В) Решение экспертных задач

На экспертизу был предоставлен текст фоноскопической экспертизы с атрибутированными репликами диалогов и проверкой записи на предмет наличия монтажа, а также сама аудиозапись разговоров коммуникантов.

Поставленная в вопросе 1 задача не входит в компетенцию лингвиста-эксперта, а точнее, для ее решения привлечение специалиста-лингвиста не является необходимым. Следователь, проводящий расследование данного дела, способен самостоятельно ответить на этот вопрос.

Данное экспертное исследование было назначено по делу, возбужденному по ст. 163 УК РФ «Вымогательство». «Объективная сторона данного преступного деяния характеризуется действием и способом. Действие проявляется в требовании передачи чужого имущества или права на имущество или совершения действий имущественного характера. Способ вымогательства выражается в угрозе применения насилия либо уничтожения или повреждения чужого имущества, а равно в угрозе распространения сведений, позорящих потерпевшего или его близких, либо иных сведений, которые могут причинить существенный вред правам или законным интересам потерпевшего или его близких» [Наумов]. Субъективная сторона характеризуется прямым умыслом: «Виновный осознает, что предъявляет незаконное имущественное требование, причем в качестве средства воздействия на потерпевшего использует угрозу, и желает таким путем добиться передачи ему чужого имущества или права на него. При этом не имеет значения, намерен ли виновный привести свою угрозу в исполнение при отказе потерпевшего исполнить его требование» [Комментарий к уголовному кодексу…]. Таким образом, вопросы 2 и 3 направлены на установление фактов, имеющих отношение к объективной стороне данного преступления.

Необходимо отметить, что в языковом плане требование передачи имущества способно входить как компонент в речевой акт угрозы. Напомним его структуру:

А) Думаю, что ты не хочешь, чтобы я сделал тебе нечто плохое

Б) Думаю, что ты знаешь, что я могу сделать тебе нечто плохое

В) Хочу, чтобы ты знал, если ты седлаешь Х, то я тебе сделаю нечто плохое

Г) Говорю: если ты сделаешь Х, то я сделаю тебе нечто плохое

Д) Говорю это для того, чтобы ты не делал Х.

Так, в формулу «сделаешь Х» вполне можно подставить пропозиции «не дашь деньги / не отдашь деньги».

Поставленные в вопросах 2 и 3 задачи по квалификации речевого поведения говорящих достаточно тривиальны. В речеязыковом отношении из текста вытекало, что по отношению к Х-у высказываются угрозы, в том числе и соединенные с требованием передачи денег. Приведем конкретные примеры прямых и косвенных угроз, высказываемых в адрес Л.

Примеры косвенных угроз:

1. М1 - Почему ты на встречу не являешься? Когда тебе люди назначают стрелку почему ты не приезжаешь на стрелку? Почему ты прячешься дома? Я спрашиваю, тебе задаю вопрос нормально. Почему ты не являешься на стрелки? Тебе люди за- забивают стрелки. Ты их игнорируешь. Почему? Тебе что блядь сломать нахуй или что? Панкратионовцев позвать? Я тебе еще раз объясняю. Если бы за тобой не было косяков тебя почему как собаку к батарее привязывали? А? Ты зачем доверием воспользовался пацанов? В легавую пойдешь. Мы разберемся и с легавыми если надо. Когда ты рассчитаешься с пацанами? Полтинник когда отдашь? Давай на тебя кредит возьмем. Берем на тебя кредит и ты в расчете с паца-. Давай Рост на него кредит возьмем.

2. М1 - Жень. Ты зачем восполь-. Ты спортсмен? Ты занимаешься спортом. Ты зачем крысил? У нас не воруют у нас крысят. Я с братвы. У нас крысят. Это называется крысятничество. Ты воспользовался нашими блядь возможностями. Ты когда с людьми рассчитаешься? Ты должен пятьдесят тысяч. Когда ты с людьми? Давай на тебя кредит возьмем.

М* - ... (квартиры).

М1 - Берем на тебя кредит. Ты с пацанами отбиваешься и все. К тебе претензий нет. Я выставляюсь гарантом что ... получит тебя пальцем никто не тронет. По идее тебя надо сломать. Ты осознаешь что это крысятничество? Да тебя никто не тронет тебе слово даю я тебе отвечаю.

