Культура Русских земель

XII-XIII вв.

XII—XIII вв. — время расцвета летописания местных феодальных центров. Дошедшие до нас памятники чаще всего представлены летописными сводами. Местные летописцы включали в такие своды не только погодные записи о важнейших событиях, но и целые художественные повествования, сравнительно мало изменяя первоначальные тексты. Именно летописи сохранили потомкам выдающиеся произведения русской словесности, которые не дошли до нас как самостоятельные памятники.

Из всех летописных сводов эпохи наибольший историко-культурный интерес представляет Киевский летописный свод 1198 г., составленный игуменом Выдубицкого монастыря Моисеем. В нем отражены не только киевские события, но и дела, происходившие в Чернигове, Галиче, Новгороде, Владимире, Рязани, и даже зарубежные события, вроде одного из крестовых походов Фридриха Барбароссы. Ученые насчитывают около десяти рукописей, использовавшихся Моисеем при составлении свода, включая «цесарскую запись» об убиении Андрея Боголюбского.

В начале XII в. возникает летописная традиция в Ростово-Суздальской земле. Наиболее известный Владимирский летописный свод 1177 г., созданный при князе Всеволоде Большое Гнездо, ставил целью показать ведущую роль северо-восточного края в истории Русской земли и особую роль Владимира как его столицы.

Новгородские летописцы более, чем киевские и владимирские, были внимательны к событиям родного города. Летописи Новгорода сообщают то о городских пожарах, то о наводнениях, когда воды Волхова заставили жителей сидеть на крышах хором, то о засухе и вынужденной покупке хлеба в Суздальской земле.

Особенностью Талийкой летописи XIII в., составленной при князе Данииле Романовиче, было то, что первоначально она создавалась как сплошное красочное историческое повествование, погодно разделенное лишь гораздо позднее.

Таким образом, летописи являются своего рода сокровищницами исторического и литературного наследия прошлого.

Выдающееся место в ряду литературных памятников эпохи феодальной раздробленности занимает «Слово о полку Игореве», написанное, как предполагают ученые, в Киеве около 1185 г. Судьба его рукописи не менее трагична, чем «Велесовой книги» (см. гл. 9) В 1792 г. в Ярославе был обнаружен сборник, содержавший текст «Слова». Два десятка лет рукопись была доступна изучению. В дни пожара 1812 г. в Москве на Разгуляе она сгорела. К счастью, снятая, до утери источника копия была опубликована типографским способом. Вскоре начинают появляться сомнения в достоверности «Слова», хотя подлинник его изучался таким признанным авторитетом, как Н.М. Карамзин. Аргументом выдвигался не признававшийся в ту пору высокий уровень русской культуры, который демонстрировала поэма, так что ее даже называли «кустом роз на ржаном поле». Однако интерес к русской древности и ее глубокое изучение в XIX в. повлияли на то, что общий уровень русской культуры стал известен значительно лучше и в него гармонично вписалось «Слово». Сомнения в подлинности памятника вновь возниклив XX в. с выходом в оккупированном немцами Париже книги А. Мазона, в которой утверждалось, что «Слово» является подделкой XVIII в. Но анализ языка поэмы и имеющихся в ней половецких слов доказал истинную принадлежность ее XII в. Что же касается половецких включений, то этот вымерший тюркский язык стал известен ученым только в середине XIX в., т. е. после гибели рукописи, и только благодаря находке латинско-половецко-персидского словаря в библиотеке поэта Петрарки.

«Слово о полку Игореве» повествует о разгроме войск северского князя Игоря Святославовича половецким ханом Кончаком в 1185 г. и стремительном походе Кончака на Киев, остановить который оказалось невозможным из-за распрей князей и «непособия» их князю Игорю. Поэма обращена против «неодиначества» русских князей перед лицом общей опасности. «Слово» — выдающийся образец древнерусской литературы, автор которого показывает мастерство метафоры и ритмической прозы. Он не только поэт, но и историк, заглянувший на восемь веков вглубь от своей эпохи.

