Что еще надо человеку,

чтобы встретить старость».

Фаза инерции (золотая осень)

В начале этой фазы этническая система восстанавливается и вновь обретает устойчивость. Энергии в этот период меньше, чем в предыдущих фазах, но зато она вполне поддаётся координации со стороны власти. Что позволяет консолидировать этнос, навести порядок в стране и даже совершить рывок вперёд. В Древнем Риме это период с конца I века до н.э. по II век н.э. После окончания гражданских войн Рим начинает экспансию, богатеет и становится империей. В Западной Европе – это XVII – XX вв. – эпоха развития капитализма и ведения колониальных войн, в ходе которых цивилизованные европейцы ограбили полмира.

Инерционная фаза – это время стабильности, когда происходит быстрое развитие производства (техносферы), накапливаются материальные и культурные ценности, благоустраивается быт, растёт комфорт, повышается уровень жизни.

«Этнос жиреет и постепенно слабеет». Но происходит это так медленно, что современники эту нарастающую слабость не замечают. А если, некоторые и замечают, как, например, Шпенглер в «Закате Европы» (нач. XX в.), то это вызывает бурю негодования.

«В этой фазе мы наблюдаем торжество особей гармоничных – обывателей», – писал Гумилёв. Посредственность становится идеалом. Количество пассионариев небольшое, и оно постепенно снижается. Однако и субпассионарии уходят в тень. В фазе инерции появляется новый императив: «будь таким как я!». Это идеал среднего человека, которому следует подражать. В Риме это «золотая посредственность Августа». В Европе XIX века – «джентльмен-буржуа», в XX веке – зажиточный «массовый человек» из среднего класса.

Если в Европе на ранних стадиях этногенеза образцом для подражания был благородный рыцарь, который денег не копил, а всю добычу пропивал-прогуливал с друзьями («зачем копить – всё равно в ближайшей войне убьют, а если не в этой, так в следующей»). То в фазе инерции начинают доминировать люди буржуазного типа – аккуратные, трудолюбивые и «эмоционально пассивные» накопители денег. Можно называть таких людей шкурниками, кулаками, торгашами и т. д., но они – главные герои. «В это время, – писал Гумилёв, – риска уже избегают. Доходы помещают в банк. Внутренние войны заменяются голосованием в парламенте». Вместо вызова на дуэль на обидчика подают в суд. Внешние войны становятся делом военных, а не всего народа.

С привычной, социально-экономической точки зрения – фаза инерции в Европе – это буржуазная фаза, с культурологической точки зрения – это эпоха «модерна»…

Немногочисленным идейным пассионариям в эту эпоху жить скучно и даже противно; они зачастую не находят себе применения в жизни и превращаются в «неуспешных» людей. У многих из них возникает вопрос: ради чего все было?! Об этом хорошо сказал великий русский мыслитель Константин Леонтьев: «Не ужасно ли и не обидно ли было думать, что … апостолы проповедовали, мученики страдали, поэты пели, живописцы писали и рыцари блистали на турнирах для того только, чтоб французский, немецкий или русский буржуа в безобразной и комической своей одежде благодушествовал бы «индивидуально» и «коллективно» на развалинах этого прошлого величия?..»

Однако, «эта эпоха обывателю так нравится, – писал Гумилев, – что он придумал для неё почётное название «цивилизация», состояние, по его мнению, бесконечное»... Но конец рано или поздно наступает. История учит, что именно цивилизованные империи древности, («колоссы на глиняных ногах») распадаются с потрясающей лёгкостью, под напором малочисленных и «отсталых» варваров.

В цивилизованную эпоху, особенно ближе к её концу, усиливаются безнравственность и беззаконие. При предшествовавшем повышении пассионарности характерными чертами были суровость, твёрдость, требовательность, как к себе, так и к другим. «При снижении – характерно «человеколюбие», прощение слабостей, потом небрежение к долгу, потом преступления… Уровень нравственности этноса – такое же явление природного процесса этногенеза, как и хищническое истребление живой природы», – подчеркивал Гумилёв.

Нарастающее в этот период беззаконие вытекает из чрезмерной мягкости, «демократичности» закона, его постоянной изменяемости в угоду разжиревшему и обнаглевшему правящему слою и ориентированному на максимальное потребление «массовому человеку», который хочет жить в свое удовольствие.