3. М1 - Ну как ты не должен? Ты воровал. Тебя зачем цепями приковывали как крысу. По идее тебя вообще сломать. Это я еще с тобой разговариваю. Если приехали бы спортсмены они бы тебя сломали. Меня еще раз говорю Виталька Толстый звать.

4. М1 - Да сейчас я Дим. Подожди я сейчас разговариваю. Перезвони мне через пять минут. [заканчивает разговаривать по телефону] Слушай сюда. Я тебе предлагаю такой вариант. Ты выставляешься гарантом. Ой поручителем в банке. Я твой долг отдаю пацанам. Сколько баба берет. Ты просто выручаешь пацанов. Вернее как отдаешь свой долг крысятничество. А они работают со мной. Ты. У нас не воруют у нас крысят. Ты крыса. Тебя по идее надо взломать вообще тебе. Чтобы тебя сделать инвалидом. Тебе руки за это отрезать надо.Ты себя ведешь как последний гондон. Тебе люди предоставили работу и ты воспользовался этим. Зачем ты это делал? Женя. Ответь мне на вопрос.

5. М1 - ... сломают. Я же ему объясняю что ... могут сломатьпросто приехать с тобой сейчас по-людски разговаривают. Люди приехали с тобой разговаривать по-людски.

6. М1 - Тебя что избить что ли или что?

В данных фрагментах М1 утверждает, что М2 должен вернуть деньги, так как он их украл. При этом он подчеркивает, что он приехал просто с ним поговорить, постоянно отмечая, что существует возможность иных форм воздействия. На имплицитном уровне это означает следующее: «Если ты не будешь нормально разговаривать (=не признаешь и не отдашь долг), то вопрос будет решаться при помощи насилия». Данная угроза не выражена прямо в тексте.

Примеры прямых угроз:

1. М1 - Я что ты не должен? Садись в машину. А что ты боишься? Садись в машину. Я тебя сейчас прям здесь сломаю. Ты думаешь я такой хлюпкий что ли или что? В машину садись пойдем поговорим. Пойдем к машине поговорим. Я тебя, и на хуй ты не нужен. Ни хуя ты не должен. У нас крысят. У нас. Тебя что пацаны ... этими. К батарее приковывали зачем? А?

2. М1 - Я тебе отвечаю говорю залазь в машину сейчас люди приедут тебя сломают! Я говорю в машину залазь блядь!

Думаем, что последние примеры не требуют каких-либо комментариев, они достаточно очевидны, по нашему мнению, это должно быть очевидным, в том числе и для следователя. Хотя данные угрозы, безусловно, уже не связаны с требование передачи денежных средств, вопрос о том, могут ли они быть квалифицированы по статье 119 УК РФ (Угроза убийством или причинением тяжкого вреда здоровью) является отдельным, который носит, безусловно, юридический характер.

Таким образом, остается открытым вопрос о необходимости привлечения специалиста в области лингвистики для решения поставленных вопросов: все носители языка, включая следователя, имеют собственно языковой (здесь мы пользуемся противопоставлением собственно языковое / метаязыковое) опыт реакции на речевые произведения, если они являются угрозами, поэтому в каком-то отношении следователь, а затем судья могут определить, что в представленной фонограмме присутствуют как прямые, так и косвенные угрозы. Еще раз подчеркнем, что описание тех случаев, когда следователь или судья могут ошибаться является необходимым в том отношении, что без такого описания невозможно определить целесообразность назначения экспертизы по категориям дел, связным с выявлением угрозы.

Однако, по нашему мнению, относительно данной экспертной ситуации может быть поставлена и другая задача. Перед лингвистом может быть поставлен вопрос о том, присутствовали ли угрозы в адрес потерпевшего ранее, в тот день, когда подозреваемые заперли потерпевшего в спортивном зале и забрали у него сотовый телефон. В этой ситуации представленные к исследованию материалы являются уже косвенными источниками информации о речевом поведении подозреваемых такого-то числа и года. Хотя и то, что эта задача требует привлечения специалиста-лингвиста, тоже может вызывать сомнения. Следователь имеет (или должен иметь) навык по выявлению противоречий в текстах, будь то тексты спорных разговоров или тексты допросов или какие-либо другие тексты. Однако все-таки, так как решение этой проблемы представляет теоретический интерес, то мы считаем необходимым описать ход решения этой задачи. Прежде чем приступить к этому, напомним, что слово «теоретический» не означает «неприменимый к описанию того, что было», мы склонны, скорее полагать, что как раз наоборот: мы исследуем, что могут нам дать те теоретические знания о языке, которые мы применяем при исследовании конкретных ситуаций.

