Формирование российской государственности. Норманнская теория

К моменту формирования цивилизации Древней Руси в сообществе мировых цивилизаций уже был накоплен опыт существования, как выше отмечалось, различных цивилизационных типов: замкнутый тип развития; циклический (восточный) тип развития; интенсивный (западный) тип развития Процесс формирования и развития Древнерусского государства охватывает период со второй половины IX до начала ХП в. Это было время складывания феодальной системы в Европе. В исторической науке оно определяется как раннее средневековье. На этом этапе Европа не составляла социально-культурной общности, имелись две социальные системы, два разных мира. Первый мир — античный, рабовладельческий, уже христианский и для своего времени высокоразвитый. Он включал, помимо греков и римлян, кельтов Галлии и жителей Пиренейского полуострова, в значительной степени племена Северных Балкан и Британии. Другой мир, причем более обширный, — мир варваров: родоплеменной, языческий, со своим неповторимым обликом, еще не знавший классового общества. Именно в раннем средневековье среди европейских народов начали формироваться самостоятельные политические силы. Пространство континента все более насыщалось: росла численность населения, появлялись новые государственные образования, многограннее становилось общение между ними. Европа превращалась в качественно новую цивилизацию. К числу важнейших событий, предшествовавших и повлиявших на формирование континентальной общности, являлись:

Ø падение в V в. Западной Римской империи. В 476 г. вождь германских наемников Одоакр сместил последнего римского императора Ромула Августула;

Ø постоянные войны между варварскими королевствами;

Ø продолжавшиеся передвижения племенных союзов, не сумевших создать своих государств: германских (свевов, герулов, гепидов, скиров); тюркских (гуннов, аваров, протоболгар); иранских (аланов); славянских;

Ø арабская экспансия на континент в VII в.;

Ø венгерское вторжение и захват территории Паннонии;

Ø опустошительные набеги норманнов — северогерманских народов, населявших Скандинавские страны в VIII – середине XI в.;

Ø постоянно усиливавшееся влияние Византийской империи.

В такой сложной и противоречивой ситуации наиболее стабильными факторами, определявшими основные тенденции европейской цивилизации, стали:

Ø христианство — его миропонимание, право, обычаи, этика, мораль;

Ø интенсификация связей с соседними континентами, прежде всего, с арабами Ближнего Востока, Северной Африки, а также с Закавказьем и другими странами, вплоть до отдаленных Индии и Китая;

Ø хозяйственная самостоятельность непосредственных производителей, которая определяла важность политического фактора в системе феодальных отношений;

Ø сословно-корпоративная структура европейского общества;

Ø постоянно усиливавшаяся роль государства, которое обеспечивало защиту населения от внешних угроз и являлось главным носителем внутреннего порядка.

Наиболее четкое классическое оформление феодализм как историческое явление в истории мировых цивилизаций нашел в Западной Европе. Представляется целесообразным рассмотреть его характерные основные черты.

Необходимо подчеркнуть, что во многих научных работах и учебных пособиях, изданных в советское время, термин “феодализм” использовался для обозначения весьма длительного периода отечественной истории с момента возникновения Древнерусского государства до XIX в. Подобное объединение нескольких очень разных этапов общественного, государственного и культурного развития народов Восточно-Европейской равнины было результатом механического приложения к отечественной истории марксовой схемы, в соответствии с которой одна общественно-экономическая формация сменяет другую, причем, “капитализму” обязательно предшествует “феодализм”. К.Маркс произвольно изменил смысл термина “феодализм”, придал ему расширительное значение. Последователи К.Маркса попытались доказать универсальность формационной схемы, использовать ее для толкования истории всех стран и континентов. В результате искали (и якобы находили) феодальные отношения там, где их не было, например, в Российской империи XIX в. Чисто экономическая трактовка понятия продемонстрировала свою несостоятельность. Чтобы избежать явно нелепого сближения общественного строя, существовавшего при Ярославе Мудром, с порядками, установившимися в послепетровском абсолютистском государстве, историки-марксисты стали употреблять поясняющие эпитеты: “раннефеодальное государство”, “период феодальной раздробленности”, “зрелый феодализм”, “поздний феодализм”. Подобные ухищрения помогли сгладить наиболее очевидные противоречия, порожденные расширительным и искусственным словоупотреблением, однако значение термина “феодализм” и специфика русского феодализма оставались не вполне ясными.

