Преодоление позитивистской методологии


ПОСТИЖЕНИЕ целостной истории человечест-
ва как единого феномена стало главной целью гуманитарного по-
знания новейшего времени. Но пути, которые разрабатывают
различные эпистемологические парадигмы для достижения этой
цели, оказываются различными. Каждая из основных методоло-
гических парадигм - позитивистская, неокантианская и феноме-
нологическая - выдвигает в качестве главного различные аспек-
ты достижения этой цели. Важно при этом подчеркнуть, что са-
мо поле исследования, эпистемологическая ситуация исследова-
ния проблем человеческой истории едины. Поэтому, начиная с
различных сторон его освоение, в принципе, возможно на опре-
деленном этапе достичь такого положения, когда успехи каждо-
го из направлений смогут найти свое место в едином и целост-
ном синтезе. Вместе стем ясно, что для этого необходим такой
эпистемологический уровень, на котором человечество рассмат-
ривается как особый феномен в реальности мирового целого.

Выход историков-профессионалов за пределы ограниченно-
го европоцентристского понимания всемирной истории и куль-
туры и переход исторического познания на глобальный уровень
оказался на определенном этапе равнозначен отказу от позити-
вистских представлений об упорядоченной систематизирован-
ной методологии исследования эмпирических данностей доку-
мента и факта. Это был путь качественного изменения психоло-
гической установки исследователя: отныне он призван был раз-
мышлять о тех исследовательских целях, для которых наука еще
не успела подготовить эмпирически-описательную и доступную
для понимания научным сообществом реальную исследователь-
скую базу. Глобальная история не имела такого «банка данных»,

 


который был бы аналогичен банку данных европоцентристской
историографии, установившей свои правила научного сообщест-
ва в соответствии с возможностями. Целое истории, человечест-
ва и культуры неокантианская парадигма предполагала осмысли-
вать иным способом. «Чтобы понять часть, мы должны прежде
всего сосредоточить внимание на целом, потому что это целое
есть поле исследования, умопостигаемое само по себе»8. Место
эмпирического изучения должно было теперь занять постиже-
ние. Вместо «интеллектуального рабочего» (выражение Тойнби)
историк должен был стать «самим для себя историком», а дости-
жение целостности виделось через посредство выбранной им
для себя модели всемирной истории. Создание таких цивилиза-
ционных моделей (будь то социально-экономические формации
марксизма, идеальный тип традиционных или рациональных об-
ществ М. Вебера или цивилизаций Шпенглера-Тойнби) есть де-
ло ученых - теоретиков гуманитарного познания. На долю их по-
следователей выпадает «приложение той или иной модели» к но-
вым социальным феноменам и выявление сходств-различий ре-
альности с типологической моделью, созданной, в силу общей
гуманитарной направленности исторического познания данного
периода, на материале прежде всего истории европейской циви-
лизации.

Обратившись к исследованию деятельности познающего
субъекта, оказалось возможным совершить важные открытия,
касающиеся профессиональной деятельности историка, функци-
онирующего в режиме умопостижения, и выявления личных ка-
честв, особых способностей и психологической предрасполо-
женности к такого рода работе. История получила статус такой
науки, которая сама создает свой объект или (что то же самое,
поскольку речь идет о реальности прошлого) его образ.

На фоне быстрого развития междисциплинарных взаимодей-
ствий и необычайно плодотворных методологических исследо-
ваний в ряде наук довольно скоро возникла проблема междисци-
плинарного синтеза и поисков общего объекта в рамках форми-
рования единой науки о человеке. В этих условиях неокантиан-
ская парадигма, ориентированная на приоритет познающего
субъекта, стала обнаруживать односторонность своего подхода к
гуманитарному познанию. Философская позиция позитивизма,
принципиально изгнавшего из сознания исследователя «метафи-
зические» модели гуманитарного познания, выявила свою неспо-
собность действовать в качественно иной исследовательской си-
туации. Если ученый стремится обобщать, «выделять границы
относительной дискретности вечно бегущего потока» (как, на-
пример, Л. Тойнби, который создал свой особый, цивилизацион-

 


ный подход ко всемирной истории), то он не может обойтись
без философского, эпистемологического подхода к историческо-
му познанию.