Из следующих фрагментов текста можно вывести, что в адрес Х-а были высказаны угрозы.

ФРАГМЕНТ 1

М1 - Ну там было то что. Вы говорили мы тебя отпустить не можем. Я же. Я предложил бы.

М3 - Нет. Потому что ...

М1 - Мы тебя отпустить не можем мы тебе не доверяем (вот и все).

М3 - Мы потому что мы не можем тебя оставить.

М1 - Ну.

М3 - С открытым клубом. Мы у тебя забра- забрали ключи.

М1 - А почему я остался внутри клуба?

М2 - Потому что ты сам это захотел. Ебать в рот. Ты же сказал: давайте оставьте меня здесь нахуй.

М3 - Ты сказал ребята я никуда не денусь.

М2 - До утра. Я никуда не денусь нахуй. Это чьи слова были?

М3 - Твои слова. Жень.

М2 - Чьи слова были?

М1 - Я точно так же мог бы уехать а потом утром приехать.

М3 - А что ты не уехал-то?

М1 - Не отпустили.

М3 - Как не отпустили?

М2 - Тебя что (кто-то) насильно держал что ли?

М3 - (Тебя) хоть раз что-то ... ударил или что... сделал Жень?

[говорят одновременно]

М2 - Тебя кто-то вообще что-то

М3 - Хоть толкнул пихнул?

М2 - к тебе прикоснулся нахуй когда ты собрался уходить?

М1 - Ну зато было сказано многое. Что я решил лучше не уходить.

М3 - Как. Как как ... что ... было сказано ...?

М1 - (Варлам) там какой-то.

М3 - Как?

М1 - (Варлам) какой-то.

М* - Вар-

[смех]

М3 - Ой Женя ну ты дурак. Варлам это просто ... бомж это просто знаешь это для нас это. Это как клоун. Просто ну как это?

М2 - ... ну ни ни низость а г-, грубо выразился в принципе мужик-то нормальный.

М3 - А что ... (Варлам). А Варлама пригласить?

М2 - Ну просто пригласить чтобы он караулил его.

М3 - Это вот как типа.

М2 - Просто прикол нахуй.

[смех]

М3 - Ну да страшно наверное звучит.

М2 - Ты. Ты бы видел его нахуй ты бы уже ...

М3 - Нет. Страшно наверное звучит.

М2 - Ну Варлам ну.

М1 - Вы же говорили что меня в багажник посадите в какой-то лес отвезете. Что я там останусь.

М2 - А ты же говорил что ты деньги должен ...

М3 - Жень. Нет. Подожди.

ФРАГМЕНТ 2

М1 - Ну мне было сказано что оформишь на свое имя для нас кредит. То есть кто там я не знаю.

М2 - А-а.

М3 - Так ты же сам согласился Жень.

М2 - Ты же сам согласился.

М1 - Я ничего не соглашался.

М3 - Как не соглашался? Ну что ты врешь-то нагло стоишь? Ты стоишь и нагло врешь. ... наглец.

М1 - Я ...

М3 - Жень. Ты наглец.

М2 - Просто наглый (человек) невменяемый и наглый.

М1 - Ну когда человеку. Когда человеку. Угрожают.

М3 - Ну кто тебе угрожал Жень? Тебя хоть пальцем или что-то тронул (или) что ...

М1 - Словесно словесно.

М* - Как словесно?

М1 - Пальцем это уже не угроза это уже. Пиздить начали. А словесно было сказано. Что нет так значит лесок там. Оставляют в леску. В леске.

М3 - Слушай Жень су- судя по твоей литературе которую ты читаешь. Ты не должен бояться таких слов.

