История собаководства в дореволюционной и современной России. Структура собаководства в России. История прикладного собаководства и собакозаводчества на Руси

Основной разновидностью служебного собаководства в Русском государстве являлось охотничье собаководство. Специфичность использования различных групп пород охотничьих собак для разных видов охот, могла, естественно, сложиться только при определенном целенаправленном воздействии человека, определяющемся как охотничье собаководство. Уже изображение на фресках Софии Киевской (1027-1042 гг.) охотничьих собак по меньшей степени двух разных пород или, точнее, типов (изображены охота на белку с лайкой и остроухая собака, гонящая оленя) с несомненностью свидетельствует о наличии на Руси тысячи лет назад какой-то, хотя бы примитивной, формы этого общественного занятия. Это подтверждается и тем, что изображенные на них достаточно различающиеся между собой собаки - "лайка" и «гончая» - заняты разным делом, то есть обладает определенной охотничьей специализацией. Очевидно, что наличие собак, различных и по внешнему виду (экстерьеру) и по рабочему использованию, не могло появиться само по себе, и что этому предшествовала определенная и достаточно длительная человеческая деятельность. Однако, прежде чем пытаться реконструировать эту деятельность, следует задаться вопросом, была ли она в принципе возможна. Дело в том, что целый ряд авторов в целом ряде статей и книг утверждают, что на Руси испокон века существовало брезгливое и недоброжелательное отношение к собаке, как к чему-то нечистому и презренному. Если дело действительно обстояло так, то само существование охотничьей собаки на Руси так же, как и ее использование, оказывается случайным и привнесенным откуда-то со стороны.

Теперь стоит рассмотреть сведения об отношении к собаке на Руси. Имеется целый ряд достоверных указаний на культовое значение собаки у славянских племен. Собака, наряду с лошадью и петухом, с древнейших времен являлась у них одним из составляющих ритуальной триады обряда похорон, что подтверждается как письменными источниками, например, сообщением Ахмета ибн Федлана (921-922) об огненных похоронах «русса» с его ладьей, собакой и имуществом, так и многочисленными археологическими данными. Культовые захоронения собак на территории славянских народов известны с глубокой древности. Культовое значение, по-видимому, придавалось собаке и в тесно соприкасавшихся со славянами и перемешивающихся с ними финно-угорских и балтийских племенах. Эти факты с очевидностью указывают на определенную степень обожествления собаки как в славянском мире, так и в ближайшем его окружении. Возможно, что собака имеет какую-то связь с культом предков - «дедов». Во всяком случае такая связь прослеживается в позднейшей белорусской традиции (В. Я. Петрухин). Наряду с принятием культовой основы похоронной триады в последнее время высказывается и другая точка зрения (М. Очир-Горяева), согласно которой захоронение вместе с покойником лошади может объясняться не столько ее культовым значением, сколько необходимостью для покойника ее присутствия при хозяине в загробном мире. Тот же самый довод полностью может быть отнесен и к собаке, не менее необходимой для жителей пра-Руси. Действительно, археологические исследования В. И. Цалкина указывают на повсеместное распространение собаки в первом тысячелетии н.э. на территории славянских и близких к ним племен, причем интересно, что, по его данным, «собаки лесостепных и лесных племен краниологически близки к таким примитивным собакам, как лайки». Широкое распространение собак в лесных и лесостепных регионах связано, по мнению В. И. Цалкина, с большим удельным весом охоты, характерным для этих зон, где до 50-ти и более процентов раскопанных, костных остатков животных принадлежит диким видам - лосю, медведю, кабану, косуле, бобру, лисице и др. В степных областях Причерноморья и Приазовья содержание костей диких животных резко снижается по сравнению с костями домашних. Таким образом, приходится констатировать необходимость охотничьей собаки для насельников лесной и лесостепной зоны Руси, которые неизбежно должны были в основном ориентироваться на подсечное земледелие и охоту. При этих занятиях и оседлом образе жизни собака не является чужеродным и вредным довеском, как это может быть в других случаях.