Требование репрезентативности источников и их соответст-
вия исследовательским результатам, воспроизводимость выво-
дов конкретного исследования, однозначность интерпретацион-
ных суждений - все это оказалось недостижимым в качественно
новой ситуации. Интересно, что самые непримиримые ниспро-
вергатели позитивистской методологии исследования не отри-
цали правомерности тех признаков научности, о которых забо-
тились последователи Ланглуа и Сеньобоса. Напротив, они под-
тверждали их полезность в определенных пределах, их дейст-
венность в борьбе против «лживых и легковесных работ» в обла-
сти исторического нарратива. Исследователь проблем историче-
ского познания французский методолог А.И. Марру очень точно
выразил суть проблемы. Эти правила и критерии, писал он о ме-
тодологии Ланглуа и Сеньобоса, весьма хороши сами по себе, но
они почти никогда не выполнимы на практике. Именно так, —
рассматривая ситуацию в исторической ретроспективе, мы мо-
жем сказать сегодня: строгие требования, выработанные в усло-
виях хорошо исследованной, стабильной основы источников ев-
ропейской истории, стали совершенно неэффективны при обра-
щении к множественным моделям всемирной истории. Нужны
были новые теоретические подходы, и они не замедлили поя-
виться. Почти одновременно, в конце XIX - начале XX в., поя-
вились неокантианский и феноменологический подходы к проб-
лемам гуманитарного познания.

Неокантианская парадигма связана с именами выдающихся
философов баденской школы неокантианства В. Виндельбанда и
Г. Риккерта. Неокантианская парадигма в качестве руководящего
принципа исторического познания выбирает антитезу позити-
визму. Она подчеркивает отличие гуманитарных наук от наук ес-
тественных и подчеркивает особую роль субъекта познания (ис-
следователь, ученый, историк-философ) в эпистемологической
ситуации познания.

В работах В. Виндельбанда (1848-1915) - основателя и главы
баденской школы неокантианства, ректора Страсбургского (тог-
да немецкого) университета была обоснована идея принципи-
ального различия предмета и метода наук о природе и историче-
ской науки. Науки о природе изучают повторяющиеся, законо-
мерно происходящие явления (номотетические науки), а исто-
рическая наука (науки о культуре), напротив, -индивидуальные,
своеобразно взаимосвязанные явления (идиографические науки,
изучающие не закономерности, но особенное - идиос). Г. Рик-

 


керт (1803-1936) развил и дополнил это противопоставление на-
ук о природе и наук о культуре по их методу, отмечая, что истин-
ная форма познания присуща именно последним. В своей науч-
ной деятельности познающий субъект выделяет в идиографиче-
ской реальности наиболее существенное, руководствуясь пред-
ставлениями об истинных, вневременных, по сути этических,
ценностях9.

Методологическое обособление наук
о культуре

МЕТОДОЛОГИЧЕСКОЕ обособление гуманитар-
ных наук стало мощным стимулом для их развития, поскольку
высвобождало ученых от диктата механистических, упрощенных
подходов к общественным явлениям, переносило акцент на ис-
следование внутреннего мира человека. В рамках этой концеп-
ции были осознаны и обозначены принципиальные, специфиче-
ские трудности познания человеческой психологии,
внутреннего мира, скрытого от наблюдателя и проявляющегося
во внешних, требующих интерпретации, знаковых системах. Ог-
ромная заслуга в этом принадлежит немецкому философу и исто-
рику культуры В. Дильтею (1833-1911), который развил учение о
понимании (Другого) как специфическом методе наук о духе (в
отличие от наук о природе). Во «Введении в науки о духе» Диль-
тей отмечал, что история имеет дело с людьми как с духовными
целостностями и их структурами, с человеческой индивидуаль-
ностью в отличие от естественных наук, связанных с абстракт-
ными обобщениями. Это противопоставление позднее легло в
основу различения наук о природе и наук о культуре (духе), обос-
нованное в трудах Виндельбанда и Риккерта. Однако сам Диль-
тей гораздо глубже понимал соотношение между субъектом и
объектом гуманитарного познания, подчеркивая его двойствен-
ную природу. «Все явления даны нам двояко; с одной стороны,
они даны нам во внешнем восприятии, как чувственные предме-
ты и как таковые они объединены физической связью, но, с дру-
гой стороны, они обнаруживают ту связь живого единства, кото-
рую открывает нам углубление в собственный внутренний мир...
Созерцанию, интуиции, в которых переживается жизнь целого,
открывается во внешней данности явлений внутренняя, живая,
божественная связь единства»10. Понимание внутреннего мира
Другого, другой личности достигается, по Дильтею, путем сопе-