Глубоко содержательна фигура гусляра Бояна, само имя которого соединилось с понятием о человеке, властвующем над духами, с его даром сверхзнания, ворожбы.

К лучшим образцам лирической символики в, отечественной словесности относится плач Ярославны по своему мужу князю Игорю:

На Дунай Ярославнъ гласъ слышить,

зегзицею (кукушкой) незнаема рано кычеть.

«Полечю, — рече, — зегзицею по Дунаеви,

омочю бебрянъ (шелковый) рукавъ въ Каяле реце,

утру князю кровавые его раны на жестоцемъ его теле1».

В обращениях Ярославны к ветру, Днепру, солнцу автор избирает ритм большого свободного дыхания народного плача. Ритм поэмы часто меняется, следуя смыслу произведения. Своеобразная музыкальность языка передается точным соответствием ритмической формы и идейного содержания повествования. Любовь к родине и народу определила выбор художественных средств выразительности, близких к фольклорному творчеству, придала высокую идейность всему произведению и определила долгую жизнь «Слова» в памяти потомков.

Большой историко-культурный интерес представляют два литературных произведения — «Слово Даниила Заточника» и «Моление Даниила Заточника», «Слово» — это челобитная, датируемая около 1197 г. В излюбленной средневековыми авторами форме афоризмов Даниил описывает разные стороны русской жизни XII в. Он обличает княжеских тиунов, притесняющих мелких феодалов, выражает недовольство богатыми и глупыми людьми, насмехается над послами, проводящими время в «дому пировном». «Моление» — это подражание, написанное уже лет через 30 анонимным автором. В «Моление» автор включил почти все «Слово», но дополнил его рядом афоризмов и адресовал переславскому князю Ярославу Всеволодовичу. В условиях раздробления земель автор «Моления» выступает за сильную княжескую власть, признает боярство умным окружением князя, но резко отрицательно относится к обычаям «ласкосердых псов» — монахов. Высоки и литературные достоинства «Моления», автор которого — мастер рифмованной игры словами: «Кому Переславль, а мне гореславль; кому Боголюбове, а мне горе лютое; кому Бело-озеро, а мне чернее смолы; кому Лаче-озеро, а мне, на нем седя, плач горький; кому Новгород, а мне и углы опали»2.

С Батыевым нашествием в русскую словесность вошла новая тема. Одним из первых откликов стало «Слово о погибели Русской земли» (1238—1246). Это отрывок целиком не дошедшего до нас вступления к «Сказанию о житии Александра Невского», написанного человеком, хорошо знавшим князя, поэтому агиографические элементы описания сочетаются в нем с чертами, присущими бытовой повести. Образ князя Александра — идеального воина и правителя — наделяется исключительно положительными чертами. Большое место в «Сказании» занимают портреты простых русских людей, участников военных походов князя.

По свежим следам Батыева нашествия была создана «Повесть о разорении Рязани Батыем», описавшая события 1237 г. и входившая в цикл произведений о чудотворной иконе Николы Зарайского. По преданию эта святыня была вывезена из Херсона в Рязань на третий год после побоища на р. Калке. Рассказы о мужестве защитников Рязани опираются на фольклор и летописные повествования.

Литература XII—XIII вв. становится носителем новых качеств русской духовности. Уделяя много внимания описанию мужественности и патриотизма персонажей, она уже не обходится без характеристики нравственных черт героев. Если это князь, то он обязательно «родом христолюбивый», «церквам прилежный».