Опыт показывает, что дать точное определение исторического понятия (как и любого понятия, используемого гуманитарной наукой) всегда непросто. Тем не менее, можно достичь известной четкости, если не пытаться подгонять сложные процессы под упрощенные схемы, а, отталкиваясь от схемы, фиксировать отклонения от нее, подмечать такие черты, которые придают развитию каждого народа своеобразие, а истории — неповторимость.

Французский историк Франсуа Гизо (1787 – 1874) на основе анализа средневековой истории Западной Европы выделил три основных признака феодального общественного устройства:

1. Владение землей является привилегией людей, несущих военную (иногда иную государственную) службу, причем права на землю обусловлены выполнением определенных обязанностей (в соответствии с обычаем, приобретающим значение закона, или по договору вассала с сеньором).

2. Тот, кому принадлежит земля, обладает и властью, наделяя своего вассала землей, сеньор уступает ему и часть своих властных полномочий.

3. Землевладельцы-феодалы образуют не только привилегированное, но и иерархически организованное сословие (т.е. соблюдают порядок многоступенчатого подчинения менее сильных более могущественным: рыцари зависят от баронов, бароны от графов или герцогов и т. д.).

В дополнение к концепции Ф. Гизо, исходя из современного уровня накопления исторических знаний, сделаем такие замечания:

1. Феодальное общество придирчиво относилось к социальному происхождению человека, но не проводило резких границ между народностями, еще далеко не сложившимися и не обладавшими специфическим самосознанием; идеей, объединявшей в феодальную эпоху разные сословия, была идея общности веры, а не языка, идея религиозная. В Западной Европе интегрирующая роль этой идеи особенно отчетливо проявилась в период крестовых походов XI—XIII вв. На Руси именно принадлежность к православию и церковное единство периодически сплачивали разные земли в противостоянии языческой или иноверной Степи.

2. Феодальная общественная организация возникает лишь там, где обладание землей сулит существенные экономические преимущества и становится важным политическим фактором. В условиях раздробленности относительная стабильность развития каждого феодального владения определяется возможностью хозяйственного самообеспечения (натуральное хозяйство). Дестабилизирующим фактором становятся почти постоянные военные столкновения феодалов (усобицы на Руси, «частные войны» в Западной Европе).

3. Феодальная система возникает только там, где право сильного признается обществом и лишь отчасти смягчается традицией, законом. Иными словами, феодализм как господство военного сословия оформляется в регулярно воюющем обществе. Как только на достаточно обширных территориях основным способом разрешения конфликтов становится применение закона, а не вооруженной силы, феодализм постепенно уступает место новому укладу — национальным государствам, обычно возглавляемым сильной монархической властью, которая способна смирить буйных землевладельцев-воинов.

Все это наиболее рельефно проявилось в средневековой Западной Европе. На Руси, однако, имелась специфика.

Во-первых, в дохристианский период развития Древнерусского государства земли, слабо связанные друг с другом и порой лишь номинально подчиненные Киеву, управлялись местными племенными князьями, которых постепенно заменяли наместниками.

Во-вторых, Владимир Креститель старался использовать в качестве своих представителей в разных областях собственных сыновей.

В-третьих, иногда такие стремления великого князя наталкивались на довольно упорное сопротивление местных жителей.

В-четвертых, управлявшие от имени киевского государя наместники были скорее слугами, чем вассалами.

В XI в., насколько можно судить, появляются первые признаки феодализации русского общества. До этого владение землей не играло большой роли в обеспечении могущества властителей. Основными источниками их богатства были поступления от торговли и военная добыча. Предание сохранило высказывание Владимира I, утверждавшего, что богатство, которое “лежит мертво”, ничто по сравнению с храброй и сильной дружиной: “с нею можно доискаться и больше этого”[61]. В XI в. русские князья и их знатные дружинники уже не уповают исключительно на военно-торговую деятельность и начинают прибирать к рукам земельные угодья. По-видимому, в то время параллельно происходили два процесса.

