Компетенция судебно-психологической экспертизы.

Для успешного развития судебно-психологической экспертизы необходимо правильное определение ее компетенции. Не менее важно представить типичные ситуации, возникающие при расследовании и судебном разбирательстве уголовных дел, которые требуют назначения судебно-психологической экспертизы.

Когда в середине 60-х годов были сделаны первые попытки возрождения судебно-психологической экспертизы, обнаружилось, что серьезным препятствием на этом пути служит полная неясность вопроса о том, в каких случаях она должна проводиться, что составляет ее компетенцию. Следует, видимо, согласиться с мнением П. Дагеля и И. Резниченко о том, что невозможно раз и навсегда дать перечень вопросов, относящихся к компетенции судебно-психологической экспертизы, хотя бы потому, что «число их будет расти по мере развития общей психологии и ее отрасли — судебной психологии»¹⁷. Более плодотворным нам представляется определение компетенции судебно-психологической экспертизы через указание основных проблем, возникающих в практике уголовного процесса, при решении которых судебно-психологическая экспертиза в состоянии оказать действенную помощь. Вопросы же, обращенные непосредственно к экспертам, могут варьироваться в зависимости от специфики фабулы и обстоятельств конкретного уголовного дела.

В работах многих авторов—юристов, психологов, психиатров — большое место занимает обсуждение компетенции судебно-психологической экспертизы (А. Б. Барский, Ю. М, Грошевой, А. Р. Ратинов, Л. И. Рогачевский, С. П. Щерба, О. Д. Ситковская, Н. И. Фелинская, Н. Н. Станишевская, Я. М. Яковлев и др.). В какой-то период именно этот вопрос занимал центральное место в литературе по судебно-психологической экспертизе. Все названные авторы исходят в своих рассуждениях в первую очередь из содержания закрепленных в законе норм и насущных потребностей судебной и следственной практики.

Повышенное внимание к определению компетенции судебно-психологической экспертизы делается особенно понятным, если вспомнить, что за время почти 30-летней «паузы» в развитии этого вида экспертного исследования наметилось два основных способа решения психологических вопросов без участия психологов: первый — силами юристов (в пределах их житейского и профессионального опыта), второй — за счет привлечения экспертов-психиатров.

Житейские, обыденные представления о сущности психических явлений далеко не всегда соответствуют научным данным. Если же исходить из предположения о знакомстве работников следственных и судебных органов с основами научной психологии, то и тогда сохраняется необходимость в проведении судебно-психологической экспертизы. Известно, что имеющиеся у юристов знания в области судебной медицины, психиатрии, криминалистики, бухгалтерского учета не исключают соответствующих видов судебных экспертиз. Нельзя забывать также, что решение вопросов, требующих специальных знаний, минуя экспертизу, противоречит указаниям ст. ст. 59 и 67 УПК РСФСР о недопустимости совмещения в одном лице функций следователя и эксперта, судьи и эксперта.

Обращение к психиатрам за разъяснением психологических вопросов провоцирует выход экспертов за пределы их научной компетенции. Психология и психиатрия — самостоятельные, хотя и соприкасающиеся области знаний, каждая из них имеет свой особый предмет.

Психиатрия — одна из отраслей медицины, она «изучает нарушения в нервно-психической сфере и разрабатывает методы их лечения и предупреждения»¹⁸. Психиатрия изучает патологические состояния, «возникновение и развитие которых связано с врожденными или приобретенными нарушениями психики (психозы, неврозы и невротические состояния, олигофрении и психопатии, наркомании)»¹⁹.

Исследование закономерностей психической деятельности в норме не относится к предмету психиатрии, эти проблемы разрабатывает психология — «наука, изучающая процессы активного отражения человеком и животными объективной реальности в форме ощущений, восприятий, понятий, чувств и др. явлений психики»²⁰. Поэтому психолог не является специалистом в психиатрии, но и психиатр не специалист в психологии.