Вероятно, что только относительно первого фрагмента может быть сделан категорический вывод о том, что в адрес Х-а была высказана угроза. Подозреваемые сообщают о том, что ими было произнесено высказывание, в которое входило имя «Варлам», при этом очевидно, что они сообщают также о том, что это имя было произнесено в таком контексте, что слушающий (потерпевший) мог воспринять его как угрозу. Это вытекает из следующей реплики спорной фонограммы: «Страшно, наверное, звучит», а также из пояснений подозреваемых потерпевшему о том, кто такой Варлам, из наличия этих объяснений следует, что потерпевший ранее не знал о том, кто это такой.

В остальных двух фрагментах, очевидно, нет возможности сделать необходимо истинный вывод о наличии угроз в адрес Х-а. Поясним это. Во фрагменте номер два со стороны М3 присутствует факт «косвенного признания» того, что в адрес Х-а было произнесено высказывание, которое являлось угрозой, но смысловое соотношение реплик диалога имплицирует две равновероятных интерпретации высказывания М3 «Слушай Жень су- судя по твоей литературе которую ты читаешь. Ты не должен бояться таких слов»:

1. Угрозы были высказаны, но, думаю, ты не мог воспринимать их как реальную угрозу.

2. Даже, если были бы высказаны угрозы, думаю, ты не мог бы их воспринимать как реальную угрозу.

Обе эти интерпретации совместимы с целевой установкой высказываний подозреваемых: они пытаются доказать Х-у, что Х признал долг и добровольно согласился оформить на себя кредит.

Заканчивая анализ, отметим, что мы до конца не уверены в корректности полученных выводов, более того, мы не уверены в том, что полученные результаты не являются тривиальными. Но мы предпринимали этот анализ не для того, чтобы дать исчерпывающее объяснение конкретной ситуации, но скорее, для того, чтобы еще раз показать, что выяснение эмпирического содержания лингвистических теорий является одной из приоритетных задач теоретической лингвистики и лингвистической экспертологии как направления, которое использует эти теории для объяснения конкретного речевого поведения. Знание о том, где они (теории) применимы, а где – нет, представляет ценность для лингвистической экспертологии, а знание о том, каким фактам они «запрещают» существовать – для теоретической лингвистики.

Заключение

Лингвистическая экспертология как область юридической лингвистики и как область практических лингвистических исследований стимулировала постановку определенного вида проблем, без решения которых дальнейшие исследования в этой области, по нашему мнению, могут оказаться неэффективными. Настоящая работа была направлена на выявление этих проблем и выдвижение предположений по их возможному решению.

Центральной проблемой, которая следует из того, что лингвистическая экспертология представляет собой прикладную область лингвистики, является проблема статуса лингвистической теории, с одной стороны, в аспекте ее соответствия / несоответствия действительности, а с другой стороны, в аспекте ее применения для объяснения конкретных ситуаций. Сначала остановимся на комментарии второго выделенного нами аспекта.

В настоящее время в лингвистике, по нашему мнению, неявно доминирует взгляд, согласно которому теоретические знания – это сорт знаний «для-себя» и «в-себе», и они не имеют никакого значения для решения прикладных задач или, по крайней мере, весьма слабо с ними связаны.

Разрабатывая концепцию книги, автор исходил из другой презумпции, согласно которой не существует ни одной прикладной задачи, которая не решалась бы при помощи какой-либо теории, включая теорию, основанную на обыденных представлениях о предмете исследования. Естественно, мы не считаем, что прикладное и теоретическое – это одно и то же, но их объединяет достаточно важная вещь – факт. Любая теория предназначена для описания и, что более важно, для объяснения существующих фактов, прикладные же исследования, по крайней мере, в лингвистической экспертизе, направлены на ситуационное объяснение фактов[81]. При этом конкретное ситуационное объяснение не может обойтись без какой-либо теории.

