В) Решение экспертных задач

Прежде чем перейти к решению поставленных экспертных задач остановимся на обсуждении следующего вопроса: «Насколько целесообразно в рамках данной категории дел назначение комплексной психолого-лингвистической экспертизы?». Этот вопрос, очевидно, связан со следующим вопросом: «Какую полезную фактическую информацию способен извлечь следователь или суд из психологической части исследования?» Последний вопрос возникает, потому что, во-первых, выводы психолога, которые он получает в результате экспертного исследования, по нашему мнению, достаточно тривиальны (равно, нужно сказать, как и выводы лингвиста). Во-вторых, они (выводы) зачастую формулируются в форме с модальным оператором «возможно» («Возможно, что листовка способна возбудить межнациональную рознь»). И, наконец, выводы психолога, как правило, посвящены анализу реакций информантов в аспекте того, как последние реагируют на содержание текста и какое содержание информанты извлекают из спорного речевого произведения.

Проанализируем каждый из выделенных нами моментов.

С точки зрения теории речевых актов призыв – это речевое действие, иллокутивной целью которого является побуждение кого-то к определенным действиям. Для воспринимающего призыв – это факт, факт, что кто-то призывает к чему-то (=производит определенное действие). Очевидно, что связь между призывом и реакцией на призыв не носит строго детерминированный характер, то есть не носит характера «стимул / реакция» и не является безусловным рефлексом. Это означает, что тот, кто воспринимает призыв, достаточно свободен в решении о том, как относиться к факту призыва. Это можно переформулировать следующим образом: когда кто-то призывает, он рассчитывает на то, что возможно то, к чему он призывает. Он может, безусловно, верить, что рано или поздно своими призывами (или дискредитацией тех, кто не принадлежит к группе «националисты») он добьется успеха и национализм станет господствующей идеологией, но справедливо также, что этого может не случиться. При этом тот, кто читает текст его листовок, может не разделять нацистские взгляды, но относиться к этим текстам безразлично, несерьезно и т.п.

Таким образом, мы имеем три компонента, которые необходимо различать: А) факт определенного речевого действия, Б) социальную или моральную оценку этого действия, В) реакцию на речевое действие. Эти три компонента не связаны между собой, как мы уже говорили, детерминистски. При производстве психологической экспертизы мы выясняем либо содержание речевого произведения (это входит в компетенцию лингвиста), либо устойчивость моральных оценок (=устойчива ли ценность «фашизм – это плохо»), либо реакцию информантов на речевое произведение, которая может зависеть или не зависеть от разделяемых конкретным реципиентом оценок. Очевидно, что устойчивость оценок не является предметом исследования в рамках данной категории дел, так как оценка уже сформулирована в норме («никто не может пропагандировать фашизм»). Решения информантов по поводу речевого действия также не могут, по нашему мнению, представлять какой-либо ценности. Предположим, что в результате экспериментирования с фразой «Давайте установим фашистский режим!», мы получили в репрезентативной выборке ответ «безразлично», количественно равный ста процентам[78]. Что следует из этого факта? По нашему мнению, ничего. Это не свидетельствует ни о том, что реципиенты не поняли речевое действие, ни о том, что они не разделяют ценность «фашизм – это плохо». Таким образом, данные, получаемые в ходе психологического описания спорного материала в каком-то смысле избыточны, более того, они предсказуемы. С этой точки зрения достаточно констатации факта наличия призывов или пропаганды расового превосходства, так как пропаганда как форма речевого поведения рассчитана на определенный перлокутивный эффект, то факт, что она его достигает или не достигает, не имеет никакого значения особенно для описываемых категорий дел, состав преступления которых формальный.

Но самым важным в данном случае является, по нашему мнению, следующий тезис: ни психолог, ни лингвист, по крайней мере, на данном этапе развития соответствующих наук (а может быть, никогда) не в состоянии ответить на вопрос о том, способно ли речевое произведение вызвать, например, межнациональную рознь. Думаем, что можно привести сугубо логический аргумент в поддержку этого мнения. Предложения со словом «может» сами по себе практически лишены содержания, их невозможно опровергнуть. Допустим, мы высказываем следующее предложение: «Дождь, который прошел недавно, способен разжечь межнациональную рознь». Нет никакой возможности опровергнуть данное утверждение, так как, если после дождя не произошло разжигание розни, мы всегда можем сказать, что просто не хватило еще чего-то для того, чтобы способность дождя стала реальностью. Для того чтобы предложения возможности были содержательными, мы должны иметь теорию, которая утверждает и о том, что невозможно, а также теорию, которая способна оценивать степени предрасположенности высказываний порождать события, но очевидно, что такой теории как в лингвистике, так и в психологии нет, может быть, она и невозможна (особенно в ее последней части[79]). Если же пользоваться существующими теориями, то мы должны признать, что высказывания «Фашизм – это уродство человечества!», «Фашизм – это очень хорошо!», «Фашисты – гады!» способны разжечь социальную рознь[80].