Ø Князья и старшие дружинники размещали на контролировавшихся ими землях своих рабов[62].

Ø Происходило закабаление некогда свободных крестьян, вынужденных в неурожайные годы залезать в долги (брать ссуду, купу), заключать договор (ряд) об исполнении каких-либо работ, отдаваться под покровительство князя, способного защитить общины земледельцев от набегов кочевников, или попросту подчиняться грубой вооруженной силе.

В XI в., по-видимому, возникают первые вотчины (крупные хозяйства феодального типа), но достоверные данные об их распространении отсутствуют, как и сведения о вассальных отношениях, обусловленных поземельной зависимостью. Можно предположить, что на просторах Восточноевропейской равнины с малочисленным пашенным населением земля еще не воспринималась как основная ценность. Система политической взаимозависимости и соподчиненности князей в XI в. также мало напоминала западноевропейскую иерархию королей, герцогов, графов, баронов и рыцарей. В XI и в первой трети XII в. сохранялось государственное единство всех или почти всех земель, некогда подчиненных Олегу и Игорю. (Вероятно, уже в начале XI в. обособилось Полоцкое княжество, лишь на время вошедшее в державу Владимира, а затем ставшее практически самостоятельным владением потомков этого правителя и полоцкой княжны Рогнеды). Не вполне ясно, как именно обеспечивалось подчинение разных земель Киеву, как распределялись эти земли между князьями. Описанный еще историками XIX в. принцип постепенного (поочередного) перемещения князей с одного престола на другой был скорее идеальной схемой, чем практически функционировавшим механизмом.

С.М.Соловьев, анализируя политическое устройство Руси после Ярослава Мудрого (1019 – 1054), пришел к выводу, что подвластные великому князю земли не дробились на отдельные владения, а рассматривались как общее достояние всего рода Ярославичей. Князья получали во временное управление какую-либо часть этого общего владения — тем лучшую, чем “старше” считался тот или иной князь. Старшинство, по замыслу Ярослава, должно было определяться следующим образом: за властвующим киевским великим князем шли все его братья; после их смерти их старшие сыновья наследовали отцовские места в веренице князей, постепенно продвигавшихся от менее престижных престолов к более значимым. При этом на титул великого князя могли претендовать только те князья, чьи отцы успели побывать на столичном княжении. Если же какой-то князь умирал прежде, чем наступала его очередь занять престол в Киеве, то его потомки лишались права на этот престол и вокняживались где-нибудь в более захолустном городе.

Такая система “лествичного восхождения” (по выражению В.О.Ключевского, “очередной порядок” наследования) была очень далека от совершенства и порождала постоянные распри между братьями и детьми князей (старший сын великого князя мог занять отцовский престол только после смерти всех своих дядьев). Споры о старшинстве между дядьями и племянниками были частым явлением на Руси (уже Московской) и в более поздний период, пока в XV в. там не установился порядок передачи власти от отца к сыну.

Русские князья в принципе признавали “лествичное восхождение” и часто ссылались на это установление Ярослава (правда, в основном тогда, когда подобные ссылки были им выгодны). Однако при каждом удобном случае Ярославичи норовили нарушить очередность, — разумеется, с пользой для себя или своих наиболее близких родственников, союзников. Схема оказалась нежизнеспособной; запутанный порядок наследования был поводом для частых усобиц, а недовольство князей — исключенных из очереди за властью (князья-изгои),— постоянным источником смут. Поиск более простых решений привел русских князей к мысли о наследовании конкретных земельных владений. Такая идея была высказана на съезде князей еще в 1097 г., где было предложено каждому “держать отчину”, однако до реализации этого замысла было еще далеко. Лишь после долгих и разорительных усобиц, после успешного, но кратковременного восстановления реального единства русских земель при Владимире Мономахе (1113 – 1125) и его сыне Мстиславе (1125 – 1132) на Руси сложились формы государственной власти, близкие к тогдашним западноевропейским. Страна вступила в период феодальной раздробленности.

