Воспитание и образование

Воспитание, если понимать его в расхожем смысле слова, как «воспитание подрастающего поколения», не имело в возрожденческой культуре сколько-нибудь определенной институциональной оформлен­ности. Так, главным, если не единственным институтом «дошкольного воспитания» была семья. Связано это было с тем, что детство как таковое не имело ни в возрожденческой культуре вообще, ни в возрожденческой педагогике в частности никакой самостоятельной ценности[238]. С одной стороны, это, казалось бы, перекликается со средневековым отношением к ребенку как к маленькому взрослому, в соответствии с чем отрицалась какая-либо качественная специфика детства как одного из периодов человеческой жизни. Однако, как справедливо подчеркивает Л. М. Баткин, «средневековый католик все же усматривал в невинности ребенка, устами которого, как известно, глаголет истина, некое чистое выражение «святой простоты», высоко ценимой во взрослом человеке. Соответственно «...в ребенке видели несформировавшегося взрослого не только в отрицательном, но и в положительном смысле; во взрослом дорожили детскостью и придавали детству сакральное значение. Сходным же образом, между прочим, возвышали и слабоумие блаженных, ибо в лепете дурачка или ребенка угадывали присутствие Бога, направляющего шаги тех, кто сам себя направить не может. Каждый, рождаясь, как бы начинал с того безгрешного состояния, в котором находились Адам и Ева до искушения змием»[239]. Путь развития индивида представлялся в этом отношении подобным пути развития человечества.

В гуманистическом же взгляде на ребенка первоначальная невозделанность и незаполненность души не могли иметь средневековой ценности, и путь к повзрослению представлялся куда более однозначным — путем интеллектуального и морального совершенствования, приобретений, но никак не утрат. Дети для ренессансного педагога — только недоразвитые взрослые. Цель гармоничного и универсального воспитания состоит в том, чтобы дать им возможность поскорее и получше вырасти. «Толпа — это те же дети, она неразумна, несведуща и ребячлива, и гуманист, даже не разделяющий каких-либо сословно-аристо­кра­тических взглядов, будучи обречен на общение с одной «толпой», отчасти испытывая к ней неприязнь и любопытство, все же изнывает и тоскует от мелочности, обыденности, приниженности ее умственных интересов.

Гуманист не скорбел о потерянной детскости, невинности. Цель воспитания — как можно скорее сделать человека способным к самовоспитанию, скорее расстаться с детской невинностью и приобрести взрослую искушенность.

Лучший способ для этого — образование, приобретение знаний. Отсюда культ образованности в ренессансной культуре. Он касался всех видов и способов приобретения знаний — от овладения грамотой и счетом до изучения еврейского и арабского языков. Один из исследователей возрожденческой культуры — Филипп Монье — приводит характерное для того времени мнение некоего купца (выделено мною — Л. К.) Паренти, категорически утверждавшего, что между человеком грамотным и неграмотным такая же разница, какая существует между человеком живым и нарисованным[240].

Пожалуй, полнее всего отношение к знанию выразил один из знаменитых гуманистов Эрмолла Барбаро в письме к Пико делла Мирандоло, охарактеризовав его как «stupor et extasis scientia» — «экстаз и оцепенение перед наукой»[241].

Культ образованности, учености, естественно, включал в себя и культ книги. Отсюда огромная роль библиотек, в том числе и личных. Страсть к собиранию книг достигала иногда гротескных размеров, что даже подвергалось осмеянию. Так, один из гуманистов — Джиованни Манцини — в качестве смехотворного факта рассказывает о некоем Андреоло де Очис, семидесятилетнем гражданине Бресчии, который, по его словам, охотно готов отдать свой дом, жену и самого себя ради увеличения своей библиотеки[242].

Содержательным ядром новой системы образования был комплекс интеллектуальных занятий, который обозначался латинским термином studia humanitatis, что в прямом, подстрочном переводе означает: «изучение (studia) человеческого (humanitatis)». Считается, что этот термин был заимствован у древнеримского оратора и философа Цицерона, который понимал под ним воскрешение греческой образованности на римской почве. Возрождение трактовало studia humanitatis более широко — как овладение всем богатством античной культуры как в греческом, так и латинском ее вариантах. В соответствии с этим сюда включалось изучение грамматики (латинской, а с XV в. и греческой), риторики, поэтики, истории, этики (моральной философии). Особое внимание уделялось изучению подлинных текстов греческих и римских авторов — философов, поэтов, историков, их переводам, в том числе с греческого на латинский, и, наконец, созданию собственных произведений.