После того, как мы рассмотрели проблему, связанную с назначением комплексной психолингвистической экспертизы, перейдем к анализу непосредственных экспертных задач в рамках анализируемой экспертной ситуации.

На наш взгляд, вопрос о том, присутствуют ли в тексте высказывания, которые направлены на возбуждение расовой, национальной, социальной ненависти либо вражды не входит в компетенцию лингвиста. Лингвист не может установить реальную (некоммуникативную) цель производства высказывания или, например, листовки. Это вытекает из того, что любое речевое произведение (высказывание, текст и т.п.) может быть употреблено неискренне. Например, кто-то может призывать к чему-то, но не хотеть осуществления того, к чему призывает. С другой стороны, вне компетенции лингвиста, как мы уже отметили, находится и вопрос о том, способны ли какие-то высказывания возбудить расовую, социальную, межнациональную вражду.

Поэтому при ответе на вопрос мы исходили из следующего понимания поставленного вопроса:

- присутствует ли в текстах информация о превосходстве одной социальной, национальной, расовой группы людей над другими?

- какую коммуникативную (информативную) цель преследуют данные листовки?

Ответим на сформулированные вопросы последовательно.

А) В текстах присутствует информация о превосходстве социальной группы «фашисты», «националисты», «национал-социалисты» перед другими социальными группами. Все перечисленные названия, очевидно, синонимичны. Думаем, что нет никакой необходимости приводить значения данных слов, которые сформулированы в словаре или словарях, так как практически все носители русского языка знают, что обозначают данные слова и способны понимать, что в текстах листовок речь идет о том, что группа, называемая словами «фашисты», «националисты», «национал-социалисты» противопоставляется другим группам людей, поэтому ответ на этот вопрос, по нашему мнению, не требует специального лингвистического анализа. В одном из текстов присутствует слово «скинхед», которое употребляется для обозначения молодежных группировок, разделяющих и пропагандирующих идеи расизма и национализма. Судья или следователь, вероятно, могут не знать, что обозначает данное слово, но принципиален тот момент, что любой судья и следователь способен узнать, что это слово обозначает, и это является частью его (судьи или следователя) языковой компетенции, поэтому вопрос о значениях слов является в данном случае избыточным и несущественным. Избыточен и вопрос о наличии информации о превосходстве одной группы над другой: каждый носитель языка способен адекватно интерпретировать фразу: «Мы национал-социалисты. Будущее за нами!». Конечно, подозреваемый может утверждать, что он не знает, что значит слово «фашист» и т.п., а также говорить, что он не знает, что обозначает приведенная фраза, но, вероятно, это легко установить, например, в судебном заседании, задав вопрос о том, видел ли он (говорящий) фильмы о фашистах и так далее.

Б) Тексты всех листовок направлены на привлечение внимания неопределенной группы лиц к социальной группе «фашисты» в том смысле, что тексты носят агитационный характер: они направлены на то, чтобы тот, кто прочитает тексты этих листовок, заинтересовался фашизмом, национал-социализмом и т.п. Это вытекает из того, что основными высказываниями текстов листовок являются лозунги:

1. Мы национал-социалисты. Будущее принадлежит нам! .

2. Если в тебе живет долг перед поколениями предков … значит ТЫ националист. Не стесняйся этого, гордись этим.

3. Будущее принадлежит нам!

То, что листовки представляют собой агитационный материал, вытекает еще из того факта, что в нижней части двух листовок указаны ссылки на адреса в Интернете, которые выполняют контактную функцию.

Речевое поведение того, кто составлял тексты данных листовок, если выполняется условие искренности, может быть описано следующим образом:

А) Знаю (или уверен), что фашизм – это хорошо.

Б) Хочу, чтобы ты знал, что фашизм – это хорошо.

В) Сообщаю тебе: фашизм – это хорошо, будь фашистом.

Г) Сообщаю это тебе для того, чтобы ты знал, что фашизм – это хорошо либо для того, чтобы ты стал фашистом.

Все условия, описанные выше, обязательны для того, чтобы тексты листовок воспринимались как цельные, и носители русского языка способны декодировать эти смыслы, исходя из высказываний, их расположения и т.п. в текстах листовок. Очевидно, что эти значения легко декодируемы любым носителем русского языка, а потому вопрос о проведении лингвистической экспертизы текста и относительно этого вопроса остается открытым, потому что неясно, как по-другому могут декодироваться данные тексты. Это весьма интересный вопрос, который ставится в логике фальсификации и, соответственно, доказательства от противного, но его решение – это вопрос будущих исследований.