 


реживания - особого способа интерпретации. Этот метод преж-
де всего важен по отношению к явлениям иной культуры.Для
развития исторического метода ценным является положение
Дильтея об «искусстве понимания письменно фиксированных
жизненных проявлений», иначе говоря, о широком, философ-
ском методе истолкования (герменевтика) не только текста, но
и стоящей за текстом личности. В начале XX в. свое развитие и
конкретную разработку личностный подход нашел в историче-
ском методе А.С. Лаппо-Данилевского. Русский мыслитель поло-
жил принцип «признания чужой одушевленности» в основу ме-
тодологии исследования культуры.

Необходимость критического переосмысления проблем ме-
тодологии исторического исследования, изменения профессио-
нальных ориентации историков стала еще более очевидной к на-
чалу 20-х годов. Свое наиболее яркое выражение борьба за изме-
нение традиционных подходов нашла в трудах основателей наи-
более влиятельного в западной науке направления - так называ-
емой школы «Анналов». Непосредственным признаком необхо-
димости перемен стало падение престижа исторической науки,
ставшее особенно заметным после окончания первой мировой
войны. Обратившись к историческим исследованиям после
окончания первой мировой войны, гуманитарии обнаружили,
что в общественном сознании статус исторической науки силь-
но изменился. Необходимость замены европоцентристской мо-
дели всемирного исторического процесса новой, многополюс-
ной глобальной моделью осознавалась, как мы видели, наиболее
крупными мыслителями уже давно. Но теперь новую реальность
восприняли довольно широкие слои общества.

В решении новых исследовательских задач добротный про-
фессионализм европоцентристской модели исторической науки
оказался неэффективным. Он формировался в ситуации позна-
ния познанного, при относительно ограниченной эмпириче-
ской базе источников. Методы их изучения были многократно
реализованы, обобщены и воспроизведены в ясных и относи-
тельно простых исследовательских приемах. В новой ситуации
не приходилось говорить о разработанной базе источников гло-
бальной истории. Прорыв в непознанную еще область истории
многих и многих цивилизаций или культур (Шпенглер назвал -
8, Тойнби - 21) требовал каких-то иных нетрадиционных мето-
дологий. Слишком велика была сфера эмпирически еще непоз-
нанного. Как вспоминал позднее один из основателей концеп-
ции новой глобальной истории Л. Февр, на глазах историков но-
вая научная теория «ставила под вопрос извечную и традицион-
ную идею причинности и тем самым опрокидывала понятие де-

 


терминизма, это неоспоримое основание всякой позитивной на-
уки, этот несокрушимый столп старой классической истории.
Познания наши внезапно превысили меру нашего разумения.
Конкретное вдребезги разбило рамки абстрактного. Попытка
объяснения мира с помощью ньютоновской, или рациональной,
механики окончилась полным провалом. Старые теории необхо-
димо было заменить новыми. Следовало пересмотреть все науч-
ные понятия, на которых покоилось до сих пор наше мировоз-
зрение»11. Уже с начала XX в., когда наиболее глубоко мыс-
лившие философы гуманитарного познания размышляли о необ-
ходимости глобального исторического мышления, резко обозна-
чилось разделение научного сообщества на теоретиков, пони-
мавших необходимость кардинального переосмысления методо-
логии исторического исследования, и более широкого слоя тра-
диционалистов, остававшихся в рамках узкоспециализированно-
го, неотрефлексированного позитивистского представления о
способах исторического изучения. Этуситуацию еще до первой
мировой войны анализировал Л.С. Лаппо-Данилевский в своей
«Методологии истории» (1913). В этом труде русский ученый
внимательно рассмотрел почти все новейшие издания по проб-
лемам исторического метода, проанализировал теоретические
основы наиболее значительных учебных пособий, по которым
изучались методы работы историка в университетах России, а
также на Западе (труды английского историка Э. Фримена, не-
мецкого методолога Э. Бернгейма и французских профессоров
Сорбонны Ш.В. Ланглуа и Ш. Сеньобоса). Его общий вывод сво-
дился, однако, к тому, что учебники исторического метода еще
не содержат «цельного и систематического учения», носят отча-
сти прикладной, отчасти технический характер.