Разграничение компетенций судебно-психологической и судебно-психиатрической экспертиз важно в первую очередь, для повышения качества экспертных исследований.

Несколько лет назад по делу о сектантах-пятидесятниках: эксперты-психиатры, отвечая на вопрос, как отразилось на детях участие в деятельности секты и соблюдение ими религиозных обрядов, отмечали в акте следующее:

«Обследовано 30 детей сектантов. Они резко отстают or своих сверстников в физическом и психическом развитии. Обнаруживают эмоциональную неустойчивость (замкнутость, плаксивость, пугливость), узкий кругозор, примитивность суждений. Не посещают кино, театров, культурных и спортивных мероприятий. На молениях испытывают страх. Исполнение обрядов, сопровождаемых плачем, криками и трясками верующих, глубоко расстраивает легко ранимую нервную систему ребенка, длительное пребывание в этой обстановке приводит к психическому истощению детей. Сектанты воспитывают своих детей в духе религиозного фанатизма, в постоянном страхе, о чем свидетельствует и содержание таких гимнов, как «День великий, страшный близко», «Расстанутся дети и родители». Участие несовершеннолетних в сборищах и молениях, соблюдение ими обрядов этой секты пагубно влияет на физическое и психическое развитие детей, приводит к ограничению их кругозора, задержке в развитии интеллекта и уродливому формированию личности».

Если дети были психически здоровы, совершенно понятно, что решались вопросы, не имеющие отношения к психиатрии, ирешались, надо заметить, поверхностно.

Практика изобилует и другими примерами расширения пределов психиатрической экспертизы за счет психологической. Достаточно вспомнить дела, по которым посмертной психиатрической экспертизе предлагалось решать вопрос не о наличии душевного заболевания у потерпевшего, а о возможности такого воздействия неблагоприятной обстановки или постороннего внушения, которое могло бы привести психически здорового человека к самоубийству.

Неоправданное расширение компетенции судебно-психиатрической экспертизы в известной мере традиционно, но оно противоречит смыслу положений закона, определяющих случаи обязательного проведения экспертизы.

Уголовно-процессуальное законодательство устанавливает обязательное проведение экспертизы в случаях, когда возникают сомнения в способности свидетелей или потерпевших правильно воспринимать обстоятельства, имеющие значение для дела, и давать о них правильные показания (ч. 3 ст. 79 УПК РСФСР). Конкретный вид экспертного исследования в тексте статьи не назван, он определяется в зависимости от того, в какой области необходимы специальные познания для решения возникающих вопросов. Существует мнение, что в подобных случаях должна проводиться только судебно-психиатрическая экспертиза²¹. Полностью согласиться с этим, как мы считаем, нельзя.

Способность правильно воспринимать явления действительности и давать о них показания зависит от объективных условий процесса восприятия и от совокупности индивидуальных особенностей человека, начиная от типологических свойств высшей нервной деятельности и кончая высшими психическими функциями.

Некоторые особенности познавательной деятельности людей могут иметь психопатологическую природу. Они наблюдаются у лиц, страдающих психическими заболеваниями или находящихся в состоянии временного болезненного расстройства психической деятельности. Иногда подобные явления обусловлены соматогенными факторами, как это бывает при воспалительных процессах и инфекциях. К числу патологических особенностей познавательной деятельности можно, например, отнести галлюцинации всех видов (зрительные, слуховые и пр.) и псевдогаллюцинации, нарушения восприятия, многочисленные формы патологии памяти и мышления.

Однако очень существенное, а иногда и решающее влияние на способность правильно воспринимать явления действительности и давать о них показания оказывают индивидуально-психологические особенности, не выходящие за пределы нормы (обусловленные возрастом, умственным развитием, наличием тех или иных навыков и многими другими причинами).

