Понятие исихазма и его значение для церковного искусства.

Монах Валаам, приехавший на Афон из Колабрии услыхав про эти откровения афонских подвижников, счел, что это не православное учение, что это ересь, и разгорелся спор. В защиту афонских подвижников выступил знаменитый отец Церкви Григорий Палама, который и победил в споре. Учение афонских монахов и Григория Паламы было принято церковным учением. Фаворский свет, по учению Г.Паламы, и есть одна из таких нетварных энергий, в которых Бог являет Себя, но сущность Его при этом остается целиком не познаваемой. Это имеет значение для церковного искусства, поскольку иконопись изображает в знаках; в тварных знаках она учит нас о невидимом и нетварном Боге. В качестве знаков она берет формы и краски видимого мира. И здесь очень важно, можно ли при помощи этих красок и форм видимого мира предать учение о невидимом мире? каково соприкосновение видимого и невидимого миров? Соприкасаются они или нет? Здесь и встает вопрос о Фаворском свете.

Тогда встает вопрос для церковного искусства: если это был тварный свет, то его можно изобразить, а если это был нетварный свет, то мы его можем изобразить только через посредство знака. И тогда свет тварный, т. е. солнечный свет, становится для нас знаком другой природы, знаком этого нетварного света, его грубым аналогом. Это очень важно, потому что это заставляет нас весь видимый мир рассматривать как систему знаков мира невидимого и мира Божественного. Это обусловливает в искусстве разработку особого языка - языка знаков. Совершенно ясно, что если мы свет и каждую окрашенность рассматриваем как знак нетварного и невидимого, то для нас все в мире просто становится системой знаков.

Иконопись со времен, когда она вышла из катакомб, быстро развивается как язык и сохраняет его постоянно. Меняются только частности, школы, но сам язык остается неизменным. И практика эта такова потому, что здесь имеется, во-первых, постоянное неизменное аскетическое учение Отцов Церкви. А во-вторых, литургический аспект. Два эти аспекта и порождают икону – мы приходим к тому же результату. Но сейчас мы рассматриваем под углом исихазма. Эти аспекты – литургический и аскетический – тесно связаны с православной антропологией, т. е. учением о человеке. Вся аскетика – это и есть учение о человеке. И у всех Отцов Церкви мы находим драгоценные свидетельства о духовной природе человека, которые имеют очень большое значение для понимания иконы в исихастском аспекте.

Иконография Преображения всегда привлекается искусствоведами, когда речь идет об исихазме в искусстве. Потому что это тот самый основной момент в евангельском повествовании, вокруг которого шли споры о Фаворском свете, Изображается тот самый Фаворский свет. «Молчание есть тайна будущего века». Но икона открывает нам по своему замыслу через красочную знаковую систему духовный мир. Это само по себе молчаливое, самое тихое и тайное искусство.

Великая Суббота – это также литургическая основа исихазма в искусстве, потому что это день, когда в тропаре, читаемом вместо «Херувимской», говорится: «Да молчит всякая плоть человеча и да стоит со страхом и трепетом, ничтоже земное в себе да помышляет. Царь бо царствующих и Господь господствующих приходит заклатися…» Это в некотором роде суть всего церковного изобразительного искусства. Это закон для иконописца, то что он должен помнить каждый день, садясь за мольберт. Он должен творить перед собой тропарь Великой Субботы. Он субботствует каждый раз только тогда у него будет что-то получаться. Это потрясающая тайна, когда Бог сходит во ад, и мы совершенно не знаем, что это такое. Это тайна Воскресения, тайна нашего спасения, непостижимая антиномия смерти и воскресения.

Иконописцем-исихастом, изображающим Божественный свет, считают Феофана Грека; родоначальником исихастской практики в России- прп. Сергия. Внутреннее сосредоточение, углубление в себя, покой в душе, молчание сердца- отличительные особенности московской школы.

В более поздней иконописи существуют специальные сюжеты молчания: Иоанн Богослов в молчании; Спас-благое молчание; Не рыдай Мене, Мати и некоторые другие сюжеты, которые можно назвать исихастскими.

ЖИВОПИСЬ ИСИХАЗМА Свет - одно из ключевых понятий христианского благовестия и образ, данный в Евангелии для постижения Бога. "Я - свет миру" (Ин. 8.12) - говорит о себе Христос. Поэтому Никео-Цареградский Символ веры исповедует Христа как "Света от Света, Бога истинного от Бога истинного". Бог приходит в мир как свет: "Свет во тьме светит и тьма не объяла его" (Ин. 1.5). Православное богословие строит свое учение о Боге как о свете, действующем в этом мире, через который мир спасется, просвещается и преображается. "Вы - свет мира" (Мф. 5.14) - говорит Христос своим ученикам и на этом строится православная аскетика. Свет - одна из основных категорий богословия иконы. Через свет катафатика и апофатика иконологии находят адекватную форму выражения. Но учение исихастов придало переживанию света в иконе особую глубину, остроту и наполненность. И в XIV веке свет, если можно так выразиться, становится "главным героем" иконописи.

История исихазма позволяет нам лучше представить духовный и исторический контекст эпохи, ставшей золотым веком русской иконы, эпохи, которая дала Феофана Грека, Андрея Рублева, Дионисия. Вне исихазма творчество этих мастеров будет не только не понятно, но и может быть неверно истолковано. В свою очередь именно на этих вершинах духовного искусства хорошо прослеживается связь иконописания и иконопочитания с богословскими и мистическими глубинами Православия. Не случайно память св. Григория Паламы празднуется в неделю торжества Православия - этим Церковь подчеркивает неразрывное единство догматики, одержавшей победу в лице иконопочитателей, и мистики, синтезированной в учении Паламы, то есть тождество ортодоксии и ортопраксии.

Исихастская созерцательно-молитвенная практика, учение о Фаворском свете и обожении оказались наиболее глубоким раскрытием учения об образе, которое положено в основу богословия иконы. Но каждый из названных нами художников - Феофан Грек, Андрей Рублев и Дионисий - воплощает это по-своему. И это свидетельствует, что единство не исключает многообразия, ортодоксальность невозможна без личного мистического опыта, а каноничность православного искусства нисколько не умаляет индивидуальности художника.