Мировая империя средневековья — Византия пренебрежительно относилась к другим, особенно варварским народам. Это было нормой ее внешней политики. Однако она не без удивления открывала для себя новые страны. “Открытие Руси”, как об этом писал константинопольский патриарх Фотий, состоялось в 860 г. В этот год у стен Царьграда — столицы Восточной Римской империи появился русский ладейный флот. Осада Константинополя стала своеобразной точкой отсчета русской истории в греческих хрониках.

ПВЛ со ссылкой на греческое летописание отмечала, что с того времени “начашася прозывати Русска земля”. Состоялось дипломатическое признание Новгородско-Киевской Руси Византией. Между двумя государствами, как справедливо полагали известные историки А.А.Шахматов, В.В.Мавродин и другие, был заключен договор “мира и любви”.Однако крупная восточнославянская держава, конечно же, возникла не из политического “небытия”, как это пытался изобразить Фотий. Народ, населявший ее, был известен в Византии издавна. Другое дело, что греки не желали долгое время замечать изменений, происходивших в восточно-славянском мире.

Необходимо отметить, что для Руси в IX – Х вв. отношения с Византией имели очень важное значение. Они носили сложный характер, включая в себя мирные экономические, политические и культурные связи и военные столкновения. Византия в этот период была мощнейшим государством. Однако она постоянно подвергалась нашествию с различных сторон, в т.ч. и Руси. Русские дружины совершали набеги на причерноморские византийские города и даже покушались на Константинополь (Царьград). Византийская внешняя политика имела своей целью подчинение своему влиянию сопредельных народов. Одним из путей осуществления этого была их христианизация. Влияние Византии как носительницы более высокой культуры было для Руси плодотворным во многих сферах, в том числе, политической, культурной, духовной. Но сложившаяся ориентация на Византию, особенно после принятия восточного христианства, привела к отторжению восточных славян от латинства, и сближению с носителями византийской традиции. Приобщение к ценностям мировой культуры шло во многом в этом направлении.

Сам термин “Древняя Русь” нам привычен, но имеет различные толкования. По мнению многих историков, и, прежде всего, С.М.Соловьева, он появился в XV в. и был связан с необходимостью политического обоснования претензий Ивана III на все территориальное наследие Рюриковичей. И такое объяснение имело под собой серьезные основания, поскольку условия формирования восточнославянского государства появляются, по крайней мере, в VI в.

Значительный исторический период между VI и IX столетиями — время перехода от первобытной общины к феодальным отношениям, время создания экономических, социально-политических, духовно-нравственных предпосылок создания раннефеодального государства. Процесс возникновения государственности из недр первобытного общества — явление, исключительно медленное и постепенное. Подтверждается это тем, что в новом феодальном быту во многом сохранялись старые патриархальные понятия (вервь, князь, челядь, отрок), обозначавшие: родовую общину, домовладыку, младших членов семьи или рода. Главным в понимании такого процесса является выяснение того исторического момента, когда государство стало насущной необходимостью, и заменило внешне сходные с ним органы племенного управления. Следует учитывать два параллельно идущих процесса: первый — медленный, подспудный распад родовых отношений и рождение феодальных; второй — более яркий и заметный для современников — формирование крупных политических образований, массовая колонизация, покорение соседних племен, соперничество с мировыми державами.Второй ряд явлений обусловлен первым, вытекает из него и зависит от стадии трансформации старого.

Комплекс предпосылок образования государства у восточных славян был связан, прежде всего, с развитием производительных сил у земледельческих племен. Выражалось это в появлении таких орудий труда и такого количества уже расчищенных и распаханных земель, которые позволили сократить размеры трудового коллектива до одного “дыма”, до одного “рада”, то есть, до одной крестьянской семьи. Особенно это характерно для южных районов, в отличие от северных, где вплоть до VIII в. сохранялись кровнородственные отношения.