Выполнение требования ч. 3 ст. 79 УПК РСФСР в отношении психически больных людей и лиц, находящихся в момент дачи показаний или находившихся в момент восприятия интересующих следствие или суд фактов в состоянии временного болезненного расстройства психики, бесспорно, относится к компетенции судебно-психиатрической экспертизы. Столь же бесспорным нам представляется отнесение требования упомянутой статьи в отношении психически здоровых свидетелей и потерпевших к компетенции судебно-психологической экспертизы.

Было бы заблуждением считать, что в компетенцию судебно-психологической экспертизы входит оценка надежности или проверка достоверности свидетельских показаний. Цели и задачи экспертного психологического исследования должны быть ограничены установлением только принципиальной возможности (или невозможности) восприятия и последующего воспроизведения информации конкретным лицом.

В ст. 392 УПК РСФСР говорится о необходимости выяснить, способен ли несовершеннолетний полностью сознавать значение своих действий и руководить ими, если имеются данные о наличии у него умственной отсталости, не связанной с душевным заболеванием.

В порядке толкования этой статьи Пленум Верховного Суда СССР в постановлении от 21 марта 1968 г. «О внесении дополнений в постановление Пленума Верховного Суда СССР № б от 3 июля 1963 г. «О судебной практике по делам о преступлениях несовершеннолетних» разъяснил, что к числу необходимых следственных действий в этих случаях может быть отнесена судебно-психологическая экспертиза²².

Наиболее глубокое понимание задач судебно-психологической экспертизы несовершеннолетних обвиняемых мы видим у Г. М. Миньковского, который считает, что судебно-психологическая экспертиза «должна ответить на вопрос, имеются ли у данного субъекта отклонения от нормального для его возраста уровня интеллектуального развития, и если такие отклонения существуют, сделать вывод о их влиянии на вменяемость подростка»²³. Определяя таким образом направленность судебно-психологической экспертизы, Г. М. Миньковский поставил принципиально важный вопрос об устанавливаемой с помощью экспертного психологического исследования вменяемости психически здоровых подростков.

В специальной литературе и при анализе конкретных уголовных дел (можно встретить отражение различных представлений о компетенции судебно-психологической экспертизы несовершеннолетних с признаками умственной отсталости.

Некоторые процессуалисты считают, что «перед экспертами-психологами должен ставиться вопрос и о соответствии интеллекта, уровня развития подростка данным о его возрасте»²⁴. Я. М. Яковлев идет еще дальше в этом направлении и рекомендует спрашивать у эксперта-психолога, «нормальному уровню развития какого возраста соответствует фактический уровень развития данного лица»²⁵.

Подобные вопросы ориентируют эксперта-психолога на вычисление так называемого «интеллектуального возраста», что неверно с точки зрения получивших признание в отечественной психологии теоретических положений.

Еще в 30-е годы в работах Л. С. Выготского и его учеников, посвященных проблеме развития высших психических функций в детском возрасте, было показано, что точное определение «интеллектуального возраста» теоретически невозможно.

Отставание в умственном развитии выражается в качественно своеобразных изменениях психики, обусловленных неравномерностью, парциальностью недоразвития высших психических функций, что исключает полное совпадение особенностей интеллектуального развития умственно отсталого подростка с психическими особенностями младших по возрасту детей.

Тенденция к ограничению компетенции судебно-психологической экспертизы установлением соответствия или несоответствия уровня умственного развития возрасту уголовной ответственности вызывает возражения и с процессуальной точки зрения. Ни в законе, ни в упомянутом постановлении Пленума Верховного Суда СССР не говорится о том, что констатация факта умственной отсталости автоматически исключает возможность уголовной ответственности. Наличие признаков умственной отсталости создает только предпосылку для решения на основе качественного анализа психических особенностей несовершеннолетнего вопроса о его способности полностью сознавать значение своих действий и руководить ими.

Именно суждение по этому основному вопросу входит, по нашему мнению, в компетенцию судебно-психологической экспертизы, проводимой во исполнение требований ст. 392 УПК РСФСР.

По психологическому содержанию близко .к задаче установления способности сознавать значение своих действий и руководить ими находится исследование способности субъекта сознавать значение действий других людей, в частности действий, направленных против него.

