Время как проявление субъектности

Как видно из предыдущего параграфа, поступательное движение априорно взаимоувязано со временем. Более того, современное состояние исследований, посвященных данной проблеме, позволяет заключить, что время есть следствие возникновения некоей системы, или, говоря иначе, –субъекта, и является эманацией интрасубъектных процессов, задавая некую общую систему координат для взаимодействия элементов субъекта (системы), выше обозначенную нами как поле (см. 1-ю главу настоящей работы).

И у Платона, и у Аристотеля время ставится в зависимость от движения. В «Тимее» Платон формулирует, видимо впервые, оппозицию вечности и времени: нечто неизменное, постоянное, тождественное самому себе, с одной стороны, и меняющееся, текучее, с другой стороны. Вечность, по мнению античного философа, пребывает в себе, а время возникает и пропадает. Но тождествен себе и пребывает только Ум, мировой разум. Он и порождает из себя Вселенную, космос. Мысль, по мнению Платона, не подвержена ничему из того, что мы связываем со временем, т.е. не стареет и не портится и пребывает сама в себе вечно. Она принадлежит Богу, который равен самому себе. Бог и вечность – синонимы. Вечность, рассуждает философ, не означает некую бесконечность времени, некий бесконечный ряд лет, это совершенно другое качество, нежели время. В вечности нет ни годов, ни месяцев, ни дней. О вечности нельзя сказать, что она «есть» или «будет». «Если рассуждать правильно, ей подобает одно только «есть», между тем как «было» или «будет» приложимо лишь к возникновению, становящемуся во времени»[114].

Необходимо отметить, что, по мнению мыслителей античности, время не есть движение, поскольку то, в чем осуществляется движение – одно, а само движение – другое, у разных движений их время разное, даже у одинаковых движений времена различаются по скорости. Поэтому правильнее, с точки зрения Плотина и Аристотеля, говорить о некой мере движения, называемой временем. Так, Аристотель в «Физике» убедительно доказывает, что время есть число движения. Оно не несет в себе никакой конкретности, т.е. не принадлежит ни к какому конкретному виду движения, зато им можно мерить любое движение. Следовательно, данный автор нашел одно из свойств времени – количественную его определенность. Как мы говорим сегодня, время есть чистое количество, число, длительность. Подводя итог рассмотрению идеи Аристотеля относительно времени, Г.П. Аксенов резюмирует: «Когда мы произносим слова “длиться”, “длительность”, “продолжительность”, мы имеем ввиду только количество без всякого оттенка качественности, определенности этого вида движения»[115].

Мы считаем, что спор, ведущийся со времен античности о том, время ли порождает движение или движение порождает время, не совсем корректен. Время и движение есть следствие изменений и порождаются ими. В неизменном мире нет ни времени, ни движения. Следовательно, причиной времени выступает именно изменение, точнее, та сила, которая его вызывает. Наши мысли близки по духу тому, о чем в «Исповеди» говорил Августин Блаженный, утверждая, что временем мы измеряем не только движение, но и покой. Получается, что временем мы измеряем некую протяженность, равную одному изменению (одной трансформации). Известно, что изменение – это степень отличия новообразования от его предикатов (начального состояния).

Как явствует из материалов первой главы данной работы, сила, продуцирующая изменения, в современной научной терминологии чаще всего обозначается как субъект (точнее, именно категория «субъект» является наиболее подходящей для обозначения ее).

Из всего этого напрашивается вывод, что и время, и движение есть порождение субъекта, следствие его существования. Именно этим фактом, по нашему мнению, объясняется мысль И. Ньютона, гласящая, что течение времени не зависит от материального мира, от вещей, от предметов, от тел и их движений, от объективного мира. Развивая данное определение, Г.П. Аксенов, вслед за Аристотелем и И. Ньютоном, утверждает, что абсолютное время, абсолютное пространство и соответственно абсолютное движение и покой принадлежат только таким телам, которые обладают собственным поведением, то есть телам, источник движения которых заключен в них самих, присущ им, находится у них внутри, относится к их собственной природе[116]. Действительно, течение времени зависит только от субъектов. Вопрос о моносубъектности или полисубъектности мира, как и проблема появления первосубъекта (у Платона, например, первосубъектом выступает Демиург[117]), либо его изначального существования – обсуждались во все времена и относятся, по-видимому, к разряду вечных.