Немаловажную роль в формировании раннеславянской государственности сыграло появление “соседской общины”, способной вынести тяжесть классовой организации общества. Ее возникновение было связано, прежде всего, с распадом родовых отношений, которое привело к созданию хозяйственно самостоятельных семей на базе соседских отношений.

Если проанализировать структуру древнерусских поселений VIII в., то можно увидеть достаточно сложную картину: имущественное неравенство, появление дружин, различные условия быта, возникновение огромных укрепленных сел с тысячным населением. Ослабление родовых связей и превращение единого трудового коллектива в совокупность самостоятельных семей сделало их более беззащитным, более доступными для экономического и внеэкономического принуждения. Хозяйственная устойчивость семьи стала крайне низкой (зависимость от природных условии, неурожаи, демографическая ситуация, вооруженное насилие и т.д.). Все это обусловило появление новой структурной формы, придававшей некоторую устойчивость обществу в целом. Ею стал феодальный двор с его стадами скота, запасами зерна, с его запасами “тяжкого товара” — кузнечной продукции, вооруженной охраной. Боярская усадьба стала ячейкой нарождающегося феодализма. Здесь накапливались людские и материальные резервы, создавались условия для расширенного воспроизводства и создания избыточного продукта, главного фактора в развитии внутреннего и внешнего торгового оборота.

Развитие торговли, прежде всего, международной, безусловно, положительно повлияло на формирование государственности у восточных славян. Она получила дополнительное стимулирование в рассматриваемый период, что подтверждается многочисленными археологическими находками. В местах поселений встречаются римские и арабские монеты. Клады восточных монет VII — начала IX в. распространены в Приднепровье, на Оке, в Поволжье, Новгородской земле. Одним из важнейших торговых путей того времени был путь “из варяг в греки”: через Западную Двину и Волхов с его притоками, а там, где эти реки протекают близко к Днепру, суда через систему волоков перетаскивались в Днепр, доходили до Черного моря и далее вдоль морского берега — до Византии. Полностью этот путь сложился в IX в. Другим торговым путем, одним из древнейших на территории Восточной Европы, был Волжский торговый путь, связывавший Русь со странами Востока. Связь с Западной Европой поддерживалась также по сухопутным дорогам.

В процессе развития внутриобщинных отношений появилось и имущественное неравенство. К нему приводило уничтожение принудительного родового принципа уравнительного распределения, замена родовой собственности семейной и личной, неравномерное накопление прибавочного продукта. Феодалы-бояре не были благотворителями для разорявшейся части крестьянства. Войной и голодом, применяя вооруженное насилие, выбирая наиболее слабые участки среди “сельских миров”, они постепенно утверждали свое господство, порабощая слабых, превращая их в холопов и другие категории зависимых людей. Этот многогранный, зачастую противоречивый процесс, приводил к выделению племенной знати, которая впоследствии стала основой формирования класса феодалов. Разумеется, общие успехи земледелия, скотоводства, ремесла и торговли увеличивали долю, получаемую “мирскими” и племенными властями, князьями, старейшинами, воеводами, волхвами.

Экономические возможности названных социальных групп стали основным условием их трансформации в военно-политическую элиту общества. Это был закономерный процесс, характерный и для западной цивилизации на ранних этапах формирования государственности.

Наличие союзов славянских племен, где превалировали территориально-экономические и военно-политические связи, также явилось серьезной предпосылкой формирования государственности на территории восточных славян. Союз племен являлся своеобразным протогосударственным образованием в условиях перехода к классовому обществу. У восточных славян их количество в рассматриваемый период колебалось от десяти до пятнадцати. По арабским источникам сохранились названия некоторых их них: Савня, Артания, Куяба. Создание племенных союзов, постепенное укрепление государственных начал в жизни восточных славян обусловливались и внешними причинами. На протяжении веков они вели борьбу со степными народами. Под ударами русских дружин пал Хазарский каганат, которому длительное время ряд славянских племенных объединений платили дань. Но угроза со стороны “Степи” не уменьшилась — на очереди было соперничество с печенегами и половцами. И, наконец, постепенно сформировалась достаточно эффективная система управления. Б.Н.Рыбаков обратил внимание на это обстоятельство и подчеркнул, что во многих союзах племен существовала уже обособившаяся от общества, но еще не оторвавшаяся от него окончательно, княжеская власть. Причем, в ряде союзов проявлялись признаки возможности передачи власти по наследству. ПВЛ сохранила некоторые данные об организации управления и Древлянской земле. Во главе управления — князь (княжеская власть здесь давняя, традиционная), “держат землю”, то есть управляют ею, “лучшие мужи”, права которых периодически подтверждает “земля” (народное собрание), грады управляются “старцами градскими” (выборные старейшины).

