерирует новые знания о человеке. Кол-
лингвуд убедительно показывает, что исторический факт не есть
нечто, данное непосредственно в восприятии. Исторический ме-
тод заключается для него в интерпретации фактических данных.
«Единственно возможное для него знание прошлого - опосредо-
ванное, выводное, или непрямое, знание»²¹. История есть вос-
произведение прошлого опыта в сознании историка. Исследова-
ние природы исторического мышления представляется Коллин-

гвуду первостепенно необходимым, и вклад ученого в филосо-
фию истории в данном направлении особенно ценен. По сути,
он постоянно обращается к феноменологическому аспекту проб-
лемы, т. е. не столько рассматривает природу мышления субъек-
та, сколько его отношение с предметом своего размышления -
реальностью прошлого. Он постоянно обращается к проблеме
произведения, документа, свидетельства. Однако объект истори-
ческого познания он не исследует системно - эта тема возника-
ет лишь тогда, когда ученый рассматривает исследовательские
ситуации историка как познающего субъекта.

В свете данного подхода проблема репрезентативности ис-
точников не может рассматриваться как самодостаточная. Кол-
лингвуд, сравнивая работу исследователя с работой детектива,
пишет: «Весьма разнородная совокупность вещественных дока-
зательств преступления! Об этой совокупности, я думаю, с пол-
ной уверенностью можно сказать лишь одно: никто, вероятно,
не сумел бы определить, из чего она будет состоять, до тех пор
пока все вопросы, возникшие по ходу следствия, не будут разре-
шены. В научной же истории все может быть использовано в ка-
честве оснований для логического вывода, и никто не может на-
перед знать, окажется ли выбранное историком основание пло-
дотворным. Только применение его к объяснению конкретных
событий может доказать его ценность»²². В принципе Коллин-
гвуд, вероятно, прав, поскольку, конечно, в качестве высшего су-
дьи результатов исследования и тех путей, которые он выбирает
для их достижения, выступает сам ученый. Однако вопрос все
же остается: возможно ли в этом случае воспроизведение резуль-
татов исследования, каковы критерии научности полученного
нового знания? Если история есть воспроизведение прошлого
опыта в сознании исследователя, то каким должно быть это про-
изведение, что, собственно, представляет из себя тот историче-
ский нарратив, который историк предлагает научному сообще-
ству?

Труд Коллингвуда «Идея истории» имеет четко выраженную
антипозитивистскую направленность. Как и полемические рабо-
ты Февра, эти «бои» за историю нового типа имели целью раз-
венчать в глазах нового поколения позитивистские догмы. Нас-
ледство позитивизма в современной историографии, по словам
Коллингвуда, если брать фактографическую сторону, состоит «В
комбинации беспрецедентного мастерства в решении маломас-
штабных проблем с беспрецедентной беспомощностью в реше-
нии проблем крупномасштабных»²³. Эту полемическую направ-
ленность следует иметь в виду для более взвешенной интерпре-
тации методологических позиций трудов этих выдающихся мыс-

лителей. Не следует забывать, что ученые данного типа имели
великолепную профессиональную университетскую подготовку,
вобравшую в себя беспрецедентное мастерство конкретных ис-
следований, и одновременно продвигались вперед, отталкиваясь
от имевшегося высокого профессионального уровня мировой
исторической науки. Их цель была в том, чтобы открыть новые
возможности интенсификации личных возможностей ученого-
интеллектуала, обратить его к решению новых масштабных за-
дач, - на основе профессионализма, а не вместо него.

Особый интерес для размышлений о проблемах методоло-
гии истории данного периода имеет «Апология истории, или Ре-
месло историка» М. Блока (1886-1944). К сожалению, книга не
была завершена автором, так как создавалась в условиях оккупи-
рованной Франции. Она была издана благодаря усилиям Л. Фев-
ра и других последователей героически погибшего (1944 г.)
М. Блока уже после окончания второй мировой войны. Книга
была посвящена утверждению высокого значения исторической
науки, она раскрывала для читателя полное внутреннего напря-
жения пространство человеческой мысли, в котором реализует-
ся ремесло историка.