По мнению одного из известных гуманистов Поджио, только те могут сказать «мы жили», кто написал ученые или красноречивые книги на латыни или переводил греческие на латынь[243].

Культ образованности напрямую связан с основными особенностями ренессансной культуры, поскольку «ученость» рассматривалась как лучший способ выделиться, заявить о себе, прославиться. Но были и общественные потребности в большом количестве образованных людей. Так, были по меньшей мере три рода деятельности, в которых и республики, и государи, и папы считали невозможным обойтись без гуманистов, — это в корреспонденции, дипломатии и в публичных праздничных речах[244]. Отсюда большой спрос на умение писать письма, вести переговоры, произносить речи.

При этом письма рассматривались не столько как способ сообщить какие-либо сведения, сколько как повод в красивой форме побеседовать о высоких предметах.

Но еще больше ценилось ораторское искусство. «Итальянцы того времени находили большое наслаждение в слушании речей. Во многих торжественных случаях, когда мы пользуемся музыкой, в те времена довольствовались латинской или итальянской речью»[245].

Все государственные деятели владели ораторским искусством. Из академических речей особое значение имели вступительные речи новых профессоров и лекции в начале курса[246]. Высоко ценилось также военное красноречие: умение вдохновить воинов, воспеть подвиг героев, внушить ненависть и презрение к врагу.

Таким образом, как мы видим, образованность, ученость не замыкались в стенах библиотек и университетов, она оплодотворяла собой буквально все сферы ренессансной культуры. Это становилось возможным благодаря практической ориентации образования на формирование свободной, творчески активной личности.

Конкретные формы и способы получения образования мы можем увидеть на примере жизненного пути одного из известнейших деятелей Возрождения — Никколо Макиавелли (1469 – 1527) — автора знаменитого по сей день труда «Государь», — служившего к тому же в течение 17 лет секретарем синьории во Флоренции. Семи лет он поступил в школу магистра Маттео и стал обучаться грамматике, т. е. чтению латинских текстов по учебнику Элио Донато. Плата учителю составляла 5 сольдо в месяц, что было в пять раз меньше той суммы, которую платили слуге. Через год Никколо был отдан в городскую школу, где также изучал латинских классиков. После трех лет обучения в этой школе он приступил к изучению счета у Пьетро Марио, т. е. опять-таки в частной, и как бы мы сказали сейчас, авторской школе. Двенадцати лет Никколо начал проходить курс латинской стилистики в школе Паголо Рончильоне. Хотя семья Макиавелли не считалась во Флоренции бедной, все же ее доходов оказалось недостаточно для обеспечения учебы Никколо в университете. Многие исследователи рассматривали это как благоприятное обстоятельство, полагая, что это освободило будущую знаменитость от формализма и схоластики университетской науки конца XV в.

Образование Макиавелли дополнялось его знакомством с музыкой. Греческого языка он не знал, но широко пользовался переводами. Древние авторы были для него не только предметом школьных занятий, но и постоянным чтением, друзьями и советчиками на протяжении всей жизни. И это тоже характерная черта ренессансного типа образования, необходимым элементом которого являлось самообразование.

С основами юридической науки и практики Никколо, как полагают, был ознакомлен отцом, видным и опытным юристом. Все это позволило Никколо Макиавелли с блеском исполнять свои обязанности на службе во флорентийской синьории. В течение 14 лет он составил тысячи дипломатических писем, донесений, правительственных распоряжений, военных приказов, проектов государственных законов, совершил 13 дипломатических поездок, в том числе четыре к французскому королю. Как секретарь «Комиссии десяти» — одного из важнейших органов управления Флорентийской республики — он был организатором и участником военных кампаний и инициатором создания республиканского ополчения.

После отстранения от государственной службы Никколо Макиавелли не только написал «Государя», но и стал автором большого числа значительных произведений — пьес, трактатов, исторических исследований.