К числу духовно-нравственных предпосылок возникновения государственности необходимо отнести ментальность народов, населявших территорию Древней Руси. Именно эта сторона государствообразующего процесса привнесла то особенное, что затем отличало Новгородско-Киевскую Русь от европейских и азиатских стран. Восточных славян в этот период отличало: общинная психология; родовые пережитки; сильное влияние язычества; вечевая организация политической жизни; слабое развитие крупного землевладения; существование патриархального рабства. Подобное сказывалось на особой роли городов на Руси; системе управления; строительстве военной организации. Особенно следует акцентировать внимание на том, что, занимая к началу IX в. огромные территории, во много раз превышавшие земли большинства европейских государств, славянские племена, земли, княжения, союзы, в сущности, были уже готовыми классовыми протогосударствами афинского типа, в силу сложившейся системы управления, близкой к стилю античных городов-полисов.

Многие предпосылки образования Древнерусского государства аналогичны тем, что сложились в других странах Европы:

Ø развитие производительных сил;

Ø формирование соседской общины;

Ø развитие торговли;

Ø рост имущественного неравенства;

Ø наличие системы управления;

Ø наличие союзов племен;

Ø выделение племенной знати. Такие же процессы протекали в Империи Каролингов, Болгарии, Венгрии, Польше и др. Однако в зарубежной и отечественной литературе получила распространение так называемой “норманской теории”. Вокруг нее немало сломано копий, затуплено мечей не только в научных дискуссиях, но и политизированных полемиках. Причем, эта полемика, скорее запутала, чем исследовала вопрос, например, о происхождении термина “Русь”. Норманская теория, хотя вокруг нее, в последнее время и стихла полемика, заслуживает, однако, отдельного рассмотрения. Речь идет о призвании варягов.

Летописный рассказ об этом событии по-разному интерпретируется историками. Сторонники так называемой норманнской теории, основоположниками которой принято считать работавших в России немецких историков Готлиба Зигфрида Байера (1694 – 1738) и Герарда Фридриха Миллера (1705 – 1783), порой преувеличивают роль скандинавских воинов в становлении Русского (восточнославянского) государства. Общеизвестно, что официальное распространение норманнская теория получила в 30 – 40-е годы XVIII века во времена “бироновщины”, когда многие высшие должности при дворе были заняты немецкими дворянами. Впервые против этой теории выступили ученые, в особенности, М.В.Ломоносов. Надо полагать, что эта реакция была вызвана естественным чувством ущемленного достоинства. Кроме того, М.В.Ломоносову пришлось вести тогда борьбу против иноземного засилья в Российской академии наук. Именно тогда начался спор по норманнской проблеме. Полемика нарманистов и антинорманистов уже в XIX в. “была борьбой двух русских монархических концепций”[63]. В дальнейшем она меняла свою форму и содержание. Загвоздка в том, что противники норманнской концепции не могли опровергнуть постулаты данной теории из-за того, что изначально стояли на неверных позициях, признавая достоверность летописного рассказа-первоисточника, и спорили лишь об этнической принадлежности славян. Так, А.Е.Пресняков полагал, что “норманистическая теория происхождения Русского государства вошла прочно в инвентарь научной русской истории”[64]. Далее в развитии спора между сторонниками норманнской теории и антинорманистами произошли кардинальные изменения. Это было вызвано некоторым всплеском активности антинорманистского учения, который произошел на рубеже 30-х гг. XX в. На смену ученым старой школы приходили ученые молодого поколения. Но вплоть до середины 30-х гг. у основной массы историков сохранялось представление о том, что норманский вопрос уже давно решен в норманистском духе.