В постановлении Пленума Верховного суда РСФСР № 37 от 5 августа 1967 г. «О выполнении судами РСФСР постановления Пленума Верховного Суда СССР от 25 марта 1964 г. «О судебной практике .по делам об изнасиловании» сказано, что «суды в каждом конкретном случае должны устанавливать, могла ли потерпевшая в силу своего возраста и развития понимать характер и значение совершаемых с нею действий»²⁶. Реальную помощь в установлении этого важного обстоятельства, если потерпевшая психически здорова, может оказать судебно-психологическая экспертиза.

Экспертное психологическое исследование способности субъекта понимать значение совершаемых другими людьми действий может найти, как мы полагаем, применение при расследовании и судебном разбирательстве уголовных дел иных категорий (например, в связи с изучением вопросов о вовлечении несовершеннолетних в преступную деятельность и вступлении «в преступную группу и т. п.).

В ряде работ обоснованно показано, что диагностика физиологического аффекта (это психологическое понятие близко к юридическому понятию внезапно возникшего сильного душевного волнения) должна быть отнесена к компетенции судебно-психологической экспертизы²⁷.

Действительно, физиологический аффект не является патологическим состоянием, его содержание, структура и динамика не дают оснований для отнесения к числу временных болезненных расстройств психики. Это необходимо подчеркнуть потому, что «основным критерием для назначения психиатрической экспертизы является предположение о психическом заболевании или болезненном психическом расстройстве обвиняемого в период совершения преступления»²⁸.

В результате быстрого развития техники заметно повышаются требования к субъективным качествам людей, управляющих современными техническими устройствами. Возрастание скоростей в авиации, автомобильном и железнодорожном транспорте, увеличение количества информации, которую приходится перерабатывать человеку в условиях дефицита времени, повышают удельный вес индивидуально-психологических особенностей и временных психических состояний среди причин аварий, катастроф и происшествий. Все это заставляет говорить о реально существующей при расследовании причин аварий потребности тщательно исследовать психологические механизмы действий людей, управляющих техникой, что в современных условиях вряд ли возможно без применения специальных психологических знаний, в частности данных психологии труда, инженерной и авиационной психологии.

Трудно переоценить значение установления авторства документов, занимающих иногда исключительно важное место среди доказательств по уголовным делам. Почерковедческая экспертиза на основе изучения графики письменной речи с успехом решает вопросы о том, чьей рукой написан документ. Случается, однако, что человек, не отрицая собственного исполнения рукописи, утверждает, что автором содержания текста он не является и текст написан им под диктовку или с иной помощью другого человека. В подобных ситуациях почерковедческая экспертиза практически бессильна.

Все, что написано, является продуктом речевой деятельности людей (в ее письменной форме) и отражает общие и индивидуальные особенности этой психической деятельности, относящейся к числу высших психических функций. Это позволяет считать, что экспертное исследование психологического содержания продуктов письменной речи также относится к компетенции судебно-психологической экспертизы. Мы согласны с В. И. Батовым, считающим, что «правильно рассматривать судебную психолого-лингвистическую экспертизу как ветвь судебно-психологической экспертизы»²⁹.

Современная психолингвистика, неразрывно связанная с общей психологией, располагает арсеналом экспериментальных методов, в том числе и таких, которые позволяют судить о том, принадлежит ли авторство исследуемого документа данному лицу.

Первый опыт применения психолингвистических методов в экспертном судебно-психологическом исследовании был сделан в 1974 году³⁰.

Из материалов уголовного дела было известно, что в Москве совершено убийство женщины и двух ее малолетних детей. По подозрению в совершении этого преступления был арестован К. Вскоре после ареста К. написал заявление о своем желании дать правдивые показания. Многие факты, относящиеся к убийству, были изложены в его собственноручных показаниях. К делу было приобщено около 20 текстов, написанных его рукой. В дальнейшем К. от своего признания отказался, объяснив, что собственноручные заявления выполнены им частично или полностью под диктовку.