Несколько позже, уже после окончания первой мировой вой-
ны и вынужденного отъезда из Советской России, другой рус-
ский мыслитель - Л.П. Карсавин вновь констатировал значи-
тельный прагматизм и отсутствие теоретического подхода к ме-
тодологии исторического исследования, узкую специализиро-
ванность основного состава практикующих историков. Карсавин
остро полемизировал с таким подходом в своем новом труде
«Философия истории», вышедшем в Берлине в 1923 г. «Нравы
историков свидетельствуют о состоянии истории, - писал он. -
А оно ныне характеризуется крайнею специализацией, то есть
распадом целостного знания на самодовлеющие дисциплины, ут-
ратою идеи человечества. Распад доходит до того, что никто да-
же не задумывается над согласованием друг с другом разных ис-
торических дисциплин. Историк религии не считает нужным оп-
равдывать свое невежество в области экономической истории:

 


«Это не моя специальность». Палеограф с презрением смотрит
на историков, незнакомых с тайнами его специальности: рано
заниматься обобщениями - надо сперва собрать и «тщательно»
издать весь материал. Точно возможно беспринципное собира-
ние материала! Всякая попытка синтетического построения ис-
торического процесса вызывает подозрительные сомнения.
Против нее возражают: «Нельзя быть специалистом во всех об-
ластях. Синтез - дело популяризатора. В чем же тогда дело исто-
рика?»12. Карсавин, сложившийся как философ и методолог в со-
вершенно иной интеллектуальной среде, не смог принять тако-
го подхода.

 

Исторический факт и исторический
источник в концепции «Анналов»

ОДНИМ из главных препятствий для развития
новой исторической науки, по мнению Л. Февра, являлась при-
верженность историков к позитивистской, европоцентристской
картине мира. Борьбе с традиционным позитивистским мышле-
нием он посвятил ряд своих работ, позже переизданных под вы-
разительным общим заголовком «Бои за историю». В 1929 г.
Л. Февр вместе с другим выдающимся историком - М. Блоком
(1886-1944) основал ставший впоследствии наиболее влиятель-
ным международным методологическим изданием журнал «Ан-
налы». Журнал выступал за создание единой науки о человеке, за
междисциплинарные контакты историков с представителями
других наук, за «историю во всей ее полноте» (именно так назы-
валась одна из полемических работ Февра)13. При изучении но-
вых сторон исторического процесса, малоисследованных куль-
тур стали совершенно невыполнимыми строгие критерии доб-
ротного профессионализма позитивистской методологии. Эти
критерии были ориентированы на письменные тексты истории
античности и средневековой Европы. Поэтому традиционные
представления и связанные с ними исследовательские методики
подверглись резкой критике сторонников новой глобальной ис-
ториографии. Надежды историков нового поколения «Анналов»
были связаны прежде всего с интенсификацией интеллектуаль-
ных усилий познающего субъекта - широко мыслящего, ставяще-
го новые проблемы и преодолевающего пробелы в источниках с
помощью интуитивного постижения не поддающейся рацио-
нальному объяснению реальности. В эпистемологической ситуа-

 


ции познания данный подход абсолютизирует возможности ис-
следователя. Можно сравнить этот прорыв к глобальной исто-
рии, эмпирическая база которой еще не изучена и не может
быть подготовлена в ближайшей перспективе, с деятельностью
алхимика, пытающегося понять природу химических реакций.
Он может рассчитывать только на интуитивное постижение, на
гениальную догадку, на возможности своего интеллекта. Именно
поэтому неокантианская парадигма исторического познания, во-
зобладавшая в сознании историков рассматриваемого периода,
так пристально изучает познавательные возможности ученого.