Однако можно заметить, что современное понимание сущности субъекта, как мы уже отмечали, однозначно приводит к пониманию мира как полисубъектного (вторая же проблема не имеет доминирующего в научной традиции решения и нас в рамках данного исследования напрямую не интересует). Таким образом, можно считать определенным тезис о том, что время есть порождение субъекта, точнее, изменений, им инициируемых. Но насколько утопично считать, что время объективно, настолько же утопично и считать единственным субъектом человека. Мы считаем, что в мире существует иерархия субъектов, далеко не все из которых можно определить как социальные. Однако мы в своем исследовании сознательно сужаем число субъектов до социальных, т.е. относящихся к человечеству как системе.

Необходимо отметить, что проблема времени как таковая – это проблема мышления, т.е. проблема дискретности[118]. Время как субстанция проявляет себя только как ограничитель действия (деятельности в более широком смысле). Возможно это лишь за счет дискретности последнего, выражающейся в том, что одно действие может быть произведено только в один промежуток времени. Справедливо и обратное утверждение – в один промежуток времени возможно только одно действие.

Таким образом, жизнь теряет непрерывность и превращается в дискретный ряд. А, как известно, дискретно мышление, эмоции – непрерывны. Это позволяет заключить, что эмоции вневременны, а мышление интратемпорально. Вполне вероятно, что причиной данной ситуации в самом общем виде выступает то, что эмоции – проявление субъектного отношения к реальности, а мышление – проявление отражения и структурирования действительности. Из этого следует вывод о том, что мышление – это механизм отчуждения субъектности у окружающего мира, тогда как эмоции – реакция субъекта на проникновение в поле субъектности инородного тела.

Как мы уже отмечали, цель ставится внутри субъекта, функция же задается ему извне (системой, или субъектом в который он включен). Отсюда можно выделить объективное и субъективное время. Первое представляет собой временной отрезок выполнения элементом своей функции (жизненный цикл элемента), второе – время до достижения цели.

Наши теоретические выкладки подтверждаются результатами серии экспериментов и эмпирических исследований, проведенных в ИП РАН, где были получены такие интегральные показатели отношения субъекта ко времени[119], содержащие емкую характеристику – внутреннюю концепцию времени, специфическую для каждого типа, в соответствии с которой его представители и строят свою жизнь.

Таким образом, по сути доказано наличие интрасубъектного времени, которое представлено на уровне личности во внутренней концепции времени. Это говорит о том, что каждый субъект вынужденно располагается как минимум в двух временных системах: интрасубъектной и времени системы, в которую он включен. Причем в случае его одновременного включения в некоторое число систем (наличия у субъекта нескольких функций) количество временных систем увеличивается. Это положение кардинальным образом отличается от существующих в современных психологических исследованиях времени, рассматривающих восприятие некоего объективного по отношению к субъекту времени, т.е. в них анализировались, по сути, лишь моменты присвоения (отражения) времени субъектом.

Необходимо отметить, что только у человека совпадает объективное и субъективное время, так как на данном уровне, пользуясь словами И. Канта, «человек должен рассматриваться как цель в себе». Однако, как только человек входит в социальную группу, совпадение исчезает. Правда, нельзя забывать и тот факт, что личность входит в группу лишь как роль (совокупность ролей), а не во всем своем многообразии. Этот дуализм, возможно, и становится особенностью рассмотрения сложных систем, содержащих человека (самодостаточность и одновременно несамодостаточность человека и «неантропность» включения его в социальные группы).