Первыми с антинорманистическими идеями выступили археологи, направившие свою критику против положений концепции шведского археолога Т.Арне, опубликовавшего свою работу “Швеция и Восток”. Археологические исследования русских археологов 30-х гг. дали свои материалы, противоречащие концепции Арне. Важную роль при этом сыграл выработанный советскими археологами критерий решения вопроса об этнической принадлежности погребальных памятников. Было установлено, что решающим моментом является не наличие в погребении тех или иных вещей, а весь погребальный комплекс в целом. Такой подход позволил В.И.Равдоникасу на основании произведенных в конец 20-х годов раскопок курганных могильников Юго-Восточного Приладожья подвергнуть критике утверждения Т.Арне о существовании в этой местности норманских колоний и установить, что могильники принадлежали местному прибалтийско-финскому племени[65]. А.В.Арциховский подверг критике утверждение норманистов о существовании норманских колоний в Суздальской и Смоленской землях, показав, что и здесь большинство скандинавских вещей найдено в погребальных памятниках, в которых захоронение произведено не по скандинавскому, а по местному обычаю[66].

Особого внимания заслуживает тот факт, что более пятидесяти ученых на протяжении двух веков занимались проблемой скандинавских заимствований в русском языке. Норманисты хотели показать, что многие предметы и понятия в русском языке имеют скандинавское происхождение. Специально для этого шведский филолог К.Териквист провела огромную работу по поиску и отсеиванию из русского языка скандинавских заимствований. Результат был совершенно неутешителен. Всего было найдено 115 слов, абсолютное большинство из которых — диалекты XIX века, в наше время не употребляемые. Лишь тридцать слов — очевидные заимствования, из которых только десять можно привести в доказательство норманнской теории. Это такие слова, как “градин”, “тиун”, “ябетник”, “брьковск”, “пуд”. Такие слова, как “наров”, “сяга”, “шьгла” — употребляются в источниках по одному разу. Вывод очевиден. Точно с таким же успехом исследователь А.Беклунд пытался доказать наличие на территории русского государства скандинавских имен.

Вообще, если внимательно разобрать все данные, вроде бы поддерживающие норманскую теорию, они непременно повернуться против нее. К тому же норманисты используют иные источники, чем ангинорманисты, и, в большинстве своем, эти источники западные, например, три жития Отгона Бамбергского. Такие источники часто фальсифицированы и предвзяты. Источники же, которые можно брать на веру, — византийские, например, совершенно четко указывают на то, что нельзя смешивать Русь с варягами. Русь упоминается раньше, чем варяги, русские князья и дружины молились либо Перуну, либо Христу, но никак не скандинавским богам. Также заслуживают доверия труды Фотия, Константина Багрянородного, в которых ничего не говорится о призвании варягов на Русь. Совокупность всех источников позволяет говорить о несостоятельности норманнской теории. Кроме этих неопровержимых доказательств, существует множество других — таких, как доказательство славянского происхождения названий днепровских порогов, некоторые археологические данные. Все эти факты развенчивают норманнскую теорию.

Итак, версия о привнесенном государстве, о заимствовании идеи государственности представляется не слишком убедительной. С точки зрения современного уровня накопления исторических знаний по проблеме картина вырисовывается следующая. Чужеродные элементы социальной жизни будут отторгнуты, если нет достаточно благоприятных условий для их развития. В данной связи авторский коллектив данного учебного пособия выражает несогласие с позицией Р.Пайпса, профессора русской истории Гарвардского университета. Он утверждает, что древнеславянское государство — это следсвие, “почти побочный продукт заморской торговли между чужими народами, варягами и греками”[67]. Мы полагаем, что американский профессор здесь допускает излишнюю категоричность, упрощенность суждений по сложной исторической проблеме, коей является тема генезиса древнерусского государства. Нам также кажутся весьма дискуссионными, хотя и небезынтересными, и такие суждения Р.Пайпса. Крупный американский историк утверждает, что в России, в отличие, например, от Англии после норманского завоевания, “норманская верхушка продолжала сохранять полуколониальный характер: свой главный интерес она видела не в сельскохозяйственной эксплуатации земли, а в извлечении дани”. В то же время, полагают авторы настоящего учебного пособия, с определенной долей условности, но можно согласиться с другим обобщением Р.Пайпаса: “Перед нами тип политического образования, характеризующийся необычайно глубокой пропастью между правителями и управляемыми”[68].