«Новый пек очертил свое поле исследования, не ограничен-
ное рамками одной национальности, и ученые вынуждены будут
приспособить свой метод к интеллектуальным операциям более
широкого масштаба», - писал А. Тойнби, начавший в 30-е годы
публиковать свой новаторский труд14. Именно Тойнби сделал
смелую попытку создать цивилизационную модель глобальной
истории человечества, предложив типологию. Л. Февр в работе
«От Шпенглера к Тойнби»15 (1986) отдавал должное смелости за-
мысла ученого, говоря в то же время об «обольстительном исто-
рике-эссеисте, который взял на себя задачи сравнительной исто-
рии цивилизаций». Однако современники отмечали и огромные
«белые пятна» и даже «картонные декорации», маскирующие
пробелы в знании вопросов, еще не тронутых конкретными ис-
следованиями. Яркие страницы труда Тойнби посвящены лично-
сти исследователя, ее формированию и становлению «вдохнове-
ния историка». Он выделяет такие качества ученого, как любо-
пытство, восприимчивость, блуждающий огонек всеведения,
критические реакции, творческие ответ. В начале своего обоб-
щающего труда Л. Тойнби пишет о необычайном (для историков
предшествующих поколений) расширении поля деятельности
исследователя в хронологическом и в географическом простран-
стве и в самом подходе: понять историю народа возможно лишь
как часть истории человечества. Ученый отвергает саму мысль о
возможности восполнить эмпирическую базу, адекватную той,
которую сумела создать европоцентристская историография для
своих исследовательских запросов. Он с сожалением вспомина-
ет о Моммзене, который, подготовив свой шедевр - «Историю
Римской республики», «потратил всю оставшуюся жизнь на со-
ставление полного собрания латинских надписей и издание эн-
циклопедического собрания римского конституционного пра-
ва»16. При таком методологическом подходе источники выступа-
ют в безличной, пассивной роли. Для Тойнби, с одной стороны,
неприемлема «готовность гончара превратиться в раба своей
глины», а с другой стороны, особенно важно свойство человече-

 


ского ума смотреть на мир не как на неодушевленную природу, а
как на целое, с острым ощущением присутствия или отсутствия
в нем жизни. Тойнби утверждает возможность изучать целостное
человечество, обсуждает перспективы сравнительного исследо-
вания цивилизаций, создания видовых моделей, их контактов и
взаимодействий во времени и пространстве.

Основатели журнала «Анналы» (1929) проанализировали ту
новую профессиональную ситуацию, в которой предстояло дей-
ствовать историкам XX в., наметили реально возможные пути к
ее изменению и предприняли чрезвычайно важные шаги на пу-
ти создания новой концепции науки о человеке. Но они не бы-
ли властны изменить степень изученности источников этой но-
вой науки. Новая ситуация, в которой действуют историки XX в.
по сравнению с историками традиционной европоцентристской
ориентации, исключает для них возможность применения тра-
диционных критериев исследования. Было очевидно, что сово-
купность источников познания для решения новых задач долж-
на быть принципиально иной и не менее очевидно также и то,
что для ее эмпирической разработки - выявления, описания,
публикации, перевода на доступные для всего научного сообще-
ства ученых языки - требуются длительные усилия. Единственно
возможным для относительно быстрой профессиональной пере-
ориентированности историков стало изменение их психологи-
ческих установок. Господствовавшие настроения ярко выражали
эту новую ситуацию: активизация познавательных возможностей
исследователя-историка и расширение междисциплинарных
контактов историков с целью получить относительно готовые
данные для своих исследовательских интерпретаций, используя
сведения других наук, как гуманитарных, так и естественных.
Позитивистская методология на этом этапе была отброшена за
пределы престижных для историка занятий. Эпистемологиче-
ская триада - объект-субъект-их взаимодействие - для создания
научного произведения переосмысливалась в неокантианском
направлении. Приоритет объекта, характерный для позитивист-
ской ориентации, заменялся приоритетом субъекта. Кредо пози-
тивистской методологии выдвигало объект познания на первое
место: история невозможна без изучения объектов познания (ис-
торических источников). Она формулировалась в традицион-
ных для данного направления формулах: «Тексты, тексты, ниче-
го кроме текстов» (Н.Д. Фюстель де Куланж), «История создает-
ся по источникам. Их нет - нет и истории» (Ш.В. Ланглуа и
Ш. Сеньобос); «Там, где молчат источники, нема и история» (Л.
Альфан). Для того чтобы разрушить в сознании профессионалов
представление об убедительности данной «знаменитой форму-

 


