Агорофобия и связанные с ней сложные фобии
Ядро когнитивной организации заключает в себе дилемму: желаемая свобода подразумевает одиночество, которое пугает, а общество или чья-нибудь опека несут в себе смысл принуждения со стороны других. Далее. В согласии со сложившимися когнитивными структурами ожидается, что дружеские отношения и опека должны поддерживаться за счет сильной редукции личной свободы исследовать жизнь и наслаждаться ею. От покровителя согласно центральным конструктам пациента ожидаются принуждение и сверхконтроль. Незнакомые люди кажутся потенциальными врагами или, по крайней мере, равнодушными к затруднениям и нечувствительными к его страданиям. Пациент воспринимает себя как «ослабленного» и склонного к физическим недомоганиям. Причина возникновения такого ядра когнитивной организации психики усматривается в сложившейся в детстве модели тревожной привязанности, иными словами, устойчивом убеждении в непостоянстве отношения близких людей.
В истории детства пациентов с синдромом агорафобии нетрудно бывает найти такой объект привязанности, который систематически:
был бы сверхопекающим и сверхконтролирущим и вследствие этого ограничивал свободу исследования и укреплял в мысли, что пациент «ослабленный» и «больной»;
отвечал отказом на желания пациента дружбы и помощи;
часто угрожал бы бросить его одного, чтобы заставить подчиниться;
испытывал бы тревожность сам, вследствие чего стимулировал возникновение конструктов страха за себя и страха окружающего мира.
В ходе решения проблем, порожденных конфликтом между свободой-одиночеством и опекой-стесненностью, потенциальный агорафобик обычно в детском возрасте становится сверхконтролирующим себя и других людей. Контролируя свою «ослабленность» (чувство неприспособленности), можно избежать тревоги и сверхопеки со стороны встревоженной матери и получить разрешение идти играть с друзьями. Если бы такая «ослабленность» была обнаружена, последовал бы немедленный запрет на прогулки, возможно, на много дней, и лишение связанных с ней приятных моментов; возможно, дело дошло бы и до ограничения «места проживания», иногда вплоть до «обездвиживания» укладыванием в постель. Контролируя поведение других через демонстрацию им своей «мощи» или с помощью искусного «обольщения», можно добиться их расположения при надобности или же избавиться от них, если их общество становится в тягость.
Благодаря такой склонности к сверхконтролю (манипулятивному контролю) ребенок обретает способность справляться с разными сложными коммуникативными проблемами и со своим эмоциональным возбуждением.
Когнитивное развитие происходит при сильном и постоянном влиянии «фильтра» сверхконтроля, ведя к оформлению и вербализации совершенно определенных и жестоких представлений о себе и межличностной реальности. Эти представления в период между окончанием подросткового возраста и началом клинического синдрома выражаются в тревогах, касающихся личной свободы, нежелания терпеть даже малейшую зависимость от других, противоречивых переживаний самоущербности и личного (физического, социального и морального) «могущества» - в качестве вторичных защитно-компенсаторных черт Я. С такого рода защитной зоной ядра пораженных тревожностью конструктов - представлений о себе и окружающем мире - подростки нередко способны вырасти здоровыми и жизнерадостными и часто становятся предприимчивыми молодыми людьми, уважаемыми своими сверстниками и вполне удачливыми на выбранном профессиональном пути. Тем не менее в такой когнитивной организации есть слабое место. Способность контролировать свои эмоции «слабости» и манипулировать межличностными взаимоотношениями - не лучшее средство получить четкое представление о них. Желание как можно скорее поставить под контроль названные феномены с целью подавить их или изменить несовместимо с возможностью всестороннего знакомства с ними. Самоконтроль, осуществляемый без должного предварительного самонаблюдения, скорее будет неэффективным и препятствующим накоплению динамично изменяющихся знаний о себе. Это, в частности, верно в отношении собственных эмоций неудовольствия, которые необходимо проживать, чтобы понять их связь со всей психической и внутриличностной жизнью; агорафобик стремится немедленно поставить их под свой контроль, тем самым преграждая путь к само-исследованию и само-познанию. Когда такой человек сталкивается с событиями которые он не в состоянии контролировать, увеличивающими риск остаться в одиночестве или стеснить личную свободу, он видит себя неспособным ассимилировать необходимый в таких случаях эмоциональный опыт. Пациент пытается скорее контролировать, чем пережить и прочувствовать свои эмоциональные переживания и межличностные взаимоотношения, вызывающие их. Обнаружив свою неспособность подойти к эмоциям конструктивно, пациент склонен выдвигать неточные (отвлекающие внимание) гипотезы о причинах своих эмоционально неприятных привычек. Будучи неспособным контролировать свои эмоции, он с трудом связывает это с природой своей личности (ведь все, что внутриличностное, это моя собственность и должно подчиняться моему контролю) и потому склонен приписывать свои болезненные эмоциональные реакции влиянию независимых от него обстоятельств: например, болезни, угрожающей его способности сохранить контроль над собой (характерный страх «потери контроля», «безумия», слабости и т.д.). Конечно, такая ошибочная каузальная атрибуция способна вызвать реакции страха и замкнуть характерный искаженный цикл неприятных эмоций и искаженных суждений.