Безнаказанность даёт «право на безобразие», которым широко пользуются субпассионарии. Это «право на безобразие», писал Гумилёв, переносится и на окружающую природу, которую безжалостно уничтожают. Именно в это время в Европе складывается «теория прогресса», согласно которой человек должен взять от природы как можно больше. Ведь она для того и создана, чтобы «царь природы» её покорял и эксплуатировал.

Надо заметить, что такой «прогрессивный» подход к природе существовал и в древние времена, но поскольку доиндустриальная техника была намного слабее, большая часть испорченных ландшафтов успевала восстанавливаться. (Как это произошло после распада Римской империи.) Но природа – мстит. 15 тысяч лет назад, отмечал Гумилёв, на Земле почти не было пустынь, а теперь куда ни глянь – пустыня… Сегодня уже очевидно, что если все так пойдет и дальше, то «цивилизованный» человек сам себя закопает…

«Но самое плохое в фазе цивилизации, – писал Гумилёв, – это стимуляция противоестественных миграций, а точнее – переселение целых популяций из натуральных ландшафтов в антропогенные, т.е. в города». В них могут жить пришельцы из совсем непохожих стран. Поэтому, рано или поздно, мигранты начинают вытеснять аборигенов. Города теряют национальный облик, становятся полиэтничными.

Яркий пример – Рим, который в конце инерционной фазы представлял собой огромный город с многонациональным населением, среди которого коренных римлян почти не осталось. Жители древнего мегаполиса почти полностью оторвались от своих корней, т.е. от земли и родных этносов.

К концу II века в римском обществе начинают проявляться симптомы грядущего упадка. Быстро увеличивается число субпассионариев, которые не хотят работать, а хотят «хлеба и зрелищ». Государство идёт им на уступки – даёт хлеб и бесплатные зрелища… «В сытое время цивилизации, – писал Гумилёв, – для каждого найдётся крыша над головой, кусок хлеба и женщина». На этой почве нарастает социальная апатия, подскакивает уровень преступности, в первую очередь уличной (субпассионарной), становится очень популярной «древнейшая профессия» – проституция.

Характерный признак фазы цивилизации – снижение прироста населения. Замужние женщины в городах Римской империи не стремятся иметь детей. Они берегут фигуру и занимаются куда более важными делами – то есть собой… В моду входит гомосексуализм. Мужчины начинают делать маникюр, завивать волосы и подкрашивать глаза. Расслабленный римлянин периода поздней империи очень непохож на своего предка – сурового воина эпохи республики.

Еще один признак упадка Рима – постепенная деградация культуры, точнее – снижение качества произведений культуры и увеличение их количества. Шедевров в это время почти нет (а в конце – совсем нет), происходит тиражирование уже наработанного, – отмечал Гумилёв. В Римской империи II – IV вв. увеличивается производство статуй и фресок, но качество этих произведений искусства невысокое. Но главное – классическую культуру вытесняет массовая культура. Культурная жизнь сосредотачивается на зрелищах и спортивных состязаниях. Создаётся целая индустрия зрелищ, рассчитанная на вкусы субпассионарной толпы. Это кровавые представления в цирках, примитивно-пошлые постановки в театрах, пьяные празднества, перетекающие в массовые оргии.

Надо сказать, что развлекались поздние римляне довольно гнусно. Обжорство и пьянство вошло в норму. Например, на пирах объевшиеся гости проталкивали в глотку гусиное пёрышко, вызывали рвоту и, освободив желудок, опять начинали есть и пить – растягивали удовольствие. И такие пиры могли длиться неделями...

Разврат и половые извращения в это время становятся привычным делом. Коллективный секс уже никого не смущает. Зажиточные люди заводят себе гаремы не только из девочек, но и из мальчиков. Рабы в Риме дешевы, их навезли со всего света. От скуки над ними можно и поиздеваться. А если это надоест, можно пойти в цирк и посмотреть, как людей разрывают на куски дикие звери.