Все это дает достаточно наглядное представление не только о ренессансных способах приобретения учености, но и о путях ее использования.

Итак, основными типологическими чертами образования как сферы ренессансной культуры можно считать следующие:

- ориентация его на формирование творчески активной, яркой индивидуальности;

- гуманистический и гуманитарный характер содержания;

- сочетание идеи ценности знания с идеей ценности практической деятельности;

- разнообразие форм и институтов;

- большая роль самообразования, провозглашаемого как задача и цель всей человеческой жизни.

Наука

При всем своем внимании к гуманитарной проблематике, ренессансная культура в то же время дала мощный толчок развитию естественнонаучного знания. Именно на этой базе только и стала возможной новоевропейская наука XVII – XX вв.

Положение и роль естественнонаучного знания в ренессансной культуре, истоки и импульсы его развития, его связь с последующим развитием новоевропейской науки можно увидеть и понять на примере жизни и творчества Леонардо да Винчи (1452 – 1519).

Получив начальное образование во Флоренции, он в 1470 г., т. е. 18 лет от роду, поступает в мастерскую художника А. Верроккьо. Там он не только обучается искусству живописи, но вместе с тем и в связи с этим изучает математику и законы перспективы, анатомию и ботанику, обращается к проблемам геологии, занимается проектированием в области архитектуры и механики. Именно в мастерских, подобных той, в которой обучался Леонардо, постепенно формируется понимание опыта. Он рассматривается теперь не в качестве разрозненной, бессистемной практики людей, занимающихся различными ремеслами, а в качестве целенаправленного экспериментаторства, направляемого теорией. Именно так практика, на основе теории, обогащающая и направляющая эту теорию. «Те, кто принимает практику без науки, подобны кормчему, взошедшему на корабль без штурвала и компаса, не знающему точно, куда плывет корабль». «Наука — это капитан, практики — матросы», — в таких научно-художественных формулах Леонардо отражает свой взгляд на соотношение науки и практики.

Отличительный признак науки, по Леонардо, — это точность. «Лучше маленькая точность, чем большая ложь», — говорит он. И еще: «Ложь столь презренна, что, если даже говорится о божественных вещах, она лишает их божественной благодати, а правда столь совершенна, что если даже и распространяется на низкие материи, она несравненно превосходит неопределенность и ложь, связанные с большими и высокими рассуждениями»[247].

Лучший же способ добывания точного знания — это, по Леонардо, применение математики. Она нужна, однако, не только и не столько для элементарного счета, сколько для выяснения причин различных явлений, поскольку математика, по Леонардо, это наука, которая вскрывает отношения необходимости между явлениями, а это и есть то, что называется причинами и что никогда не дается в опыте. Необходимость, по Леонардо, — основа и созидательница природы, ее узда и вечный образец. «Нематематик не разделит моих принципов», — замечает он. И далее: «Кто порицает высшую точность математики, тот питается неразберихой и никогда не положит конца противоречиям софистических учений, от которых можно научиться только вечным ссорам»[248].

Однако этим Леонардо не ограничивается. Далее он рассматривает следующий этап развития теории, проверенной и исправленной практикой, понимаемой как эксперимент, опыт. Смысл этого этапа в том, чтобы использовать обогащенную таким образом теорию в технологических разработках, машинах, постройках, наконец, в искусстве, т. е. вернуться к практике в предельно широком смысле слова.

В результате применения своих принципов Леонардо да Винчи, как известно, достиг впечатляющих результатов в науке. Так, в механике он приблизился к пониманию инерции, угадал правило сложения сил и принцип наклонной плоскости, использованный в качестве основы при объяснении полета птиц. Многочисленны его проекты в области гидравлики, фортификации, создания оружия, текстильного производства, типографского дела.

Леонардо достиг новых результатов в геологии, объяснив, в частности, происхождение ископаемых, в анатомии и физиологии. Однако отделить в Леонардо ученого от художника невозможно. Живопись для него — это наука, более того, — вершина наук. Живопись обладает познавательной ценностью, и художник должен обладать знаниями в области различных наук, в том числе анатомии, геометрии, если он хочет проникнуть в тайны природы.