Литература и искусство Средневековой Руси взаимосвязаны. Искусство служит одним из важных источников информации о сознании народа, в том числе и произведения художественного ремесла, или «серебряного фольклора». В XII—XIII вв., в эпоху блестящего расцвета северо-восточных земель Руси, во Владимире, Суздале, Рязани создавались выдающиеся произведения прикладного ювелирного искусства в техниках чеканки, скани, гравировки, черни по серебру, зерни, перегородчатой эмали. Почти все, что создано ювелирами той эпохи, безвозвратно погибло в дни нашествия, от которого Владимиро-Суздальский край и Рязанская земля пострадали в большей степени, чем другие княжества Руси. Из тех немногих дошедших до наших дней произведений прикладного искусства домонгольской Владимиро-Суздальской Руси выделяются: серебряный потир1 Юрия Долгорукого, шлем князя Ярослава Всеволодовича, золотые колты с перегородчатой эмалью из Владимирского клада 1865 г., серебряное нагрудное украшение — монисто с крестами и орнаментом, найденное в селе Исады под Суздалем, миниатюрная резанная на глинистом сланце икона святого целителя Пантелеймона из церкви Бориса и Глеба в Кидекше, куда она попала в XVI в. как вклад царя Ивана Васильевича Грозного. В Средневековой Руси, не знавшей искусства резьбы по драгоценным камням, высоко ценились произведения византийской глиптики2. Несколько таких византийских камей принадлежало Покровскому монастырю Суздаля. Две из них — сапфир с поясным изображением Николы и жадеит с изображением ученика Георгия — датируются XII в. В коллекции Суздальского музея-заповедника единичные дошедшие до нас памятники сканного мастерства XIII в. представлены золотой нагрудной иконой с гравированным изображением поясного Николы1.

Интересна сюжетная гравировка двух серебряных браслетов-обручей конца XII — начала XIII вв.: одного из старорязанского клада 1966 г., другого — из клада 1903 г., найденного на территории Михайловского Златоверхого монастыря в Киеве. Браслеты надевали по праздникам знатные горожанки. Они удерживали длинные широкие рукава женской рубахи, распускаемые во время танцев. На одной из створок старорязанского браслета изображена сценка скоморошьих потех. Любимые народом скоморохи участвовали в поминках и свадьбах, в сезонных празднествах крестьянского календаря, без них не обходились княжеские пиры и даже застолья в домах священников. На браслете XIII в., времени утверждения христианского мировоззрения на Руси, песнопевец-гусляр, дудочник и плясунья-ворожея с тем же неистовством творят «службу идольскую», что и в архаическую эпоху. Это не простая жанровая сценка скоморошьего дела. Фигуры олицетворяют компоненты языческой обрядности.

На киевском браслете обе створки обруча объединяет геральдически распластанный орел, который выступает как носитель эмблемы власти. «Звериная» орнаментика всегда воплощала идею силы и могущества. Образы хищников, воспринимавшиеся как символы воинственности, постепенно становились геральдическими эмблемами феодальной знати. Так, на гербе города Суздаля изображен сокол, на гербе Владимира — лев, Ярославля — медведь, Ростова Великого — олень.

В отличие от народной музыки богослужебное пение почти сразу становится на Руси уделом профессиональных людей. Это подтверждает постановление Собора 1274 г., выразившего желание, чтобы церковное чтение и пение отправлялись людьми, исключительно посвященными на это. После принятия христианства в церковных службах в христианских храмах участвовали греческие и южнославянские (болгарские) певцы.

С дальнейшим проникновением христианства на Русь, к концу XI — началу XII вв., появляются первые рукописные книги, где были песни для богослужения. По своему содержанию они испытывали византийское церковное влияние, но уже появились и отличительные свойства, присущие только древнерусским народам. В певческих книгах были песни, гимны в честь отечественных святых. Наиболее раннее произведение — кондак (торжественное песнопение), посвященный памяти безвинно убиенных князей Бориса и Глеба их братом Святополком в 1015 г. Церковное пение вначале было одноголосым, как и во всей восточнохристианской церкви.