Таким образом, в исследовании мы исходили «из примата» теоретического, считая, что в прикладных исследованиях обязательно применяются существующие лингвистические теории (в том числе и неполные, и внутренне противоречивые, и ad hoc теории) к описанию и объяснению ситуаций или событий, которые происходят в конкретное время в конкретном месте. Эта позиция может быть обоснована тезисом о невозможности чистого индуктивного познания как научно-теоретического, так и обыденно-ориентационного [Поппер, 2002]. Поэтому для того, чтобы описывать какие-то конкретные ситуации необходимо выяснить, какие лингвистические теории в настоящее время кладутся в основание объяснений конкретных фактов. Анализ этого вопроса привел нас к утверждению о том, что существующие лингвистические теории, которые доминируют как в классической теоретической лингвистике, так и в одной из ее прикладных областей – лингвистической экспертизе – построены, с одной стороны, на субъективной теории истины, а с другой стороны, они являются реалистическими теориями. Эти два признака логически не предполагают друг друга, хотя в существующей лингвистической методологии образуют определенное единство, в том смысле, что принятые лингвистические теории ведут к субъективизации и релятивизации лингвистических описаний.

По отношению к принципу реализма это заключается в том, что принятые теории формулируются не по отношению к фактам (событиям, которые происходят в конкретное время в конкретном месте), но по отношению к названиям этих фактов, вследствие этого в лингвистике как науке доминирует интерпретационный, а не описательный принцип построения теорий. Реалистический принцип поддерживается и доминирующей в лингвистике субъективной теорией истины, которая основывается, с одной стороны, на признании субъективности естественного языка, в том смысле, что языковая деятельность – это деятельность, которая «пронизана» субъективным началом, и это в определенном смысле основано на фактическом положении дел, так как, очевидно, что любое речевое произведение порождается конкретным человеком. С другой стороны, в лингвистике как науке не ставится вопрос о ложности лингвистических теорий, что является следствием принятия ценностей субъективистского плюрализма, который может быть описан формулой «все истинно» или «все правы с какой-то точки зрения».

Работа основана на концепции методологического номинализма, согласно которой названия классов явлений есть сокращения для обозначения описательных высказываний, поэтому общие понятия – это гипотезы, которые могут быть опровергнуты опытом, а, следовательно, вопросы реалистического характера носят словесный характер и не являются важными вопросами. Данные вопросы могут быть переформулированы в вопросы о действительности в том смысле, что при ответе на поставленный вопрос мы высказываем предложения о действительности, которые могут быть истинными или ложными. Последний факт (ложность высказываний) свидетельствует в пользу того, что мы способны принимать какие-то высказывания в качестве истинных не потому, что нам это нам нравится или кажется полезным или в силу договоренности, а потому что мы можем их соотносить с тем, что происходит и не происходит в реальности.

Принятие данной концепции неизбежно ставит вопрос об объяснительной продуктивности базовой лингвистической оппозиции субъективного / объективного. С точки зрения концепции методологического номинализма данная оппозиция не может быть продуктивной в лингвистике, так как ментальные состояния, например, говорящего – это тоже определенный сорт событий, и утверждения об этих событиях являются фактическими утверждениями в том смысле, что эти утверждения могут и не могут соответствовать фактам. Таким образом, относительно информации, которая кодируется в конкретном сообщении принимается гипотеза о том, что в нем (речевом сообщении) кодируется информация как о состоянии мира, так и о ментальном состоянии человека, производящего это сообщение. Принятие этой гипотезы влечет принятие того, что эти два типа информации могут быть в теоретическом плане описаны при помощи фактических утверждений и ни один из этих типов информации не является более реальным или предпочтительным. Укажем также, что развиваемая теория не требует изложения ее в такой форме, в которой истина признается истиной относительно категории «сторона» или «аспект», другими словами, нет никакой необходимости излагать представленную лингвистическую теорию примерно в таком ключе: «В любом высказывании кодируется информация, с одной стороны, о мире, с другой стороны, о ментальных состояниях субъекта речевой деятельности, и так как субъект речевой деятельности – это часть мира, то информация о его ментальных состояниях тоже объективна, верно и обратное, так как мир воспринимается конкретным человеком, и перерабатывается этим конкретным человеком, то информация о мире, которая кодируется в речевом сообщении является и субъективной информацией». Такие формулировки, конечно возможны, но они ничего не добавляют к фактическому положению дел, но касаются только характера употребления слов «субъективно» и «объективно».

