Судьба исторического деятеля как предел объясняющих обобщений

В случае неудовлетворительных результатов причинно-следственного объяснения мотивов поведения людей в историческом прошлом, следует сузить сферу допустимости исторических обобщений повторяемостью событий кругом действий некоторой конкретной личности.

Уникальные действия конкретного человека можно объяснить взаимодействием внешних обстоятельств с его привычками и психологическими установками (комплексами приобретённых рефлексов). Исследователь в этом случае руководствуется правилом: историк должен знать своего героя, что отличается от знания банальностей о человеке вообще или о данной исторической эпохе вообще. Действительно, если можно объяснить дворцовый переворот амбициями младшего принца, не стоит выводить его поступки только из кризиса феодального строя; если можно казнь ведьмы в конкретном средневековом городе объяснить только религиозными причинами, не стоит связывать это с развитием товарно-денежных отношений в ближайшие несколько десятилетий. Хотя в других подобных случаях может оказаться нелишним разноуровневое объяснение причинно-следственных связей, и уникальные обстоятельства места и времени будут иметь в качестве необходимых и достаточных условий общую предшествующую экономическую и политическую историю.

При этом следует помнить, что в судьбе любой личности возможна непредсказуемость, вследствие существования у человека свободы воли. Поэтому изолированное исследование повторяемости внутри одной судьбы и поведения одной конкретной исторической личности далеко не всегда способно дать однозначные объяснения. Таким путём, например, невозможно учесть «человеческий фактор» в военных конфликтах, в частности в руководстве войсками. Один и тот же командующий способен и на верные решения, и на ошибки.

В случае недостаточности для объяснения событий нормативных законов рационального поведения, историческое объяснение строится по следующему алгоритму:

1) деятель А намеривается осуществить действие p (достигнуть цели p)

2) деятель A считает, что он не сможет осуществить p, если он не совершит действия a (не использует средство a);

3) следовательно, деятель A совершит действие а.

Такой алгоритм причинного объяснения человеческих действий разработал в начале 70-х годов финский логик и философ Георг фон Вригт (род. в 1916 г.)[22].

Точное достижение именно тех целей, которые ставил перед собой исторический деятель и полное использование именно тех средств, которые он запланировал, почти невозможно. Поэтому историк, установив, что считал для себя исторический деятель целью и средствами, затем должен выяснить какие события их исказили, то есть, как и почему корректировал исторический деятель свои цели и средства их достижения.

В правдоподобных объяснениях поведения людей исторического прошлого историк не пытается судить о мотивах поведения людей исторического прошлого, беря за основу мотивы поведения современных людей, а пытается по мере возможности восстановить ментальность эпохи.

В качестве примера рассмотрим использование нормативных законов для объяснения одной и той же исторической ситуации (реформы Ивана Грозного) двумя отечественными историками – В.Б. Кобриным и Ю.М.Лотманом.

Советский историк В.Б. Кобрин (1930 - 1990) в своей книге "Иван Грозный" рассуждает о том, наиболее ли удачный путь централизации, ликвидации удельного сепаратизма в русском государстве был избран в XVI веке. Автор утверждает, что существовала реальная альтернатива тому пути, по которому пошел царь Иван, вводя опричнину. По мнению В.Б. Кобрина, существование этой альтернативы показала деятельность Избранной рады, при правлении которой были начаты глубокие структурные реформы, направленные на достижение централизации. Этот путь не только был не таким мучительным и кровавым, как опричный, он и обещал результаты более прочные и исключал становление снабжённой государственным аппаратом деспотической монархии. Но этот путь не обещал результатов немедленных.

В.Б. Кобрин, характеризуя опричнину, противостоит распространённой версии о том, что посредством опричнины Иван Грозный боролся с враждебным его власти боярством. Он не согласен с тем, что боярство выступало против государственной централизации, а дворянство являлось своего рода опорой царской власти. Как и падение Избранной рады, введение опричнины он объясняет стремлением царя любым путём, включая террор, укрепить единоличную власть^[23].

Здесь имеет место неявное навязывание субъектам исторического действия политических мотивов, рациональных с точки зрения современного историка, но не обязательно присущих самим историческим деятелям. Рациональные мотивы централизации и укрепления личной власти преломлялись через иррациональные мотивы неуравновешенной личности Ивана IV, более того, трудно установить существовали ли вообще эти рациональные мотивы, или они представляют собой только попытку историков рационально объяснить нерациональное (с точки зрения современного здравого смысла) поведение царя.

Русский литературовед, семиотик, культуролог Ю.М. Лотман (1922–1993), рассматривая тот же исторический эпизод, что и В.Б. Кобрин, считает, что альтернативы для политической ситуации России того времени следует рассматривать только как альтернативы внутри иррациональной логики царя Ивана в контексте русской средневековой ментальности. В связи с этим, Ю.М. Лотман рассматривает такие явления русской культуры, как юродство и самодурство. Поведение самодура может реализоваться как обессмысленное и безграничное новаторство, нарушение стабильности ради самого нарушения. Поступки самодура непредсказуемы. "Непредсказуемость" в данном случае следует понимать как отсутствие внутренней политической логики, однако в области личного поведения смена взрывов жестокости и эксцессов покаяния позволяет говорить об упорядоченности, которая представляет область психопатологии.

Лотман интерпретирует поведение Ивана Грозного как сознательный эксперимент по преодолению любых запретов. Автор обращал внимание, прежде всего, на этические запреты и бытовое поведение. Эта та область, в которой эксцессы поведения царя не могут быть мотивированны никакими государственными соображениями, но в то же время они влияли на политику^[24].

Ю.М. Лотман выделил следующие альтернативные мотивы поведения Ивана Грозного: вопрос о том, во Христе или в дьяволе дарована власть, приводил к резким переломам поведения от святости к греху; желание избавиться от противоречий между святостью и грехом приводили к совмещению их в юродствовании; чередование ролей безграничного властителя и беззащитного изгнанника (сама опричнина включает в себя двойную психологию – поиск безопасного убежища и неограниченное самодержавие).^[25]

В вышеприведённом сравнении двух интерпретаций деятельности Ивана Грозного можно заметить, что В.Б. Кобрин руководствуется представлением об Иване Грозном как о типичном рационально действующем правителе, находящимся в ситуации усиления сепаратизма в стране. В объяснении поступков Ивана Грозном В.Б. Кобрин, руководствуется нормативным законом, согласно которому, государь любой эпохи и любой страны в ситуации угрозы личной власти и угрозы раздробленности в государстве будет укреплять личную власть и разными путями устранять реальных и потенциальных врагов. Ю.М. Лотман отказался от обобщающих трюизмов, он ограничил пределы объясняющих обобщений, во-первых, православной средневековой духовностью, во-вторых, повторяемостью поступков в судьбе Ивана Грозного.