Итак, повсеместного распространения собак на Руси и их тесной связи с людьми в XIII веке подтверждается обнаружением скелета собаки среди останков людей в тайнике, устроенном в Десятинной церкви Киева, в которой пытались укрыться во время татарского штурма жители (1240 г). Своды, обрушившиеся от ударов стенобитных машин, похоронили всех, и в том числе людей, спрятавшихся в тайнике под полом. Руководитель Киевских раскопок М. К. Каргер пишет: «Обилие драгоценностей - золота, серебра, тканей с золотыми нашивками, - найденных внизу тайника, не оставляет сомнения в том, кому был предоставлен тайник в качестве убежища. Один из забравшихся в тайник спрятался со своей собакой в нише, вырубленной в северо-восточном углу тайника», где их скелеты и были найдены ровно через 700 лет. Ну и, наконец, помещение в главном храме Киевской Руси (1017-1042) фресок с изображением охотничьих собак никак не вяжется с признанием собаки нечистым животным. Опровергается такое предположение и свидетельством «Русской Правды» - свода законов Великого князя Киевского Ярослава Мудрого (978-1054 гг.), в котором собака ставится в один ряд с весьма ценными ястребами и соколами: «А кто же украдет чужое: пес, либо ястреб, либо сокол, по три гривны продажи, а господину гривна», - то есть вор обязан уплатить три гривны штрафу и еще гривну в пользу владельца. Те же три гривны взимались за кражу раба. Обратим внимание и на то, что собака ставится в один ряд с ловчими птицами, а не с каким-либо другим имуществом, домашними животными или инвентарем, что подтверждает ее охотничье назначение. Следует сказать, что ряд исследователей «Русской Правды» рассматривают упоминание в ней собаки как артефакт. Дело в том, что существует несколько ее списков, различающихся как объемом (краткие и пространные), так и отдельными разночтениями. При этом в некоторых списках вместо собаки (пса) фигурирует «перевес» (сеть для ловли пернатой дичи) и речь идет о краже из него ястребов, соколов, голубей, уток и т.п. Отдельные комментаторы утверждают, что слово «пес» было внесено в списки по ошибке вместо «перевеса». Однако имеются списки, в которых «пес» фигурирует наряду с перевесом и даже числится среди предметов, похищенных из него. Скорее всего в исходном тексте речь шла о трех вещах: ответственности за порчу перевеса как орудия лова (промысла) пернатой дичи, ответственности за кражу орудий соколиной охоты - собаки («пса»), ястреба и сокола и об ответственности за кражу добычи - голубя, «кура» или «куря» (по-видимому, куропатки), утки, гуся, лебедя и журавля. Именно так излагается этот раздел «Русской Правды» в некоторых пространных списках («Синодальном» и др.).

Авторы, писавшие об исходно бытовавшем на Руси недоброжелательном и брезгливом отношении к собакам, как к «нечистым» животным, к наиболее ранним указаниям на существовавшую якобы неприязнь к собакам относят фигурирующее в той же «Русской Правде» выражение «во пса место». В статье, содержащей это выражение, говорится об убийстве грабителя («татя»), захваченного на месте преступления: «Аще убити... у клети, или у коня, или у говяда, или у коровье татьбы, то убити во пса место». Большинство комментаторов толкует это выражение как «убить, как собаку». В качестве аналогии привлекается греческая параллель: «убьет, яко пса на мерзости». Однако «во пса место» не равнозначно «яко пса», а скорее значит «вместо пса» и допускает двойное толкование: либо убийца мог с равной безответственностью убить грабителя или собаку, либо грабителя мог с равной безответственностью убить убийца или его собака, охраняющая имущество (место). За исключением этого не очень ясного выражения вплоть до XV-XVI веков отсутствуют указания на недоброжелательное или брезгливое отношение к собаке. Более того, остатки скульптурных изображений голов собаки-волка и петуха (двух членов языческой похоронной триады), относящиеся к XII веку были найдены в Боголюбове - столице Великого князя Андрея Боголюбского (1111-1174), где в то время имело место нечто вроде ренессанса языческой культуры, разгромленного после его убийства. Gри сопоставлении известных данных об отношении к собакам на Руси сразу бросается в глаза их явное временное разделение: благожелательное или почтительное отношение к собаке характерно для " языческого и раннехристианского периода (домонгольского), брезгливое и недоброжелательное - к позднему средневековью. Стоит обратить внимание на одну интересную деталь: рядом с фресками, изображающими собак, в Софии Киевской расположены фрески с изображением «скоморохов» - бродячих музыкантов. Скоморошество было широко распространено на Руси вплоть до XV-XVI веков, когда оно было категорически запрещено церковью. Напрашивается прямая аналогия - объявление церковью «поганством» наряду со скоморошеством («игрищами бесовскими») также и «собаководства», проведенное в целях борьбы с языческими традициями. Это стало возможным лишь после укрепления церковной христианской традиции, то есть не ранее XIV-XV веков. В XVI веке официальная церковная позиция подтверждается постановлениями «Стоглавого Собора». Прямым указанием на признание собаки нечистым животным является приводимое С. Герберштейном (1527) извинение царя Василия III за то, что он предложил ему, Герберштейну, самому вести борзых на охоте, хотя собака на Руси считается нечистым животным. В дальнейшем и в устной традиции и в письменных источниках зачастую фигурируют нелестные для собак обозначения и сравнения, как-то: «сукин сын», «псы смердящие», «собаке - собачья смерть» и т.п. Особенно часто из ранних писателей прибегал к таким оборотам протопоп Аввакум. Кстати, официальное отлучение от церкви скоморохов продолжалось достаточно долго - вплоть до XX века артистов запрещалось хоронить на «освященной» земле.