Сразу же после второй мировой войны вышел в свет еще
один выдающийся труд, посвященный исторической науке и ее
значению в современной культуре, - «Идея истории» Р.Дж. Кол-
лингвуда. Книги Коллингвуда и Блока заставляли задуматься о
месте ученого в современном обществе. Главы из книги М. Бло-
ка о ремесле историка-профессионала, об исследовательской ме-
тодологии, о выборе проблематики исследования воспринима-
лись неразрывно с самим фактом ее создания, в свете героиче-
ского жизненного выбора ученого.

Еще один шаг на пути утверждения самодостаточности субъ-
екта познания в изучении прошедшей реальности делает в 50-е
годы А.И. Марру. Методолог и историк средневековой культуры,
Марру справедливо считал, что историческая наука, как и любая
наука вообще, требует неустанных методологических рефлек-
сий. Марру мыслил в рамках данной методологической парадиг-
мы, придавая важное значение личным качествам историка, и
прежде всего его способности воспроизводить в своем сознании
психологии людей иной эпохи. Марру придавал особое значение
и специальное исследование проблем методологии, теории ис-
торического знания²⁴. Особо подчеркивая (в ставшем уже тради-
ционном антипозитивистском духе) значение субъекта, постига-
ющего реальность прошлого прежде всего благодаря интерпре-
тационным способностям к сопереживанию и интуитивному вос-
приятию мира прошлого, Марру негативно оценивал возможно-

сти истории как науки об объективном знании. Позитивистские
методики, наподобие предлагаемых Ланглуа и Сеньобосом, он
считал наивными попытками достижения реального знания. По-
зиция Марру вызвала демарш историков-профессионалов, кото-
рые оспаривали предложенный им путь «сопереживания и симпа-
тии» как единственный способ познания реальности прошлого.

Имеющее значительное влияние на культуру XX в., становле-
ние информационных наук произошло под знаком технологиче-
ских приоритетов и не сопровождалось возникновением соизме-
римых информационным технологиям гуманитарных идей, пре-
жде всего фундаментальных понятий. В свою очередь, науки о
культуре, на время отказавшись от широких сравнительных ис-
следований мира природы и мира культуры, искусственно огра-
ничили для себя возможности применения системного подхода,
природы информации, поведения и др. Утверждалась мысль о
неприемлемости для гуманитарных наук общенаучных критери-
ев объективности познания, верификации и общезначимости
требований научного сообщества к воспроизводимости результа-
тов. Развитие же собственно исторического метода в рамках
неокантианской парадигмы принесло наиболее значительные
результаты в исследовании активной деятельности субъекта ис-
торического познания.

Таким образом, методологические дискуссии антипозитиви-
стской направленности сосредоточили главное внимание на по-
знавательной деятельности историка. При этом в качестве глав-
ного критерия результативности его исследовательского метода
выступает собственное суждение историка. Вопрос о том, созда-
ст ли наука общезначимые ценности, остается открытым. По ло-
гике такого суждения, ученый как художник судит себя согласно
собственным и только собственным законам творчества. Не уди-
вительно, что вследствие подобного взгляда на научную деятель-
ность ее принципиальное отличие от деятельности художника
стирается. Методология источниковедения как системное зна-
ние не находит для себя оснований. В массовом сознании дан-
ный подход реализуется в трактовках исследовательских мето-
дов работы с. источниками как прикладных, технических, вспо-
могательных методик, не требующих ввиду их самоочевидности
теоретического обоснования. Становится, следовательно, невоз-
можным и реальный прогресс в развитии исследовательских ме-
тодов. Влияние данной концептуальной парадигмы на общест-
венное сознание оказалось весьма существенным - была сформи-
рована и соответствующая модель профессионального образова-
ния историков, не способных совершенствовать исследователь-
скую методологию. Целостный подход к гуманитарному знанию

как научному реализовался в рамках другой, феноменологиче-
ской, философской парадигмы, научные основы которой сфор-
мулировал Э. Гуссерль.