Единственный способ контролировать ошибочно понимаемые реакции страха в период возникновения синдрома - избегать ситуаций, чаще всего вызывающих такие реакции (фактическое «одиночество», при котором, вероятно, никто не поможет «больному» пациенту, когда он в очередной раз «пытается» контролировать).
Это ведет к генерализации стратегии избегания, замыкая в порочный круг причины и следствия агорафобии.
Депрессия
Ядро когнитивной организации, соответствующее клинической невротической депрессии, характеризуется оценкой себя как «приговоренного» к одиночеству. Часто такой основной конструкт вырастает на почве реальных или символических потерь, перенесенных в детстве, при этом травматическое воздействие символической потери (родительского участия и любви скорее, чем реальная смерть объекта привязанности) может быть более сильным.
С беспомощностью человека, переживающего непоправимую утрату, связаны два вида каузальной атрибуции. Первый объединяет внутреннюю атрибуцию, принятие на себя ответственности за беспомощность и даже за потерю, вызвавшую состояние беспомощности, второй - внешнюю атрибуцию: все окружающее - источник зла и ответственно за потери и субъективный опыт беспомощности пациента. Самопортрет, даваемый в условиях такой внутренней атрибуции, можно легко представить: Я видится как нелюбимое никем, как достойное забвения и одиночества (которое оно уже испытывает). Точно так же легко представить видение окружающего мира под влиянием каузальной атрибуции в ситуации потери: мир и люди в нем будут казаться холодными, безжалостными, неспособными любить. Неудивительно в этом случае, что степень близости в отношениях с оставшимися жить родителями и поддержка и понимание семьей ребенка, рано пережившего потерю, считаются сильным защитным фактором против развития клинической депрессии в зрелом возрасте. Когда испытывается потребность в понимании, поддержке и близости отношений, ребенок, переживший реальную или символическую потерю, стоит перед единственным решением проблемы одиночества: напрягать максимум усилий как для преодоления своих видимых и предполагаемых дефектов и недостатков (внутренняя атрибуция), так и для борьбы с врагами, бездушным окружающим миром (внешняя атрибуция) путем манипулятивной индукции и принудительного доверия к себе.
Подобно установке сверхконтроля при агорафобии, склонность напрягать максимум усилий перед лицом жизненных трудностей позволяет иногда удовлетворительно адаптироваться к условиям. Если старательно работать, иметь достаточно сил и способностей, выстрадать и добиться успеха, признания другими, вероятно, можно избежать ожидаемого одиночества и несчастья. Самопортрет тогда будет основываться на этой базовой установке. Следует ожидать сильную тенденцию к глобальным решениям, оценкам, «ожиданиям» и «долженствованиям». Соответственно быть снисходительным к собственным недостаткам или промахам других почти невозможно. В текущем планировании деятельности, в выборе способов решения проблем основным объектом внимания будет мысль об одиночестве, о напряженных попытках преодолеть трудности и препятствия. Удовлетворение собой и расслабление позволительны только после того, как будут затрачены должные титанические усилия.
Однако когда, вопреки затраченным максимальным усилиям, жизнь готовит новые испытания реальными и символическими утратами, депрессивная когнитивная организация теряет свою незначительную компенсаторную силу. Подобное может случиться и при достижении цели своих усилий - характерным примером является профессиональный успех - и последующее открытие, что пациент «одинок», как и прежде. Тогда в любом случае «высокое» усилие покажется ему бесполезным.
Мысль, что всякое усилие бесполезно, конечно, заметна в оскудении познавательной деятельности, клинической картине депрессивной апатии, уходе в себя, падении активности, потере интереса и мотивации. Не защищенные более представлениями о себе, основанными на недавнем положительном отношении к собственным усилиям, основные схемы представлений о себе и мире депрессивного характера вырываются из когнитивного ядра. Типичная когнитивная триада депрессии вливается в поток сознания.
Дата добавления: 2021-09-25; просмотров: 457;