Однако официальной церкви так и не удалось добиться безусловного признания собаки «нечистым» животным, особенно в высших слоях общества, поскольку на Руси церковь никогда не достигала той степени светской власти, как на Западе. Охранительный характер собаки нашел, например, подтверждение во времена Ивана Грозного в принятии в качестве эмблемы опричнины черепа собаки. Церковные меры по борьбе с язычеством далеко не всегда достигали цели, свидетельством чему может служить сохранение до наших времен языческих обычаев - праздников Масленицы, Янки Купалы и др. Кстати, аналогичное объявление собаки «нечистым» животным прозвучало и со стороны ислама и также не распространилось на борзых собак, являвшихся культовым животным еще в доисламский период.

Итак, скорее всего отношение к собаке на Руси, особенно дохристианской и раннехристианской, то есть в домонгольский период, и со стороны славянской компоненты и со стороны входящей в складывающийся конгломерат финно-угорской составляющей было не только положительным, но даже в какой-то степени почтительным, и это создавало базу для использования собаки и работы с ней.

Первичным материалом, несомненно, явилась лесная остроушка, позднее ставшая «дворной», «подлайкой» и, наконец, «лайкой», которая способствовала «лову» - добыче крупного зверя для кожи, шкуры и мяса и промыслу пушнины для собственного использования и выплаты дани. Каков же мог быть уровень охотничьего собаководства в домонгольской Руси? Несомненно, что могло иметь место только образование примитивных, так называемых аборигенных, пород, хорошо, в сущности, известных по сохранившимся до XX века породам-отродьям лаек в промысловых регионах. Сложение аборигенных пород происходило стихийно, со случайным, а не сознательным подбором пар производителей, с вольными вязками, отбором оставляемых собак по охотничьим рабочим качествам и отбраковкой, то есть ликвидацией всех неработающих собак. Содержание собак было полувольное с предоставлением крова и какой-то защиты, с кормежкой только в охотничий сезон за счет добытой дичи. В остальное время прокорм скорее всего возлагался на самих собак, возможно, только с подкормом особо ценных сук в период щенности. Сукам вообще в примитивных породах придается более важное значение, чем кобелям, по той простой причине, что при случайных вязках отец щенка остается неизвестен и рассчитывать на получение продуктивной собаки можно, только основываясь на рабочих качествах матери. Вполне возможно, что известное правило: «Полевой досуг - от сук» - имеет древнее происхождение со времен случайных вязок. Наверняка большое значение придавалось приметам щенков - обычай, широко распространенный и в XX веке и встречающийся по сей день. Такие детали, как серьги - небольшие отростки на одном или обоих ушах русской гончей, темная окраска или темные пятна на нёбе, рубец во рту, расположенный напротив зуба (то есть острые края нёбных валиков против середины соответствующих зубов) у лайки, и т.п., и сейчас, по мнению практиков, свидетельствуют о высоких полевых достоинствах будущей собаки. Естественно, что такие приметы не могут достаточно достоверно определить наличие у щенка необходимых рабочих задатков, в связи с чем отбор по ним и приходилось вести уже во время охоты. Новые же "породы" складывались случайно, за счет обнаружения каких-либо новых возможностей полевого использования собак.

Лесные "остроушки" - прототипы лаек, явившиеся основой для возникновения аборигенных пород на Руси, с течением времени обособлялись, сливались и разделялись и, в конце концов, похоже, уже в домонгольские времена сложились в две группы, которые мы теперь назвали бы зверовыми и промысловыми собаками, то есть группу более крупных, предназначенных для охоты на копытных и опасных (медведь) зверей и группу более мелких - для охоты на пушную и, возможно, боровую дичь.