лы», Л. Февр потратил немало усилий. В работе «Суд совести ис-
тории и историка» он, отдавая должное «знаменитой формуле»,
не утратившей своих неоценимых достоинств, писал далее, что
«...формула эта представляется опасной: она как бы противосто-
яла общему направлению различных, но действующих заодно гу-
манитарных дисциплин. Она предполагала тесную связь между
историей и письменностью - и это в тот самый момент, когда
ученые, занимавшиеся исследованиями доисторического перио-
да, - как показательно само это название! - старались восстано-
вить без помощи текстов самую пространную из глав человече-
ской истории»17. В критической рецензии на работу Ш. Сеньо-
боса и П.И. Милюкова «История России» (1932) Февр иронично
нарисовал образ эрудита, который «восседая на исполинской
груде бумаги, сделанной из древесных опилок и замаранной ани-
линовыми красками... восседая на этой груде, именуемой... «доку-
ментацией»«, не видит других перспективных возможностей «не
просто переписывать источники, а воссоздавать прошлое, при-
бегая для этого к помощи смежных дисциплин, подкрепляющих
и дополняющих одна другую...»18. Не трудно понять, что у исто-
риков новых поколений пропадала всякая охота обращаться к
трудоемким исследовательским процедурам с письменными тек-
стами, когда результаты и предпринимаемые усилия оказыва-
лись столь различны между собой. В неокантианстве должна бы-
ла измениться, и действительно изменилась, не только исследо-
вательская, но и образовательная концепция. У историков пос-
левоенного поколения сложилось достаточно устойчивое преду-
беждение против любых методологических рефлексий о том, с
каким объектом они работают и какие исследовательские прие-
мы постижения объективного знания являются для них обще-
принятыми, В том же смысле рассуждал и Р.Д. Коллингвуд: «Ино-
гда можно услышать жалобы, что сейчас накоплено так много
сырого исторического материала, что полное его использование
становится невозможным. Эти жалобы сопровождаются вздоха-
ми по добрым старым временам, когда книг было мало, библио-
теки компактны, а историк мог надеяться полностью овладеть
своим предметом»19. Английский методолог иронически называ-
ет фактографическую, описательную методику пересказывания
источников «историей ножниц и клея». В его собственной кон-
цепции данный подход уступает место проблемному. В качестве
смыслообразующей компоненты выступает активная деятель-
ность самого историка как познающего субъекта.

 


Историческое прошлое
в сознании историка

В ОТЛИЧИЕ от позитивистской формулы о том,
что без источников нет и истории, неокантианская утверждает:
нет истории без историка. Решающую роль познающего субъек-
та в создании исторической науки, в генерировании научного
знания раскрыл Р.Дж. Коллингвуд. Именно исследователь ставит
проблему и выбирает совокупность данных для ее решения. По-
становка проблемы и «основание» (совокупность данных для ее
решения) взаимосвязаны: «Вопрос и основание в истории кор-
релятивны. Основанием является все, что позволяет вам полу-
чить ответ на ваш вопрос, вопрос, который вы задаете в данную
минуту. Разумный вопрос (единственный тип вопроса, задавае-
мый человеком, компетентным в науке) - это вопрос, для полу-
чения отпета на который у вас, как вы полагаете, есть основа-
ния, или вы сможете их приобрести»20. Стремясь разъяснить от-
личие своего подхода от подхода позитивистского (ориентиро-
ванного на эмпирическую данность объекта), Коллингвуд пишет:
«Историки ножниц и клея изучали периоды; они собирали все
существующие свидетельства об ограниченной группе фактов,
тщетно надеясь извлечь что-то ценное. Научные историки изуча-
ют проблемы - они ставят вопросы и, если они хорошие исто-
рики, задают такие вопросы, на которые можно получить ответ.
Правильное понимание этой истины заставило Эркюля Пуаро
выразить свое презрение к «людям-ищейкам», ползающим по по-
лу в надежде подобрать что-нибудь такое, что может оказаться
ключом к разгадке преступления».