Перед экспертами были поставлены вопросы о том, мог ли К. самостоятельно составить приобщенные к материалам дела тексты и могли ли эти тексты быть написаны К. поддиктовку или с иной помощью со стороны.

Экспертами было проведено экспериментально-психологическое исследование особенностей познавательной деятельности К., психолингвистическое (с применением методов математической обработки данных) исследование текстов, лингвистический анализ его показаний.

В психолингвистическом исследовании применялся метод, позволяющий устанавливать авторство анонимных текстов относительно небольшого объема (до 1000 слов).

В результате проведенной работы эксперты пришли к заключению, что два основных текста К. самостоятельно составить не мог, так как отчетливо видны признаки участия в их составлении других людей.

В связи с тем, что наибольшее значение для следствия имели именно эти два текста, заключение психолингвистической экспертизы послужило одним из оснований для принятия решения по делу.

Результаты первого опыта кажутся нам обнадеживающими, но нельзя забывать, что методами психолингвистического исследования пока владеет весьма ограниченный круг специалистов. Поэтому в ближайшие годы экспертизы, подобные той, о которой было рассказано выше, будут проводиться, ладо полагать, в исключительных случаях.

Более широкое распространение в ближайшее время может получить посмертная судебно-психологическая экспертиза. В следственной и судебной практике встречаются случая инсценировок убийств под самоубийства и сознательного доведения до самоубийства. Именно с этими двумя категориями уголовных дел мы связываем главные перспективы развития посмертной судебно-психологической экспертизы. Современная психиатрия считает несостоятельным высказывавшееся в прошлом некоторыми психиатрами и социологами мнение о том, что всякое самоубийство совершается под влиянием психической болезни. Известно, что и психически здоровые люди под влиянием тяжелых конфликтных переживаний, глубокого разочарования, сильного потрясения или в силу каких-то иных обстоятельств могут покушаться на свою жизнь.

Самоубийство психически здорового человека следует считать актом произвольного сознательного волевого поведения. Оно может осуществляться как заранее запланированное действие или в состоянии внезапно возникшего физиологического аффекта. Основная задача посмертной судебно-психологической экспертизы сводится к тому, чтобы ответить на вопрос, было ли психическое состояние человека (не болезненное) в период, предшествовавший смерти, предрасполагающим к самоубийству и, если оно таковым было, чем это состояние вызывалось.

Посмертная судебно-психологическая экспертиза назначается в отношении лиц, психическое здоровье которых не вызывает сомнения или подтверждено заключением судебно-психиатрической экспертизы.

В Ленинграде проводилось расследование в связи с самоубийством 12-летнего мальчика С. Мать мальчика, вернувшись вечером с работы, обнаружила труп сына, висящий на дверной ручке кухонной двери на брючном ремне. Хотя мальчик, как было установлено, рос и развивался в нормальных условиях, была назначена судебно-психологическая экспертиза, перед которой был поставлен вопрос: «Можно ли предположить наличие какой-либо конфликтной ситуации, которая могла бы послужить причиной появления у потерпевшего идеи самоубийства»?³¹ Формулировка вопроса не безупречна. Правильнее было бы ориентировать эксперта на исследование психического состояния мальчика в период, предшествовавший смерти, что, очевидно, и представляло наибольший интерес для следователя.

Эксперт тщательно изучил все материалы, характеризующие личность мальчика, его интересы, увлечения, условия жизни, отношения с родителями, учителями, товарищами. Он обратил внимание на рассказы одноклассников С., что мальчик был охвачен желанием воспитать сильную волю, но, понимая пути самовоспитания очень по-детски, совершал время от времени опасные для жизни действия. Зная, какой силы иногда достигает у детей мотив «самоусовершенствования», эксперт отметил в заключении: «В материалах дела нет данных о какой-либо конфликтной ситуации, которая могла бы явиться причиной появления у С. идеи о самоубийстве. Допустимо предположить, что самоубийство произошло случайно, во время одного из «опытов» мальчика по «воспитанию» сильной воли».