Наряду с образованием аборигенных пород лаек уже в IХ-Х веках, в период перехода к государственности и возникновения княжеской власти, становится возможен завоз собак (травильных, подсокольих) из Византии, прибалканских и скандинавских областей, с которыми начали слагаться более тесные отношения. Несомненная малочисленность поголовья таких «заморских» собак вызывала необходимость в проведении опытов по скрещиванию их с местными собаками, пригодными для охоты, причем либо происходило сохранение рабочих качеств этих «иноземцев», либо обнаруживались новые охотничьи качества и возникала новая «порода». Общим для всех таких попыток было использование отбраковки полученных собак по полевым достоинствам, проверяемым на охоте. Таким образом, первый период русского охотничьего собаководства, продолжавшийся примерно до XIV века, можно реконструировать как время сложения специализированных типов или породных групп собак, протекавшего спонтанно, под влиянием требований охотничьего использования. В результате определилось два направления в развитии лаек ("лошие" - зверовые и «дворные" - промысловые), возникли или сложились первоначальные русские борзые (возможно, в виде густопсовых) и восточные гончие (в виде нескольких типов, в зависимости от большей или меньшей примеси лаек или травильных молоссов к первоначальным «духовым» собакам). Возможно, еще сохранялись подсокольи (духовые «выжлы», сливающиеся с гончими) и завозились травильные молоссы (меделяны) и другие. Наиболее широкое распространение, конечно, имели "дворные" лайки как собаки смердов-промысловиков, однако постепенно шло и увеличение поголовья борзых и особенно гончих. Уже в XIII-XIV веках документируется наличие княжеских и вотчинных боярских псарен и псарей. Следует признать, что разведение охотничьих собак в послемонгольский период приобрело довольно широкий размах. Доказательством этого может служить найденная в Новгороде Великом берестяная грамота «Челобитье от Иева к Василию Игнатову», датируемая концом XIV - началом XV веков с упоминанием гончей («выжлы»), неоспоримо свидетельствующая о наличии специализированной охотничьей собаки в руках «простого» народа. Однако основными центрами собаководства, несомненно, оставались княжеско-боярские псарни. Нам не известны и едва ли станут известны имена первоначальных Феопенов и Данил, непосредственно занимавшихся на княжеско-боярских псарнях разведением древних отечественных пород, но результаты указывают, что таковые существовали. Интересовались собаководством и, несомненно, вникали в него и владельцы охот, как можно судить по Государю и Великому князю Василию (1479-1535), заядлому псовому охотнику, собственноручно ведшему борзых из охоте и участвовавшему в травле, несмотря на неодобрительное отношение к этому церкви. А Василия III окружали, судя по описанию Герберштейна, многочисленные и столь же азартные, как и он, борзятники самого разного ранга. Все они, конечно, знали собак, которых вели на сворах и набрасывали на зверя. Недаром Государь и Великий князь всея Руси (и, может быть, не первый) проводил полевые испытания по подсадному зайцу, выпускаемому из мешка. В целом описание псовой охоты Герберштейна рисует уже весьма отлаженную и устоявшуюся картину полевого использования собак, но, к сожалению, никак не проясняет уровня развития самого охотничьего собаководства. О нем можно судить лишь по косвенным признакам. Так, известно, что еще Государь и Великий князь Иван III (1440-1505) устроил в Москве Хорошевский конный завод, где содержались аргамаки, а его сын, тот самый Василий III, использовал последних для улучшения местных лошадей. Не мог такой собачник, как он, не перенести метод улучшения лошадей путем воспроизводительного скрещивания либо путем прилития капли крови на своих собак. Знаменательным представляется уже факт сочетания в одних руках конезаводства и собаководства, сочетания, которое, возможно, принесло серьезные результаты в обеих областях

Со времени Василия III в реестрах государевых псарен числятся уже только специализированные собаки: борзые, гончие, лошие и. позднее, ищейки, таксели и другое. После Василия III в XVI-XVII веках охотничье собаководство продолжало развиваться на Руси примерно в том же направлении специализации имевшегося материала, захватывая не только княжеско-боярские псарни, но и людей рангом пониже.

Имеется документальное подтверждение широкого распространения охотничьих собак в виде указа царя Михаила Федоровича (1619), посылавшего после «смуты» «экспедицию» на северо-восток Руси для закупки собак (борзых, гончих, молоссов и др.) для царской псарни.