Таким образом, для Леонардо не только живопись — наука, но и наука есть не что иное, как живопись: как та, так и другие стремятся представить возможно более полную картину жизни человека и природы. Такое представление о соотношении науки и искусства, характерное не только для Леонардо, но и для Возрождения в целом, к сожалению, было утрачено в новое время, которое, как секундант, развело эти сферы культуры по разные стороны барьера, откуда они наносили друг другу удары разной степени тяжести, но, к счастью, не смертельные.

Итак, каковы же типологические черты возрожденческой науки? Среди них, видимо, нужно назвать следующие:

1. Слабая институализация: в это время наука еще не создает своих собственных институтов, где ученые профессионалы занимались бы добыванием новых знаний. Наука развивается в мастерских художников, монастырях, кабинетах ученых-энтузиастов, ведущих затворнический образ жизни.

2. Ориентация на опыт, т. е. эксперимент и в то же время на теорию вообще и математику в частности.

3. Практическая направленность научных изысканий.

4. Связь с художественной деятельностью.

Совокупность этих черт позволяет характеризовать возрожденческую науку словами итальянских исследователей Д. Реале и Д. Антисери, сказанными ими о Леонардо да Винчи как ученом. Они сравнивали его с деревом, которое «корнями проросло в свою эпоху, а листвой вдыхает воздух грядущих времен». И далее, поясняя свою мысль, они подчеркивали, что если в трудах Леонардо и не обнаруживается всей суммы характеристик современной науки, то некоторые из них прослеживаются в его размышлениях с достаточной четкостью. «Именно так обстоит дело с идеей опыта, а также отношения между теорией и практикой»[249].

Общение

Одна из замечательных черт эпохи Возрождения — высокий статус общения как самостоятельной сферы культуры. Это и неудивительно, поскольку общение — та сфера культуры, которая призвана удовлетворить главную потребность человека — потребность в другом человеке, и потому для Ренессанса с его всепроникающим, жгучим интересом к человеку общение не могло не стать одним из важнейших видов культурной деятельности.

Возрождение выработало разнообразные формы и нормы общения. Одной из них были совместные трапезы, которые сопровождались беседами на разнообразные философские темы, слушанием и исполнением музыки, пением, танцами. Эта форма была подобна древнегреческим симпозиумам.

Описание ее имеется, например, у флорентийца Джованни да Пра­то: «Дражайшему отцу Коллуччио, канцлеру нашему, пришло на ум собрать у себя за обедом несколько именитых друзей, флорентийцев и других, случайно находившихся во Флоренции, медиков, артистов». Так составилось «сообщество столь именитых людей, богословов и философов, которым равно доступны и открыты учения как нравственной, так и натуральной философии»[250].

Более насыщенной была форма общения, связанная с таким понятием и культурным феноменом как «вилла», т. е. загородный дом. Ее описание можно найти у того же автора. Продолжая рассказывать о времяпрепровождении гостей канцлера Коллуччио, Джованни да Прато замечает, что один из гостей, Антонио Альберти, предложил присутствующим посетить его виллу Парадизо, где, как он обещал, «нам будет спокойнее и приятнее, чем в городе» и «где в одном месте соединены все удовольствия и удобства, каких только можно пожелать».

Далее, в кратком изложении, общение выглядело следующим образом. «Антонио с братьями встретили гостей, и все вместе отслушали обедню в домашней часовне, затем все общество располагается у фонтана, под тенью сосен, где приготовлены богато украшенные скамьи и на ставке вазы, серебряные и другие, с вином и плодами; птицы поют на верху кипарисов и пиний, редкие звери гуляют по лужайкам, и Франческо (дельи Органи) сладко играет на органе [...] После танцев под лютню заходит спор об отношениях мужчин и женщин. Новеллы, рассказываемые участниками компании, перемежаются изложением теории любви. Тут же Бияджо смешит собравшихся шутовскими выходками и передразниваниями. В последующие дни по утрам, пока нет дам, обсуждаются назначение и судьба человека; есть ли разум у животных и обладают ли некоторые из животных большим «искусством и способностями», чем другие; каковы честные пути добывания денег и допустимо ли ростовщичество (со ссылками на Аристотеля и Платона и подробной логической аргументацией); наконец, происходит разговор об основании и истории Флоренции. Ученые дискуссии по-прежнему сопровождаются новеллами, пением, музыкой, выступлением неаполитанского скомороха и т. п. Смех, “как свежий шербет под горячим солнцем у эфиопов”, освежает внимание и восстанавливает силы, утомленные дискуссией»[251].