Надо указать и на тот факт, что в течении времени немаловажным выступает то обстоятельство, что с увеличением возраста субъекта все еще появляющиеся возможности оставляют все меньше и меньше места для действия, ибо он начинает все больше зависеть от прошлых событий[120]. При этом возраст – это объем усвоенных знаний. И, следовательно, время тесно зависит от объема знаний: чем обширней способность генерировать знания, тем быстрее течет интрасубъектное время, чем меньше она – тем медленнее[121]. Таким образом, субъективное время – это возможность, или уже упоминаемая нами область достижимости. Реализация же возможности зависит от активности и эффективности субъекта. Говоря иначе, наличный отрезок времени – область достижимости. Следовательно, учитывая, что цель, как мы отмечали, не может выйти за пределы области достижимости, именно длительностью данного отрезка времени определяется потолок постановки целей.

Цель возможна только внутри определенной временной структуры, или говоря проще, цель возникает только во времени. Действительно, для того, чтобы определить результат, необходимо задать определенную систему его отсчета, независящую от субъекта. Таковой системой и выступает время. По обоснованному мнению российских психологов, практическая деятельность всегда осуществляется в настоящем времени. К настоящему ее привязывает экзистенциальный онтологический характер: движения, действия, психические процессы, их регулирующие, имеют модальность настоящего, «здесь и теперь» осуществляющегося. В деятельности сосуществуют и соединяются «два направления движения – из настоящего в будущее – к цели, и от цели – из будущего – в настоящее»[122]. Таким образом, можно утверждать, что динамика интрасубъектного процесса, находящая свое отражение в деятельности, вызвана соотнесением трех переменных: позиции, ситуации и цели. Не случайно К.А. Абульхановой субъективное время определяется как время человеческих целей, идеальной деятельности (или интрасубъектное время в нашей терминологии).

С другой стороны, помимо цели, обязательным условием для возникновения времени, как мы уже отмечали, выступает функциональность существования субъекта (объекта). «Пространство и время – основные средства и ступени объективации мира»[123]. Таким образом, можно утверждать, что пространство и время есть внутрисистемные характеристики, появляющиеся в процессе формирования системы. У каждого субъекта как сложной системы обязательно присутствует собственное время и пространство.

Очевидно, что не всякая сложная система выступает субъектом, но каждая система формирует общее внутрисистемное пространство и состоит из субъектов и объектов, а, если быть более точным, то из элементов с большей степенью свободы (изначально ограниченной границами системы, но не конечной) и правом влияния на процесс – субъектов, и элементов с меньшей степенью свободы (изначально конечной) и обязанностью подвергаться воздействию – объектов. Субъекты обладают возможностью выхода за пределы степени свободы и поэтому подвержены «наказаниям»; в отношении объектов наказания бессмысленны, поскольку они не могут самостоятельно выйти за границы степени свободы.

Именно таким образом, по нашему мнению, можно объединить вышеупомянутые концепции В.Н. Муравьева, С.Л. Рубинштейна с космической концепцией Ю.А. Шрейдера. В работах последнего из перечисленных исследователей[124], в частности, утверждается наличие двух различных способов существования человека: один, связанный с материальным производством, отвечает необходимости выживания, воспроизводства жизни; другой – свободе человеческого духа и нравственности. Второй и есть, по мнению автора, космический субъект, субъект в истинном смысле слова. Эта позиция близка к определению С.Л. Рубинштейном двух способов жизни человека: одного – как непосредственно вплетенного в практическую конкретность жизни, другого – как опосредованного и разорванного рефлексией, выходящей и выводящей за пределы наличного. Но философские концепции субъектов у данных авторов различны, поскольку С.Л. Рубинштейн, признавая за субъектом активную преобразующую роль, не отрывал ее от задачи реорганизации реального бытия. Согласно С.Л. Рубинштейну, эти способы жизни (более непосредственный и опосредованный рефлексией) осуществляются в реальном пространсте-времени жизни, тогда как по Ю.А. Шрейдеру субъект существует в космическом пространстве-времени, где он обладает свободой.

Мы же, в свою очередь, утверждаем, что степень свободы задается функцией. Объект не может не реализовать функцию, он может только стать бесфункциональным в случае изменения потребностей системы в данной функции; а субъект имеет возможность отрицать функцию, не следовать ей. И, следовательно, отрицание функции ведет к воздействию со стороны системы.