Заключение судебно-психологической экспертизы послужило одним из оснований для прекращения дела.

Определенный практический интерес представляет посмертная судебно-психологическая экспертиза, проводившаяся в связи с расследованием обстоятельств смерти М.

По данным судебно-медицинской экспертизы, смерть наступила в результате отравления сильнодействующим ядом, который принес со своей работы муж покойной. Было установлено, что в последние месяцы жизни у М. сложились плохие отношения с мужем, так как она узнала, что муж в течение пяти лет находится в близких отношениях с одной из своих подчиненных и собирается оставить семью. По словам мужа покойной, М. неоднократно заявляла ему, что покончит жизнь самоубийством, и даже делала попытки повеситься и отравиться уксусной эссенцией. Родственники и знакомые М. утверждали, что к моменту смерти она уже примирилась с создавшимся положением и строила планы будущей жизни, заботилась о судьбе своих детей и ни разу не упоминала о намерении покончить с собой. В то же время многие свидетели показывали, что муж М. оскорблениями и издевательствами над нею провоцировал самоубийство. Следственными органами было выдвинуто две версии: М. покончила жизнь самоубийством или отравлена мужем.

На разрешение судебно-психологической экспертизы был поставлен вопрос о том, было ли психическое состояние М. (не страдавшей никакими психическими заболеваниями) предрасполагающим к самоубийству.

Исследованию подвергались два типа психических состояний, предрасполагающих к самоубийству: первое из них, выражающееся в формировании стойкого мотивированное намерения добровольно уйти из жизни, и второе — физиологический аффект, характеризующийся «сужением» сознания и поэтому повышающий вероятность принятия решения о самоубийстве.

Реализация такого подхода к анализу психического состояния М. потребовала всестороннего психологического изучения ее личности, в первую очередь устойчивых мотивов поведения, приведения в систему многочисленных сведений о поступках, высказываниях М. в последний период ее жизни. В методологическом плане эксперт придерживался известного в психологии положения, что на любом этапе жизни человека мотивы, побуждающие его к деятельности, образуют иерархизированную систему, т. е. среди многообразных побуждений можно выделить наиболее сильные, глубокие и важные для личности. Именно они определяют основную направленность поведения. Цели, отвечающие важнейшим мотивам, имеют для человека наибольший смысл. В предшествующей волевому акту борьбе мотивов побеждают, как правило, те из них, которые находятся на вершине мотивационной иерархии, и принимаются наиболее соответствующие им цели.

Таким образом, предрасполагающим к самоубийству как волевому акту следует признать психическое состояние, характеризующееся принятием добровольного ухода из жизни в качестве имеющей наибольший смысл цели при одновременном осознании жизненной ситуации как безвыходной.

Мотивационная сфера М. не отличалась широтой. Среди устойчивых, годами сформированных побуждений заметно преобладали такие, как забота о детях, муже, сохранении хороших отношений в семье, поддержании высокого мнения о семье в глазах окружающих. Структура мотивационной сферы М. была четко иерархизирована. Ведущую роль играли мотивы заботы о детях, их благополучии не только в настоящем, но и в будущем.

Если включить самоубийство в данную систему мотивов, обнаружится, что ему как цели действия не может придать смысл ни один из актуальных для М. мотивов. Самоубийство не отвечает ни заботе о судьбе детей, ни сохранению семьи, ни поддержанию престижа семьи в глазах окружающих.

Самоубийство могло бы обрести личностный смысл для М. при условии развития качественно новых мотивов (таких, как месть) или перестройки иерархии прежних мотивов, с выдвижением на первое место защиты собственного престижа, боязни позора и т.п.

Качественно новым мотивом, побуждающим к самоубийству как реализации сознательно принятой цели, теоретически могло быть избавление от детерминированного ситуацией психического напряжения, превышающего субъективную устойчивость М. к стрессу.