Наиболее подробно такая форма общения описана в «Декамероне» Боккаччо. Десять кавалеров и дам, спасавшихся от чумы на загородной вилле, увлеченно и изобретательно в течение нескольких дней исполняют ритуал ренессансного общения с пением, танцами, новеллами, шутками и внешней обстановкой, представлявшей из себя изысканное сочетание натуры и культуры: пение птиц, роскошные деревья, ухоженные цветы и кустарники, вид на окрестные леса и обработанные поля.

Характерной чертой ренессансного общения было то, что «почтеннейшие нравы были соединены [в нем] с величайшей свободой», игры и увеселения — с торжественной величественностью (graziosa e grave maesta) и «сама свобода служила величайшей уздой»[252].

Эти особенности ренессансного общения выразительно представлены в такой его форме как философские академии, которые, будучи во всем подобны другим формам общения, все-таки отличались от них значительным усилением интеллектуального фона, причем зачастую в самом буквальном смысле этого слова.

Так, участников дружеских сходок Платоновской академии встречала на вилле Кареджи, где они происходили, нравоучительная надпись глубокого философского содержания: «Все идем от благого к благому. Радуйся настоящему, но не цени имущества и не гонись за почестями. Избегай излишнего, избегай [суетных] трудов, радуйся настоящему»[253].

М. Фичино, один из создателей Платоновской Академии сообщает: «Ты увидишь в моем гимназиуме изображение мировой сферы, а рядом с нею тут же — Демокрита и Гераклита, одного — смеющегося, другого же — плачущего. Чему смеется Демократ? Тому же, над чем плачет Гераклит, — над толпой, чудовищным животным, безумным и жалким»[254].

Смех и печаль — Демокрит и Гераклит — были призваны выражать суть философской мудрости, «ибо философ, рождающийся под знаком Сатурна, должен быть погружен в платоническую меланхолию, но созерцание высоких тайн и отрешенность от суетных забот даруют ему также спокойную ясность и блаженство души, делая божественно веселым»[255].

Серьезное и веселое, «плач» и «смех» — это и есть содержание общения философов, как оно происходило в Платоновской академии, на вилле Кареджи. Вот описание, данное самим М. Фичино: «Юноши здесь или с приятностью и легкостью усваивают посреди забав и наставления в нравах, или посреди игр учатся искусству рассуждать. Зрелые мужи основательно изучают науку о семейных и общественных делах. Старцы надеются сменить смертную жизнь на жизнь вечную». В саду Академии поэты внимают Аполлону, в вестибюле ораторы видят декламирующего Меркурия. «Во внутренних помещениях философы познают своего Сатурна, созерцателя небесных тайн. И повсюду жрецы и учителя святости находят оружие, коим они бодро защищают благочестие против нечестивых»[256].

При этом, однако, возвышенные теоретики платонической любви не гнушались словечками в духе площадного карнавала и подчас двусмысленными шутками, произносимыми, однако, в торжественном ритме латинских стихов, что еще более усиливало комический эффект. Музицирование, пение под лютню Фичино, которой он прекрасно владел, проходили под знаком Орфея, чье изображение было нанесено на инструмент. Прогулки по окрестным холмам считались лекарством от меланхолии, залогом здоровья и стимулом к медитации. Застолье — с изысканными блюдами и тонкими винами — означало для участников философской трапезы «двойной пир, один из которых подкрепляет тела, а другой — наши души»[257].

Сам М. Фичино, по описанию его биографа, был «неизменно торжественно-праздничным, превосходным рассказчиком, который, конечно, никому не уступал в тонкости обращения и остроумия. Его речи отличались большей частью этрусскими оборотами (т. е. загадочной и архаичной непристойностью): повседневно в часы, когда приходили друзья, они бывали полны фацетиями, остротами и весельем, а порой также тем, о чем поэт сказал: «Лукаво играть близ самого сердца»[258].