Но наряду с церковным песнопением развивалось и светское. Этому способствовала любовь к народным играм. Как правило, празднества, пиршества князей со своей дружиной сопровождались плясками, игрой да музыкальных инструментах, песнями. Пели и плясали практически все — и знать, и приглашенные певцы, и музыканты, игравшие на гуслях. Но при многих княжеских дворах уже были профессиональные певцы и музыканты, которые выступали на площадях и улицах городов за определенную плату. Скоморохи — первые древнерусские актеры — соединяли в себе музыканта, плясуна, сказителя, лицедея, акробата.

В первой русской летописи «Повесть временных лет» упоминаются скоморохи, игравшие на трубах, гуслях, сопелках и бубнах. На гуслях играли пальцами обеих рук и держали их перед собой. Играли сидя и на смычковом трехструнном инструменте — гудке, при этом инструмент держали в руках, упирая его в колено.

Играли также на скоморошьих трубах, рожках, свирелях, цевницах1, волынках и бубнах.

Музыка звучала на веселых пирушках, на праздниках, торжественных обрядах и на торжественных государственных церемониях. Музыка сопровождала и в радости, и в горе. Из военных походов князей «со дружиной» встречали фанфарами.

Эпоха феодальной раздробленности стала временем расцвета монументальных видов изобразительного искусства: архитектуры, фресковой живописи и иконописи. Выдающиеся памятники зодчества сохранились в Новгороде, городах Владимиро-Суздальской Руси и Смоленске.

Отличительными чертами новгородского архитектурного стиля были строгость, простота форм, скупость декоративных украшений. Из памятников XII в. выделяются работы мастера Петра, автора соборов в Антониеве и Юрьеве монастырях. Ему же приписывается создание церкви Николы на Ярославом дворище. Последняя из княжеских церквей Новгорода, церковь Спаса на Нередице (1198), была полностью уничтожена в годы Великой Отечественной войны. В настоящее время она восстановлена в прежнем виде за исключением фресок. Примером небольшого уличного храма может служить церковь Петра и Павла на Синичьей горе (1185—1192), построенная жителями Лукиной улицы. Хотя нашествие татар непосредственно не затронуло Новгорода, однако вывоз ремесленников и сбор дани тяжело сказались на каменном строительстве. Лишь в 1292 г. после долгого перерыва, когда возводились деревянные церкви, был построен каменный храм Николы на Липне. Здесь впервые применяется новая строительная техника—старая кладка (чередование плоского кирпича, плинфы и камня на растворе извести с примесью мелко толченного кирпича, цемянки) заменяется кладкой из волховской плиты на растворе извести с песком. Такая строительная техника будет преобладать до XV в.

В целом архитектурный костяк Новгорода составляли пять ансамблей: детинец, центральное укрепленное ядро города на высоком Кремлевском холме; Ярославово дворище, центр торговой жизни Новгородской республики, место вечевых собраний; Антониев монастырь вниз по течению Волхова и Юрьев монастырь в устье реки у Ильмень-озера, охранявшие подступы к городу с двух основных его концов, и Городище, постоянная резиденция князей на правом берегу Волхова, с храмом Благовещения. В Новгороде не было районов городской знати, за счет этого сглаживался контраст между основными архитектурными комплексами и жилой застройкой.

Кроме общегородских центров в каждом конце города имелись и местные, которые имели свое административное управление. Они формировались у церквей и представляли собой открытые площади для собраний жителей. Улицы были узкими, усадьбы вплотную примыкали к пешеходной части, покрывавшейся бревенчатым настилом. Отгораживались усадьбы одна от другой бревенчатым частоколом высотой до 2,5 м. Во двор можно было проехать через ворота, которые крепко запирались. Исключительными достоинствами новгородских усадеб были рациональность и экономичность форм и размещения построек. Река Волхов стала главной городской магистралью, пересекавшей ядро Новгорода, от которого в пять разных концов расходилась его жилая часть.