Собственно конечным пределом возникновения времени будет время субъектов, включенных в бесфункциональную систему. По нашему мнению, бог (абсолют) – это бесфункциональная система, за счет этого она безвременна, вечна. Но внутри нее время есть, так как у ее элементов есть функции. Подобное понимание времени, по нашему мнению, примиряет вышеозначенные воззрения философов. В зависимости от уровня рассмотрения время может быть как субстанцией, в которой все происходит, так и проявлением конечности субъекта.

Взаимодействие времени, цели и функции представим в виде следующей схемы (см. рис. 5).

Рис. 5. Причинно-следственная связь функции и цели

А так как функция есть проявление принадлежности к системе и задается последней, то время становится для каждого элемента системы объективным, т.е. не зависящим от его воли. Физическое время зависит от физического мира, так как задается физической системой (Вселенной), а социальное время зависит от социально-психологических факторов, так как функция присваивается социумом. Отсюда разница в скорости их протекания. Именно этим можно объяснить то, что общественное время определяет иерархию мотивов, ценностей, основную детерминанту личной жизни, более того, соотношение в ней свободы и необходимости, даже принуждения[125]. Мы оставим за скобками вопрос о первичности того или иного вида времени, поскольку не хотим упираться в вечную проблему «Что было раньше: курица или яйцо?»

Поэтому ограничимся лишь замечанием о том, что оба времени взаимосвязаны и оказывают взаимное влияние (скорее всего здесь мы придерживаемся концепции психофизического взаимодействия). Именно благодаря такому взаимному влиянию происходит расщепление на материю и дух с их вечным противостоянием. Действительно, собственно всю историю развития человечества можно рассмотреть через призму борьбы физического и социального времени, или, говоря иначе, – борьбы за право определения функции.

Неотъемлемой характеристикой субъекта, как мы уже отмечали, выступает способность отрицания функции (независимость от системы), в этом случае субъект претендует на бесфункциональность, т.е. на равенство Богу. Проблемой бесфункциональности неизбежно выступает бессмысленность собственного существования. Такая ситуация в психологии обычно характеризуется как потеря времени[126]. Правда, психологи акцентируют внимание на потере времени относительно подчинения деятельности внешней необходимости. Так, К.А. Абульханова утверждает: «…человек теряет время не только тогда, когда он бездействует. Он теряет время как личностную ценность, когда действует в силу внешней необходимости»[127]. Однако если внимательно разбирать логику построения данного утверждения, то необходимо разбираться в механизме самовыражения. По нашему мнению, самовыражение субъекта возможно только в самостоятельной и полной реализации им своей функции. Это позволяет приобрести свободу от функции.

Таким образом, время возможно только у субъектов. Причем оно делится по отношению к субъекту на два вида: интрасубъектное, которое задается его (по определению самодетерминированной) целью, и системное, возникающее при включении данного субъекта в поле (полисубъектную систему). Причем, любое время есть порождение изменений, т.е. субъектов, которые выступают одновременно и как причины времени, и как его носители.

Наконец, учитывая, что «представления людей о времени есть нечто не только с самого начала “местное”, но также и “временное”, не только становящееся и преходящее, но и теснейшим образом связанное со становлением общих условий и форм человеческой жизнедеятельности»[128], можно считать доказанным наш постулат, сформулированный во введении, о том, что социальное время, как интрасубъектное, гораздо изменчивее, чем физическое. Изменчивость природной системы на порядок медленнее, чем изменчивость социальных субъектов. Прежде всего, видимо, это зависит от периода существования самой системы: природная система – миллиарды лет, человечество – миллионы лет, культуры (цивилизационные образования) – тысячи лет (кстати, не трудно заметить, что летосчисление в данном случае ведется, исходя из социального времени, т.е. времени, преломленного через некий социальный субъект).

К более подробному рассмотрению социального и интрасубъектного времен мы и обратимся в следующем параграфе.