Еще более взыскательно платоновские философы относились к местности, где происходили их встречи. Она должна быть не только красива, но и отвечать целому ряду других требований, имеющих глубокий философский подтекст. Так, в одном из писем Фичино рассказывает, как они с Пико делла Мирандолой гуляли в окрестностях Фьезоле и восхищались открывшейся оттуда панорамой Флоренции. Они говорили о том, что здесь было бы хорошо поставить жилище. Дом должен быть повернут на юг и восток, укрыт от жары и ветра, хорошо снабжен водой. Нужно сделать его укромным и вместе с тем оставить выход в открытое и полное воздухом пространство (т. е. поставить на границе уединения и общения). Нужно, чтобы вокруг были и леса, и обработанные поля (т. е. и природа, и культура). И вдруг Пико вскричал: то, чего желали, «форма созданная в уме» — вот, перед глазами. Ибо в месте, куда они забрели, действительно расположилась вилла, построенная для Леонардо Бруни; здесь поблизости когда-то жил Боккаччо, а затем и Пьерфилиппо Пандольфини[259].

Буквально в тех же понятиях, в которых выражается не просто вкус, но и мировоззрение ренессансного человека, описывает достоинства своей виллы и Анджело Полициано в письме к Фичино. Возвышенное и глубокое по содержанию, оно заканчивается так: «Когда в твоем Кареджи в августе слишком раскаленно, не побрезгуй моим фьезоланским поместьем. У нас много воды, ибо тут лощина, и совсем мало солнца, никогда не перестает дуть ветерок; скромная вилла сама стоит в стороне, укрытая в глубине леса, но почтить Флоренцию отсюда не трудно. И хотя поблизости величайшее многолюдство, у меня, однако, настоящее уединение для того, кто любит совершенное отшельничество. Ты мог бы воспользоваться им вдвойне. Ибо часто из своего Кверчето ко мне внезапно заглядывает Пико и, застав врасплох, исторгнув из убежища, ведет с собою к нашей маленькой трапезе, воздержанной, но зато всегда полной тонких и приятных речей и шуток. Но ты мог бы оставаться у меня. Ты трапезовал бы не хуже, а пил бы больше и лучше, ибо по части винного погреба я потягаюсь с самим Пико. Будь здоров»[260].

Однако не надо думать, что вилла или праздничное застолье в городском доме были главными формами общения. Не меньшую роль, а по объему времени, может быть, и большую, играло повседневное, будничное общение, которое, как правило, было не чем иным, как продолжением ученых занятий (studia humanitatis).

Известный писатель и философ Салютати рассказывал о том, как он ходил беседовать к «теологу Луиджи» (Марсильи). Тему обсуждения Салютати продумывал заранее, но если не успевал собраться с мыслями, то старался это сделать по дороге через Арно (река, по берегам которой расположилась Флоренция. — Л. К.). «В любом жизненном возрасте ничего не было для меня любезнее, ничего я так не искал, как того, чтобы собраться при первой возможности с учеными людьми и поделиться с ними тем, о чем я читал и раздумывал и в чем усомнился, и выслушать их суждение об этих вещах»[261].

Таким образом, культ общения, казалось бы предполагающего праздность, легко и органично уживался с культом трудолюбия, работоспособности.

Вот характерный рассказ об образе жизни известного деятеля Возрождения П. Верджерио. Ежедневно он проводил две или три лекции в Падуанском университете и к вечеру чувствовал себя усталым. Желанный отдых состоял для него в том, чтобы отправиться к другу-гуманисту и покровителю «господину Франческо» (кардиналу Дзабарелле). Но для этого дана ночь. Вдвоем они заняты «серьезными и веселыми сочинениями» и «бодрствуют долгую ночь». Затем Верджерио возвращается к себе и вновь садится за книги: нужно готовиться к лекциям. «Иными ночами я возжигаю свет задолго до зари и сижу при светильнике за книгами». Наутро Верджерио опрашивает студентов, читает лекции, участвует в дискуссии с коллегами. А вечером вновь ученые беседы с другом-гуманистом.