Характер принятой в работе теории и определил характер решения конкретных прикладных проблем, которые поставлены в лингвистической экспертологии. Во-первых, мы стремились исключить все экспертные проблемы, которые сформулированы в реалистической форме, как, например: «Что такое угроза?» или «Что такое оскорбление?» и попытались переформулировать их в номиналистической форме, представить их как проблемы о реальности и эмпирических фактах. Согласно этой переформулировке оскорбление, например, – это единица кода русского языка в том смысле, что если говорящий пользуется этой единицей, то он обязательно вынужден вести себя определенным образом и если он этого не делает, то речевое произведение не способно передать необходимую информацию, следствием этого являются коммуникативные неудачи. Тогда как неприличная форма не является единицей кода русского языка, и этот тип информации не кодируется в сообщении так же, как кодируется, например, семантический компонент женскости при употреблении слова «врачиха» или кодируется оскорбление при употреблении речевого акта «оскорбление».

Во-вторых, мы пытались обосновать тезис о том, что реальные речевые события, относительно которых формулируются экспертные задачи, не зависят от определения терминов, называющих эти явления, ни в отношении точности этих определений (например, в лингвистике) ни относительно сферы бытования этих определений. В последнем случае мы имеем в виду распространенный взгляд, согласно которому оскорбление зависит от того, как оно определяется в лингвистике или юриспруденции, и мы (в соответствии с этой позицией) имеем, по крайней мере, два оскорбления – юридическое и лингвистическое.

И, наконец, в-третьих, мы попытались дать номиналистическое описание конкретных явлений языка и речи, которые в настоящее время являются предметами экспертных исследований в рамках разрешения различных юридических категорий дел. В книге с различной степенью подробности описаны такие формы речевого поведения как оскорбление, угроза, призыв и д.р., осуществлена попытка семантического и прагматического объяснения различий между оценочными и фактитивными высказываниями.

Естественно, что поставленные проблемы не решены в работе полностью, прежде всего, это объясняется тем фактом, что это невозможно в принципе, так как любое объяснение не является окончательным объяснением, но является системой гипотез, которые совместимы со всеми известными к конкретному периоду фактами, и принимается только на основе того, что является к конкретному времени более эффективным объяснением. Но мы также способны указать на конкретные слабые стороны в разработанной нами номиналистической концепции описания фактов языка и речи, являющихся предметом лингвистической экспертизы.

Так, очевидно, что в книге до конца не решена проблема границ применения в качестве объяснительного принципа для описания процессов порождения и восприятия речевых произведений такой лингвистической гипотезы, как «речевой акт». Но то, что эта проблема должна быть решена не вызывает никаких сомнений. Необходимо пояснить нашу позицию по поводу высказывания «должна быть решена». Неограниченное применение объяснительного принципа, называемого словосочетанием «речевой акт» в итоге может привести к следующей ситуации: ничто не будет «запрещать» нам как лингвистам выделять, например, речевой акт утверждения конкретного Х-а в конкретное время в конкретном месте. (Например, мы можем выделить речевой акт утверждения Петрова 25.05.95 в 13.00 по адресу Х и т.п.), естественно, что при таком подходе речевой акт лишается статуса объяснительной теории, в основе которой лежат общие высказывания формы «для всех Х верно, что…». Однако отметим, что проблема ограничений, по нашему мнению, может быть решена. В частности, мы считаем, что нам удалось обосновать тот факт, что оценка не является речевым актом, а это значит, по крайней мере, что не все является речевым актом. Безусловно, что необходимы дальнейшие разработки лингвистической теории в этом направлении.

Мы уверены, что это не единственный недостаток данной теории и считаем, что необходимо критическое обсуждение как можно большей части положений исследования в плане поиска ответа на следующие вопросы: «Какие положения исследования опровергаются эмпирическими фактами, то есть являются фактически ложными?», «Какие допускают возможное опровержение, то есть являются содержательными (содержательными в том смысле, что претендуют на описание реального положения дел) собственно теоретическими положениями?». И, наконец, быть может, самый основной вопрос: «Какие положения не могут быть опровергнуты ни при каких условиях и, соответственно, не являются эмпирически содержательными утверждениями?»

Приложение

Типовые вопросы и пределы компетенции лингвиста-эксперта в рамках решения экспертных задач по различным категориям дел

4.1. Пределы компетенция лингвиста-эксперта и типовые вопросы по делам об оскорблении (ст.ст. 130, 297, 319 УК РФ)