В эпоху «цивилизации» происходит постепенный упадок религии. В конце фазы инерции наступает пора безверия. Например, в Риме уже во II – III вв. н.э. в языческих богов уже никто не верил, хотя их статуи стояли на каждом углу. Языческая религия, писал Гумилёв, обретает роскошные формы, но утрачивает внутреннее содержание. На этой почве безверия расцветают разнообразные лжеучения и жизнеотрицающие концепции; появляется множество сект, в том числе, тоталитарных. Увеличивается число «антисистемных» людей не любящих окружающий мир. Свою злобу они переносят на общество и природу…

Начавшись так хорошо, фаза инерции кончается некрасиво. «В этой фазе, – писал Гумилёв, – этнос, как Антей теряет связь с почвой, т.е. с жизнью и наступает неизбежный упадок.Облик этого упадка обманчив. На него надета маска благополучия и процветания».

О фазе инерции в Западной Европе и США Гумилёв подробно не говорил, но очевидно, что там происходили те же самые процессы. В начале-середине фазы инерции (XVII – нач. XIX вв.) – стабилизация, экспансия, укрепление системы; затем, со второй половины ХIХ века, – прогрессирующий упадок. То, что Шпенглер описал в «Закате Европы». И то, что Достоевский назвал «дорогим кладбищем», на котором каждый камень говорит о «горячей минувшей жизни».

Признаки пассионарного упадка Запада – это безверие, безнравственность (утрата «души культуры» по Шпенглеру), культ денег, торжество «массового человека» и массовой культуры, «демократическое бессилие власти». Плюс к этому, в XX веке – тотальная урбанизация, массовые миграции, и вытеснение национального космополитическим. Но здесь, повторим, уже надо делать поправку на глобализацию (с XIX в.) и технический прогресс, ускоряющий многие процессы, например, процесс урбанизации.

Западная экономика в середине фазы инерции бурно развивается на рельсах промышленного капитализма. Европа превращается в «мастерскую мира», становится безусловным экономическим лидером, накапливает огромные материальные ценности. Однако с начала XX в. приоритеты меняются – экономика из национально-индустриальной превращается во все более интернациональную, спекулятивную и ростовщическую.

Гумилёв специально не рассматривал динамику экономического развития в различных фазах этногенеза, но очевидно, что в позднюю «цивилизованную» эпоху экономика «всеобщего благосостояния» – это не показатель расцвета, а напротив – показатель этнического упадка, т. е. начало конца. В это время сгорает тот жир, который копился веками. С точки зрения этнологии экономика всегда вторична, первичен природный процесс этногенеза, который порождает и разрушает вместе с народами и созданные ими экономики. (При этом, разумеется, в экономике тоже имеются свои колебания и циклы («понижательные», «повышательные» и пр.), но это вещи – недолговременные, т. е. с точки зрения Большой истории – поверхностные.)

Другое дело, что с момента появления первых земледельческих цивилизаций развитие техносферы шло своим путём – по нарастающей. Это общемировой процесс. Все суперэтносы, когда-либо создававшие культуры – начиная с Древнего Египта и Древнего Китая – вносили в общечеловеческую научно-техническую копилку что-то своё. Накопление происходило в течение многих тысячелетий, и, наконец, количество перешло в новое качество. Произошёл взрыв – научно-техническая революция XIX – XX вв. (от изобретения парового двигателя до компьютера). И тут важно подчеркнуть, что этот технологический скачок совпал по времени с фазой инерции в Европе.То есть самой благоприятной фазой для роста техносферы. Это придало дополнительный, мощный импульс развитию Западной цивилизации (и одновременно подтолкнуло процесс глобализации.) Очень много было построено, изобретено, открыто. Европейская культура, безусловно, достигла небывалого расцвета, далеко обогнав все остальные культуры (цивилизации). И казалось, что это – навсегда. На этой почве возникла модная до сих пор «теория догоняющих цивилизаций», согласно которой весь остальной мир должен следовать за Западом, копируя его образцы. И, надо согласиться, до поры до времени так оно и было, особенно если говорить о научно-технических заимствованиях. Но всему приходит конец. Уже сегодня наступает пора передавать эстафету другим, в первую очередь – Китаю, Индии, Исламскому миру…

Все люди ложь, и я – тож.

Народная пословица