Жизненная ситуация, в которой оказалась М., объективно не могла вызвать сверхсильного эмоционального напряжения, так как существовали очевидные пути ее преодоления, соответствующие ведущим мотивам поведения подэкспертной. Многие факты свидетельствовали, что, пережив внутренний кризис, М. нашла эти пути.

Поскольку самоубийство не отвечало ни одному из основных мотивов поведения М. и не имело поэтому для нее личностного смысла, следует считать, что ее психическое состояние не было предрасполагающим к самоубийству как заранее подготовленному, волевому акту.

Не нашло психологического обоснования и предположение о совершении М. самоубийства в состоянии физиологического аффекта.

В итоге эксперт пришел к выводу, что, учитывая индивидуально-психологические особенности М. и ее отношение к сложившейся ситуации, психическое состояние М. не было предрасполагающим к самоубийству.

Заключение судебно-психологической экспертизы было использовано какодно из доказательств при направлении в суд дела по обвинению М. в убийстве своей жены.

Нам приходилось встречаться с попытками в крайне категоричной форме ставить на разрешение посмертной судебно-психологической экспертизы вопросы о причинах самоубийства, о том, действительно ли умерший совершил самоубийство, и т.п. Исключительная сложность детерминации человеческих поступков не позволяет эксперту-психологу с достаточной научной достоверностью отвечать на подобные вопросы. По той же причине не рекомендуется ставить такие расплывчатые вопросы, как, например, мог ли человек в интересующей следователя ситуации испытывать страх, волнение, отчаяние или какие-то другие чувства. Психолог при такой постановке вопросов вынужден делать очень широкие допущения, но вывод его будет указывать только на вероятность события.

Вызывает споры предложение о включении в компетенцию судебно-психологической экспертизы установления мотива преступления. А. Б. Барский, например, считает, что это допустимо, если совершенное психически здоровым человеком преступление «находится в резком несоответствии с характеризующими личность преступника данными, с его морально-этическими установками и т. д.»³².

Нам кажется, что причина спора и его разрешение кроются в несовпадении содержания понятия «мотив» в юридических науках и в психологии. Как отмечает Б. С. Волков, «наряду с психологическим понятием мотива можно различать мотив в уголовном праве»³³. Может показаться, что призыв к включению в компетенцию судебно-психологической экспертизы вопроса о мотиве преступления угрожает вторжением эксперта в область, составляющую прерогативу следствия и суда, так как УПК РСФСР относит мотив преступления к обстоятельствам, подлежащим доказыванию по уголовному делу (ст. 68). Это опасение было бы основательным по отношению к попыткам эксперта-психолога устанавливать юридические мотивы преступления, такие, например, как хулиганские побуждения, низменные побуждения и т. п. Если же эксперт-психолог, не выходя за пределы своей научной компетенции, устанавливает психологические мотивы конкретного поступка, анализирует особенности мотивационной сферы исследованного им человека, такого рода действия не противоречат общим принципам судебной экспертизы. Поэтому нельзя отрицать принципиальной возможности проведения судебно-психологической экспертизы для определения психологических мотивов преступления. Однако уровень теоретической и методической готовности общей и судебной психологии к проведению подобного рода экспертиз таков, что вряд ли в настоящий момент это направление в судебно-психологической экспертизе может иметь широкое распространение.

В связи с обсуждением компетенции судебно-психологической экспертизы высказываются суждения, с которыми, по нашему мнению, согласиться невозможно.

Например, А. Б. Барский наряду с интересными и справедливыми соображениями выдвинул мысль о том, что эксперт-психолог в случае необходимости должен устанавливать, сказалась ли тактика допроса на достоверности показаний допрашиваемого лица³⁴. Тем самым А. Б. Барский включает в компетенцию эксперта-психолога совершенно не свойственную экспертизе вообще функцию контроля за действиями допрашивающих.