Зодчество Владимирской Руси XII—XIIIвв. — выдающееся культурное достояние Отечества, ставшее основой возрождения Русской земли после нашествия татар. Архитектурное искусство времени княжения Андрея Боголюбского, стремившегося к объединению Руси под рукой «владимирских самовластцев», подчинено общественной борьбе. Для защиты подступа к городу на уровне прежде сооруженной грандиозной линии валов Нового города с рублеными крепостными стенами в 1164 т. был возведен редчайший памятник русской военно-оборонительной архитектуры — Золотые ворота. Снаружи арочная перемычка пролета ворот была обшита листами, «писанными золотом». По этим пышным створам и все сооружение получило название Золотых ворот. В 1158 г. была заложена крупнейшая постройка новой столицы князя Андрея Успенский собор, который, по словам летописи, мыслился им оплотом Владимирской, независимой от киевских духовных властей митрополии. Оконченному в 1160 г. храму князь дал большие земельные владения и десятую долю княжеских доходов, так что владимирский собор стал «десятинным», подобно древнейшему храму Киева — Десятинной церкви. Во время захвата Владимира в 1238 г. татары завалили собор изнутри и снаружи деревом и подожгли его. На хорах собора погибли княжеская семья, епископ и часть горожан. Однако здание устояло.

Владимирский летописец в некрологе князя Всеволода III (Всеволод Большое Гнездо) упомянул, что тот создал на своем дворе «церковь прекрасную» святого мученика Дмитрия и дивно украсил ее росписями. Дмитриевский собор, датируемый 1194—1197 гг., принадлежит к распространенному в XII в. типу небольших четырех-столпных одноглавых храмов, какие строились на феодальных дворах. Но среди них он занимает выдающееся место. Его отличительная особенность — драгоценный резной убор на внешних стенах храма, который органически слит как с архитектурой, так и с пейзажем. На всех трех фасадах, кроме более скромного алтарного восточного, в центре узорной композиции помещена фигура библейского царя-псалмопевца и пророка Давида. Вокруг расположены рельефы, не связанные с фигурой Давида. Сам состав их очень интересен — из 566 резных камней только 46 изображений христианского характера. Основную массу рельефов составляют изображения растений, птиц и зверей, а также воинственных всадников, сцен борьбы и кровопролития. Мир звериных образов, несомненно, олицетворял силу и могущество великого князя Всеволода Большое Гнездо и отражал традиционные для того времени вкусы феодальной знати, причудливо сплавленные с элементами библейской и христианской символики.

«Архитектурным предисловием» Владимира, сходным с Антониевым и Юрьевым монастырями под Новгородом, является княжеская резиденция — Боголюбовский замок и расположенный недалеко от него при впадении речки Нерли в Клязьму храм Покрова Богородицы, называемый храмом Покрова на Нерли1. Этот комплекс построек был возведен в течение всего восьми лет — с 1158 по 1165 гг. В действительности княжеский замок был каменной крепостью, взявшей под контроль «ворота» Владимирской земли в устье Нерли. От него сегодня уцелело лишь северное крыло переходов, ведшее через башню в собор на хоры.

Сооружение храма Покрова на Нерли было посвящено покровительнице Владимирской земли, но одновременно он являлся памятником победы 1164 г. над волжскими болгарами и погибшему в этой битве княжескому сыну Изяславу. Археологические исследования показали, что до нас дошла лишь основная часть первоначального здания. Храм был трехъярусным, вокруг основного периметра здания, дошедшего до наших времен, была построена крытая галерея, ставшая его первым этажом. Поскольку же постройка возводилась на равнинном пойменном берегу, высоко заливавшемся водами разлива, зодчие возвели грандиозный фундамент высотой около пяти метров и скрыли его в насыпи искусственного холма, облицевав склоны белым камнем с тесаными желобами для отвода воды. Таким образом, первоначально храм был очень торжественным. Его ярусность, напоминавшая Киевскую Софию, была подчеркнута одетым в белокаменный панцирь холмом, по склону которого навстречу гостям спускалась широкая лестница.