Эта форма общения получила название «ученой дружбы». Под ней понималось «приятное, пресветлое и единственно достойное уважения общение, в котором не может возникнуть никакая распря, никакая перебранка, но которое всегда спокойное и мирное, постоянно длится в почтенной и святой беседе». В ней «венец всего человеческого счастья»[262].

Разновидностью такой формы общения, как ученая дружба, была переписка.

По словам одного из видных деятелей эпохи Возрождения Леонардо Бруни, письма (эпистолы) — то же, что глаза для говорящих. Гуманисты видели в ней прежде всего человеческую связь, а не только упражнение в латинской стилистике, хотя требования к стилю были необычайно высоки. Переписка рассматривалась как «усладительная» хотя и «безгласная» беседа, способ преодолеть враждебное расстояние, смягчить тяжесть разлуки. «Содержание переписки в значительной мере состояло в осмыслении ее собственной сути. Мы находим порою страницы, на которых нет ничего, кроме высказываемого на все лады упоения общением. Переписываться было почти самоцелью, жизненным ритуалом, благородным делом»[263].

Переписка не в меньшей мере, чем непосредственное общение, укрепляла «ученую дружбу», которую гуманисты называли «святой», «божественной». Вслед за Цицероном они считали, что она не опора жизни, а сама жизнь, ее вершина, лучшее земное счастье, «великая часть добродетели и сама величайшая добродетель». «Друзьями я называю только тех, кто творит великое. Великое же — это все, что создается добродетелью и ученостью, без коих ничто не может быть великим и пресветлым». «Друг» — всегда «сотоварищ по ученым занятиям». «Для дружбы довольно сходства на основе ученых занятий и духовной близости»[264].

«Ждет гонец, нужно писать коротко», — так начинается одно из писем (Гуарино). О чем же торопится известить он своего адресата? О том, что с давних пор неизменно любит его «за выдающееся благоразумие, целостность души, ученость и светлые добродетели». «Прошу тебя и молю тебя, люби и ты меня...»[265].

Как видим, перед нами трогательная взволнованность и нежность чувств. Но вместе с тем письма полны рассуждений на отвлеченные темы, риторическими фигурами, имеют строгую литературную форму. Эпистола часто посылалась не только адресату, но и друзьям адресата, а те, в свою очередь, делали с нее копии, так что она могла расходиться во многих экземплярах. Таким образом, эпистолы рассматривались не только как письма, но и как сочинения особого литературного жанра, что давало основание сопоставлять их с позднейшей журналистикой.

Итак, в гуманистической переписке были совмещены, казалось бы, несовместимые вещи: публичность и интимность, эрудиция, подразумевающая уважение и преклонение перед чуждой мудростью, и самостоятельность и оригинальность собственных мыслей, серьезность и игра, риторические фигуры, т. е. искусственность, и подлинные чувства.

Все это позволяет Л. М. Баткину еще раз вернуться к вопросу об особенностях ренессансного индивидуализма, который, на его взгляд, был связан с индивидом, который еще достаточно далек от атомарной, самодовлеющей, ревниво оберегающей «неприкосновенность частной жизни» личности более поздних времен»[266]. Эгоцентризм гуманиста Возрождения соотнесен с неким вселенским центром. Мышление двигалось от абсолюта к единичному, [...] конкретизируя и варьируя общее в поисках личности. Каждый из гуманистов желал видеть в себе индивидуальное выражение «доблести» и «учености» [...] Поэтому их эпистолы — и письма, и «литература», они писались для друзей и для вечности»[267].

Итак, каковы же типологические черты ренессансного общения, наиболее ярко представленные социальной группой, которая получила название «гуманисты»?

Среди них необходимо назвать следующие:

- самодостаточность: это было общение ради общения, ради удовлетворения главной потребности человека — потребности в другом человеке, а не ради достижения каких-либо иных целей;

- разнообразие форм и норм;

- содержательная насыщенность;

- эстетизм, т. е. организация всех сторон и форм общения по законам красоты;

- универсальность, которая выражалась в разнообразии форм деятельности участников общения (ученые беседы, танцы, пение, прогулки и т. п.), соединении серьезного и смешного, интимности и публичности, искусственного и естественного, стихийного и организованного.

Благодаря наличию этих черт общение в эпоху Ренессанса становилось одним из важнейших факторов духовного развития личности.