Ошибочной представляется нам мысль А. С. Экмекчи о том, что в компетенцию судебно-психологической экспертизы входит определение самооговора³⁵. По существу эта идея мало чем отличается от высказывавшегося некоторыми учеными на заре развития судебно-психологической экспертизы мнения о возможности экспертного психологического исследования с целью проверки достоверности показаний. Близкое к точке зрения А. С. Экмекчи положение сформулировал В. М. Фокин, считающий правильным, что «экспертам нередко приходится, например, отвечать на «опрос о достоверности показаний, данных несовершеннолетними, или причине изменения ими своих показаний в суде»³⁶. Это утверждение не выдерживает критики ни с юридических, ни с психологических позиций. Во-первых, оценка достоверности показаний относится к компетенции следственных и судебных органов, во-вторых, объективные результаты психологического исследования позволяют говорить только о принципиальной возможности или невозможности правильно воспринимать имеющие значение для дела обстоятельства ,и давать о них правильные показания. Причины изменения показаний участниками уголовного процесса не могут быть определены с достаточной степенью достоверности путем психологического исследования. Заключение эксперта-психолога в подобных случаях неизбежно будет иметь ощутимый привкус субъективизма.

Всякое экспертное судебно-психологическое исследование, опирающееся на данные различных отраслей психологии и использующее методы этой науки, должно иметь строго научный характер. Поэтому совершенно лишены смысла попытки ставить перед экспертами-психологами вопросы житейского содержания, которые могут только дезориентировать как эксперта, так в дальнейшем и лицо, оценивающее его заключение. Особенно часто расплывчатые, исключающие возможность применения специальных познаний вопросы выносятся на разрешение экспертов-психологов, когда возникает потребность в выяснении особенностей эмоционально-волевой сферы обвиняемых, черт характера и т. п. Вопросы, касающиеся личности обвиняемых, иногда формулируются так, что их трудно понять. Например, в ходе судебного разбирательства по делу несовершеннолетнего О., обвинявшегося по ч. 2 ст. 206 и ч. 1 ст. 108 УК РСФСР, представитель защиты задал эксперту-психологу вопрос: «С учетом возраста и отмеченных в акте судебно-психиатрической экспертизы психопатических черт характера, при умственном недоразвитии направленность действий (подраться) не свидетельствует ли о «мальчишестве» О. и без цели нарушения общественного порядка и причинения телесных повреждений?» Адвокат, к сожалению, не учел, что понятие «мальчишество» не является научным и требовать от эксперта констатации наличия или отсутствия «мальчишества» у обвиняемого попросту невозможно.

Исходя из оценки реальных возможностей экспертного психологического исследования и представления о наиболее острых потребностях следственной и судебной практики, к компетенции судебно-психологической экспертизы в первую очередь можно отнести установление:

• способности обвиняемых, свидетелей и потерпевших, с учетом их индивидуально-психологических и возрастных особенностей, состояния умственного развития, правильно воспринимать имеющие значение для дела обстоятельства и давать о них правильные показания;
• способности потерпевших по половым преступлениям правильно воспринимать характер и значение совершаемых с ними действий;
• способности несовершеннолетних обвиняемых, страдающих умственной отсталостью, не связанной с психическими заболеваниями, полностью сознавать значение своих действий и руководить ими;
• наличия или отсутствия у субъекта в момент совершения противоправных действий состояния физиологического аффекта (состояния внезапно возникшего сильного душевного волнения);
• возможности возникновения различных психических явлений, препятствующих нормальному осуществлению профессиональных функций (в авиации, автомобильном и железнодорожном транспорте, в работе оператора автоматизированных систем на производстве и т. п.);
• наличия или отсутствия у лица в период, предшествовавший смерти, психического состояния, предрасполагающего к самоубийству.

Приведенный перечень не очерчивает жестких границ компетенции судебно-психологической экспертизы. Дальнейшее развитие ее теории и практики, безусловно, приведет к существенному расширению представлений о возможностях этого относительно нового для нашего уголовного процесса вида экспертного исследования.