Венцом творчества владимирских зодчих и резчиков по камню были соборы, возводившиеся приблизительно в одно время, — Рождественский собор в Суздале (1222—1225) и Георгиевский собор в Юрьеве-Польском (1230—1234). Оба здания сложены из неровных плит ноздреватого туфа. Из тесаного белого камня выполнены лишь декоративные архитектурные детали фасадов. Это был не столько экономический расчет, сколько новые художественные вкусы. В контрасте разных утонченных рельефов с неровным, как бы смятым фоном стен зодчие сочетали владимирскую любовь к утонченной отделке здания с грубоватой кладкой стенных плоскостей новгородских и псковских храмов. Современники справедливо сравнивали Георгиевский храм с драгоценным резным ларцом из слоновой кости.

В архитектуре второй половины XII в. и XIII в. наблюдается тенденция выработки русских национальных форм композиции культовых зданий, творческое переосмысление византийской крестовокупольной системы храма. Для нового подхода характерна ступенчатая ярусность постройки, «башенность» ее верха, образованная подъемом главы ввысь на особом постаменте. Эти приемы сочетаются с особым способом членения фасадов зданий. Здесь полуколонну сменяют сложные пилястры1, образующие пучки стремительных вертикалей, как бы влекущих за собой вверх все здание. Такой прием часто сочетался с устройством вокруг храма одноэтажной галереи-усыпальницы и места общественных собраний. Это архитектурное движение было связано с быстрым развитием городов, несших в себе растущую силу ремесла и торговли и зерна национального объединения. Особенно много построек такого рода было возведено в Смоленске.

В 40-х годах XII в. вместе с началом политического расцвета Смоленска получает толчок развитие смоленского зодчества, которое связывают с приглашением на смоленщину группы черниговских мастеров. Они должны были не только строить, но и организовать местную строительную артель. Высокий уровень ремесла позволил в короткий срок подготовить кадры местных строителей. Высокое качество кирпичной кладки смоленских памятников этого времени свидетельствует о редком искусстве гончарного промысла. Церковь Петра и Павла — один из трех уцелевших и сохранившихся лучше других памятников смоленского зодчества XII в. Создан он в традициях единого потока южнорусского зодчества, представленного школами Киева, Чернигова, Волыни. Это превосходный образец крестовокупольного одноглавого четырех-столпного храма строгих пропорций, подчеркнутых сдержанностью декора.

К концу XII в. назрели условия для существенного изменения архитектурных форм южнорусской школы. Даже в Киеве, где традиции были наиболее сильными, новые веяния отразились в постройке церкви Василия в Овруче. Для Смоленска таким храмом стала жемчужина мирового зодчества церковь архангела Михаила. Она дала жизнь целой группе памятников, которые многократно воспроизводили его основные формы. Вертикальная устремленность композиции церкви создавалась башнеобразно поднятым барабаном главы, водруженным на специальный пьедестал, сложным, но очень органичным построением равновеликих объемов здания и связанным с этим ступенчатым силуэтом храма, а также множеством вертикальных членений на фасадах в виде тонких полуколонок на пилястрах, начиная с третьего ряда кладки. Ниши, пояски, кресты, бровки над окнами украшают наружные стены храма. Одна из отличительных особенностей манеры смоленских зодчих — широкое применение галерей и притворов — в последующем получит распространение в московской архитектуре, наряду с такими особенностями композиции, как ярусность, высотность, вертикальная устремленность и асимметричность.

Следует отметить, что количество памятников монументального зодчества Смоленска XII—XIII вв. оказалось очень велико. По количеству памятников домонгольской поры Смоленск занимает третье место после Киева и Новгорода. В особо интенсивный период строительства (последнее десятилетие XII в. — первая треть XIII в.) Смоленск безусловно превосходил по размаху строительства все остальные центры Руси. Катастрофа 1240 г. и последовавшие за этим резкие изменения в политической судьбе города оборвали выдающееся развитие смоленской архитектуры.