При анализе норманской теории весьма важным в опровержении ее тезисов становится следующий аргумент: скандинавские племена в ix в. сами еще не знали государственности. Наиболее активная часть норманнских воинов была организована в вооруженные шайки мореходов-разбойников — в отряды викингов. Возглавлявшие их конунги были военными предводителями, но не монархами. Викинги терроризировали прибрежные районы Европы, заходили даже в южные моря, порой оседали в захваченных областях (например, в Нормандии — на западе Франции, на востоке Британии, в Сицилии). Завоеватели охотно перенимали нравы и обычаи покоренных народов (германских и германо-романских), усваивали присущие тем формы общественной организации. Племена Скандинавии, как и восточные славяне, в IX в. были уже подготовлены к созданию государственных форм власти. В Западной Европе, где подобные формы сложились задолго до появления отрядов викингов, скандинавские вожди-завоеватели могли просто возглавить готовые государственные структуры. В Восточной Европе таких структур не было, как не было и норманнского завоевания.

Государство восточных славян сложилось не благодаря скандинавам, но при их активном участии. Вместе с тем, преуменьшение роли скандинавов (варягов) в политических процессах, происходивших в восточнославянском обществе, столь же неуместно, как и буквальное понимание летописного сообщения о варяжских князьях, создавших русское государство. Крайний антинорманнизм, т.е. попытки доказать абсолютную самобытность славянской государственности, вступает в противоречие с известными нам фактами. Разрушение родовой организации и переход к более сложным формам социальной жизни происходят в результате внутреннего развития общества. Однако эти процессы протекают не в каком-то изолированном и “этнически чистом” пространстве. Смешение родов и племен, преодоление былой замкнутости, установление регулярных сношений с близкими и дальними соседями — все это характерные черты продвижения общества к государству.

Уже протогосударственная власть (в союзах племен) противопоставлялась власти традиционной (авторитету родовых старейшин). Союзы племен крайне редко обладали этнической однородностью. Это обстоятельство, как и отсутствие развитого этнического самосознания у обитателей Европы I тысячелетия н.э., облегчало передачу высшей власти чужеплеменным вождям. Пришлые военные предводители, не обремененные грузом родовых традиций, во многих случаях были наиболее подходящими кандидатами на первые роли в союзах племен, в особенности, тогда, когда межплеменные противоречия и споры старейшин угрожали самому существованию этих союзов. Так что ситуация, в которой оказались населявшие север Восточно-Европейской равнины славянские и финские племена, была вовсе не уникальной, а, скорее, типичной.

Как сообщает летопись, словене ильменские, кривичи, чудь, весь и, возможно, меря в середине IX в. (традиционная дата — 862 г.) обратились к известному в тех краях варяжскому конунгу Рюрику с просьбой возглавить объединение нескольких племен (точнее — союзов племен). По предположению В.О.Ключевского, этому событию предшествовало иное: какая-то другая (неподвластная Рюрику) группа варягов предприняла попытку силой оружия покорить названные в летописи славянские и финские племена (или некоторые из них)[69]. Заморские пришельцы-викинги были изгнаны, но племенные союзы не смогли организовать достаточно прочное объединение, способное обезопасить славяно-финские земли от новых вторжений. Тогда возникла мысль о приглашении Рюрика с дружиной в качестве надплеменной силы. Возможно, приглашавшие варягов князья и старейшины смотрели на Рюриковых воинов только как на наемную (союзную) рать, однако в действительности пришельцы (выполнявшие, по справе<