Коллингвуд сравнивал историка-исследователя с детективом,
активизирующим для решения поставленной задачи все свои ин-
теллектуальные возможности. Особенно интересно и глубоко ис-
следовал Коллингвуд интеллектуальную деятельность историка.
Такой историк-мыслитель не коллекционирует эмпирические
данности, не расклеивает цитаты из источников в своем истори-
ческом нарративе, но генерирует новые знания о человеке. Кол-
лингвуд убедительно показывает, что исторический факт не есть
нечто, данное непосредственно в восприятии. Исторический ме-
тод заключается для него в интерпретации фактических данных.
«Единственно возможное для него знание прошлого - опосредо-
ванное, выводное, или непрямое, знание»21. История есть вос-
произведение прошлого опыта в сознании историка. Исследова-
ние природы исторического мышления представляется Коллин-

 


гвуду первостепенно необходимым, и вклад ученого в филосо-
фию истории в данном направлении особенно ценен. По сути,
он постоянно обращается к феноменологическому аспекту проб-
лемы, т. е. не столько рассматривает природу мышления субъек-
та, сколько его отношение с предметом своего размышления -
реальностью прошлого. Он постоянно обращается к проблеме
произведения, документа, свидетельства. Однако объект истори-
ческого познания он не исследует системно - эта тема возника-
ет лишь тогда, когда ученый рассматривает исследовательские
ситуации историка как познающего субъекта.

В свете данного подхода проблема репрезентативности ис-
точников не может рассматриваться как самодостаточная. Кол-
лингвуд, сравнивая работу исследователя с работой детектива,
пишет: «Весьма разнородная совокупность вещественных дока-
зательств преступления! Об этой совокупности, я думаю, с пол-
ной уверенностью можно сказать лишь одно: никто, вероятно,
не сумел бы определить, из чего она будет состоять, до тех пор
пока все вопросы, возникшие по ходу следствия, не будут разре-
шены. В научной же истории все может быть использовано в ка-
честве оснований для логического вывода, и никто не может на-
перед знать, окажется ли выбранное историком основание пло-
дотворным. Только применение его к объяснению конкретных
событий может доказать его ценность»22. В принципе Коллин-
гвуд, вероятно, прав, поскольку, конечно, в качестве высшего су-
дьи результатов исследования и тех путей, которые он выбирает
для их достижения, выступает сам ученый. Однако вопрос все
же остается: возможно ли в этом случае воспроизведение резуль-
татов исследования, каковы критерии научности полученного
нового знания? Если история есть воспроизведение прошлого
опыта в сознании исследователя, то каким должно быть это про-
изведение, что, собственно, представляет из себя тот историче-
ский нарратив, который историк предлагает научному сообще-
ству?

Труд Коллингвуда «Идея истории» имеет четко выраженную
антипозитивистскую направленность. Как и полемические рабо-
ты Февра, эти «бои» за историю нового типа имели целью раз-
венчать в глазах нового поколения позитивистские догмы. Нас-
ледство позитивизма в современной историографии, по словам
Коллингвуда, если брать фактографическую сторону, состоит «В
комбинации беспрецедентного мастерства в решении маломас-
штабных проблем с беспрецедентной беспомощностью в реше-
нии проблем крупномасштабных»23. Эту полемическую направ-
ленность следует иметь в виду для более взвешенной интерпре-
тации методологических позиций трудов этих выдающихся мыс-

 


лителей. Не следует забывать, что ученые данного типа имели
великолепную профессиональную университетскую подготовку,
вобравшую в себя беспрецедентное мастерство конкретных ис-
следований, и одновременно продвигались вперед, отталкиваясь
от имевшегося высокого профессионального уровня мировой
исторической науки. Их цель была в том, чтобы открыть новые
возможности интенсификации личных возможностей ученого-
интеллектуала, обратить его к решению новых масштабных за-
дач, - на основе профессионализма, а не вместо него.

Особый интерес для размышлений о проблемах методоло-
гии истории данного периода имеет «Апология истории, или Ре-
месло историка» М. Блока (1886-1944). К сожалению, книга не
была завершена автором, так как создавалась в условиях оккупи-
рованной Франции. Она была издана благодаря усилиям Л. Фев-
ра и других последователей героически погибшего (1944 г.)
М. Блока уже после окончания второй мировой войны. Книга
была посвящена утверждению высокого значения исторической
науки, она раскрывала для читателя полное внутреннего напря-
жения пространство человеческой мысли, в котором реализует-
ся ремесло историка.