Древнерусская живопись развивалась в XII—XIII вв. по двум направлениям: монументальная фреска и икона. Образцы фрескового искусства этого периода до нас не дошли, так как большинство храмов было или разрушено, или сожжено. Иконы сохранились в лучшей мере. Коллекционирование древних икон началось в России в конце XIX в. Поставщиками для коллекций стали уроженцы старинных владимирских сел Палеха и Мстеры, хранители старинного мастерства. Имена некоторых из них дошли до нас — Тюлины, Чириковы, Брагины. В связи с нормами эстетики своего времени, а также неглубоким знанием истории развития иконописи коллекционеры обращали внимание лишь на выразительность колорита, совершенство композиции, пренебрегая смыслом художественных образов. Такая традиция была преодолена уже вXX в.

Основой науки о древнерусской живописи в советское время послужили открытия, сделанные в 20—30-е годы. Академик И.Э. Грабарь обследовал прежде недоступные для науки древнейшие «чудотворные» иконы ведущих церквей и монастырей. Организованные им экспедиции вывозили из удаленных уголков

Схема древнерусского иконостаса: 1 — царские врата, 2 — местный ряд,

3 — деисусный чин, 4 — праздничный чин, 5 — пророческий чин, 6 — праотеческий чин

страны ценнейшие памятники. Глубокое изучение русской иконописи отодвинуло ее границы в глубь XI—XII вв.

С точки зрения христианской ортодоксии икона несет в себе свет некоторой духовной сущности, а точнее сказать — благодать Божию, и ее главная функция — напоминательная. Иконы, — говорят святые отцы и их словами Седьмой Вселенский Собор, утвердивший иконопочитание, — напоминают молящимся о своих первообразах, и, взирая на иконы, верующие «возносят ум от образов к первообразам»1. Икона преобладала в русском храме над фреской и мозаикой. Иконостас располагался в чрезвычайно важном месте собора. Он отделял ту часть храма, где находились верующие и которая называлась «кораблем спасения», от алтаря, доступ куда имели лишь священнослужители. В алтаре совершается главное таинство христианской церкви — превращение хлеба и вина в тело и кровь Христа. На поперечной балке алтарной преграды, архитраве, помещался крест, знак распятого на нем во имя людей Бога. Здесь же располагался молельный ряд, или деисус2: Спаситель, перед которым молятся Богородица и Иоанн Предтеча. Их образами передавался символ моления Церкви, воссоединяющей людей с Иисусом Христом. Под деисусным рядом вплоть до XIV—XV вв. располагались иконы праздников — история воплощения Богочеловека.

К древнейшим образцам русской иконописи относится икона Апостолов Петра и Павла из новгородского музея, датируемая XI в., большой поясной «Спас Вседержитель» из музея имени Андрея Рублева в Москве, который также связывают с XI в. От XII в. до нас дошло больше икон. Икона Святого Георгия — храмовый образ Георгиевского собора Юрьева монастыря в Новгороде, созданный около 1170 г. В XVI в. он был вывезен Иоанном Грозным и с тех пор хранится в Успенском соборе Московского Кремля. Один из самых ранних образцов икон деисуса — «Деисусный чин» XII в., раскрытый в 1936 г. в Успенском соборе Московского Кремля. Еще одна находка реставраторов в том же соборе — приуроченная к Владимирской школе икона XII в. «Спас Нерукотворный». В 1918 г. мастер Г.О. Чириков из-под покрова черной пленки открыл лица Марии и младенца, написанные в начале XII в. в Константинополе. Икону привозят в Киев, а затем перевозят во Владимир. Прославившаяся в этом городе, она стала называться Владимирской богоматерью. В XVI в. икона оказывается в Москве и становится главной святыней Московского государства. Суздальский «Спас Златые Власы», ярославские образы «Спаса Нерукотворного» и «Спаса Вседержителя», датируемые XIII в., свидетельствуют уже об отходе от иконописной отвлеченности и стремлении наметить идеал земного человека. В золотых волосах и голубых глазах суздальского Спаса проглядывает лицо русича. Один из древнейших образов особо почитавшегося на Руси святого Николая Чудотворца написан в середине XIII в. в Новгороде и хранится сейчас в Русском музее.

В Третьяковской галерее в Москве хранится одна из самых ранних и наиболее знаменитых икон Пророка Ильи, одного из очень популярных библейских персонажей на Руси. Датируемая XIII в., она происходит из села Выбуты под Псковом и относится к типу житийных икон. Вокруг средника, где мастер изобразил Илью могучим старцем, по бокам идут отдельные композиции и клейма, которые повествуют о жизни Ильи.

Среди ранних образов архангелов выделяется икона-жемчужина с изображением архангела Гавриила, получившая название «Ангел Златые Власы». Написанная в Новгороде в XII в., ныне она хранится в Русском музее. Когда-то она входила в оплечный деисус. Об ангельской природе светлого вестника Божьего говорит бездонный и таинственный взгляд, но также и особый атрибут: справа вьется так называемый «слух» — «торок», с помощью которого ангелы слышат Бога. От XII в. сохранилась знаменитая икона «Архангел Михаил», покровителя воинов и защитника душ умерших от бесовской силы.

1. Киевская Русь в домонгольское время превратилась в страну высокоразвитой культуры. Уже в XI в. она достигла уровня передовых стран Европы и насчитывала два столетия своей государственности. Под скипетром князей Рюриковичей в единую державу были объединены восточнославянские, летто-литовские прибалтийские и финно-угорские племена на территории около 7000 км. Начинает складываться общность древнерусского народа, которая выражалась в выработке литературного языка, покрывшего собой местные племенные диалекты, в национальном самоощущении единства всего народа,, в сложении общей культуры. Высокий по тем временам уровень развития общественной мысли, национального самосознания демонстрируют русские летописи, а также приверженность широких слоев населения к знаниям, бережное отношение к мудрым книгам, прозванным в народе «голубиными». В эпоху Киевской Руси был задан тип культурно-исторического развития русского народа в рамках тесного переплетения двух векторов его духовной жизни: христианского и языческого.

2. Культуру эпохи феодальной раздробленности и монголо-татарского нашествия отличает несколько своеобразных черт.

Бурный рост локальных феодальных центров сопровождался развитием местных стилей в изобразительном и прикладном искусстве, зодчестве и летописании. Это в свою очередь обогащало общерусскую культурную сокровищницу.

Для эпохи характерно углубление взаимодействия языческой и христианской составляющих культурного процесса, выразившееся в появлении феномена народного христианства и ересей павликианско-богомильского толка.

С монголо-татарским нашествием в культурную традицию входит патриотическая тематика, способствовавшая консолидации общерусского национального сознания и формированию общерусской этнической целостности. Эпоха XII—XIII вв. дала непревзойденные по глубине и образности шедевры в области словесности, зодчества, иконописи, появление которых свидетельствует о чрезвычайно высоком уровне культурного развития народа накануне монголо-татарского нашествия.

Завоевание Руси, хотя и замедлило темпы историко-культурного процесса, однако не только не прервало его, но отчасти даже и обогатило. На стыке взаимодействия славянской и тюркской культур начинают возникать новые явления в языке, быте, обычаях, искусстве, которые особенно ярко проявят себя в последующую эпоху. Запас прочности культурного наследия Руси оказался столь могуществен, что в трудные, переломные годы насильственно прививаемые к его стволу чужеродные ростки не только не погубили дерево, но прижились на нем и дали новые всходы.