Сразу же после второй мировой войны вышел в свет еще
один выдающийся труд, посвященный исторической науке и ее
значению в современной культуре, - «Идея истории» Р.Дж. Кол-
лингвуда. Книги Коллингвуда и Блока заставляли задуматься о
месте ученого в современном обществе. Главы из книги М. Бло-
ка о ремесле историка-профессионала, об исследовательской ме-
тодологии, о выборе проблематики исследования воспринима-
лись неразрывно с самим фактом ее создания, в свете героиче-
ского жизненного выбора ученого.

Еще один шаг на пути утверждения самодостаточности субъ-
екта познания в изучении прошедшей реальности делает в 50-е
годы А.И. Марру. Методолог и историк средневековой культуры,
Марру справедливо считал, что историческая наука, как и любая
наука вообще, требует неустанных методологических рефлек-
сий. Марру мыслил в рамках данной методологической парадиг-
мы, придавая важное значение личным качествам историка, и
прежде всего его способности воспроизводить в своем сознании
психологии людей иной эпохи. Марру придавал особое значение
и специальное исследование проблем методологии, теории ис-
торического знания24. Особо подчеркивая (в ставшем уже тради-
ционном антипозитивистском духе) значение субъекта, постига-
ющего реальность прошлого прежде всего благодаря интерпре-
тационным способностям к сопереживанию и интуитивному вос-
приятию мира прошлого, Марру негативно оценивал возможно-

 


сти истории как науки об объективном знании. Позитивистские
методики, наподобие предлагаемых Ланглуа и Сеньобосом, он
считал наивными попытками достижения реального знания. По-
зиция Марру вызвала демарш историков-профессионалов, кото-
рые оспаривали предложенный им путь «сопереживания и симпа-
тии» как единственный способ познания реальности прошлого.

Имеющее значительное влияние на культуру XX в., становле-
ние информационных наук произошло под знаком технологиче-
ских приоритетов и не сопровождалось возникновением соизме-
римых информационным технологиям гуманитарных идей, пре-
жде всего фундаментальных понятий. В свою очередь, науки о
культуре, на время отказавшись от широких сравнительных ис-
следований мира природы и мира культуры, искусственно огра-
ничили для себя возможности применения системного подхода,
природы информации, поведения и др. Утверждалась мысль о
неприемлемости для гуманитарных наук общенаучных критери-
ев объективности познания, верификации и общезначимости
требований научного сообщества к воспроизводимости результа-
тов. Развитие же собственно исторического метода в рамках
неокантианской парадигмы принесло наиболее значительные
результаты в исследовании активной деятельности субъекта ис-
торического познания.

Таким образом, методологические дискуссии антипозитиви-
стской направленности сосредоточили главное внимание на по-
знавательной деятельности историка. При этом в качестве глав-
ного критерия результативности его исследовательского метода
выступает собственное суждение историка. Вопрос о том, созда-
ст ли наука общезначимые ценности, остается открытым. По ло-
гике такого суждения, ученый как художник судит себя согласно
собственным и только собственным законам творчества. Не уди-
вительно, что вследствие подобного взгляда на научную деятель-
ность ее принципиальное отличие от деятельности художника
стирается. Методология источниковедения как системное зна-
ние не находит для себя оснований. В массовом сознании дан-
ный подход реализуется в трактовках исследовательских мето-
дов работы с. источниками как прикладных, технических, вспо-
могательных методик, не требующих ввиду их самоочевидности
теоретического обоснования. Становится, следовательно, невоз-
можным и реальный прогресс в развитии исследовательских ме-
тодов. Влияние данной концептуальной парадигмы на общест-
венное сознание оказалось весьма существенным - была сформи-
рована и соответствующая модель профессионального образова-
ния историков, не способных совершенствовать исследователь-
скую методологию. Целостный подход к гуманитарному знанию

 


как научному реализовался в рамках другой, феноменологиче-
ской, философской парадигмы, научные основы которой сфор-
мулировал Э. Гуссерль.



Дата добавления: 2020-08-31; просмотров: 360;


Поиск по сайту:

Воспользовавшись поиском можно найти нужную информацию на сайте.

Поделитесь с друзьями:

Считаете данную информацию полезной, тогда расскажите друзьям в соц. сетях.
Poznayka.org - Познайка.Орг - 2016-2024 год. Материал предоставляется для ознакомительных и учебных целей.
Генерация страницы за: 0.021 сек.