Г) образование травматической склейки.
Теперь мы должны осторожно «рассмотреть» составляющие склейку элементы и далее приступить к ее разделению. Таким образом, мы, по сути дела, начинаем разрушать ложную карту - некую химерическую карту, представляющую собой пересечение потенциально сущностных карт в зоне аудиально-визуальной склейки. Мы должны организовать работу таким образом, чтобы склейка перестала существовать как единый структурный дефект, и «представить» сознанию ее составляющие обособленно - тогда несущностность искаженных карт автоматически приведет к их уничтожению, произойдет то, что мы называем структурной перестройкой или пересозданием структуры. Так происходит потому, что дефект не представляет собой фрактальной копии «высшего» уровня организации, он существует как некий замкнутый цикл, вихрь, питаемый волениями ядра личности, но способный сохраняться в структуре лишь до тех пор, пока сохраняет некоторую организованную целостность или, если говорить в терминах предложенной метафоры, форму вихря[53]. Как только она будет нарушена, исчезнет и способность вихря паразитировать на волениях «Я хочу!».
Форма, которая необходима для поддержания автоматического существования травматической склейки в области пересеченных карт, — это, во-первых, сцепленность аудиального и визуального ощущений, «настроенных» на группу сходных в тематическом и сущностном планах контекстов, а во-вторых, единство телесных (зажим, соматическая патология), психических (склейки) и духовных (идеологическое «подкрепление», поведенческая аномалия) составляющих.
Остановимся более подробно на технологии разрушения аудиально-визуальной склейки.
Еще раз напомним, что главной ее структурной особенностью является максимальная жесткость, которая выражается в невозможности пациента самостоятельно представить картинку или звук как-то иначе, в других субмодальностях.
Второй особенностью является связанность, сцепленность визуальных и аудиальных составляющих травматического опыта.
Предъявление картинки вызывает «тормозящий» ощущения звук, прослушивание звука мгновенно вызывает в сознании картинку.
Поэтому работу по разрушению аудиально-визуальной склейки можно условно разбить на четыре этапа:
1. Первоначальное отключение визуальных и аудиальных составляющих склейки.
2. «Раскачивание» и изменение визуальных субмодальностей склейки.
3. Изменение аудиальных субмодальностей и разрушение всей травматической склейки.
4. Экологическая проверка терапии.
Остановимся на каждом из этих четырех этапов подробнее.
1. На первом этапе необходимо максимально тщательно выявить субмодальности «травматической картинки», добиваясь от пациента отстраненного, «третьепозиционного», к ней отношения. Очень хорошо работает метафора кинотеатра, где на экране можно увидеть изображение, но пропал звук. Как только «включается внутренний голос», можно попросить пациента «выключить» его на несколько секунд. Очень важно перенести центр осознания партнера на четвертый логический уровень, помочь ему взять на себя ответственность за свое состояние и результат терапии (хотя бы на короткое время). Здесь от терапевта требуется большое количество внутренних бессознательных выборов, умения резко менять собственное состояние и внутренние ритмы. Хорошо работает метафора воображаемого пульта, при нажатии кнопок на котором можно «настраивать» воображаемый телевизор: включать и выключать звук, ускорять или замедлять скорость звучания, изменять визуальные субмодальности - размер картинки, цветность, яркость, контраст, объем, движение, ассоциированность-диссоциированность (возможность наблюдать «изнутри» или видеть себя в ситуации со стороны) и т. д.
2. Если терапевту удалось «выключить» на время аудиальные составляющие травматической склейки, то его важнейшей задачей на втором этапе работы является выявление ключевых визуальных субмодальностей, т. е. тех составляющих визуального опыта, которые особенно сильно вызывают нересурсное состояние пациента. Обычно ключевыми субмодальностями в подобных случаях являются:
- размер и расстояние до картинки,
- ассоциированность-диссоциированность,
- контрастность,
- цветность, освещенность,
- присутствие или отсутствие движения в картинке.
Далее терапевт приступает к технике «раскачивания» визуальных субмодальностей. Это делается следующим образом. Выявив ключевые субмодальности по невербальным реакциям партнера (например, в картинке особенно неприятны отсутствие движения и очень контрастное, выступающее из фона лицо матери), терапевт усиливает эти субмодальности так, чтобы состояние пациента стало еще более нересурсным, почти непереносимым.
Для чего это делается? Вокруг такого рода травматической склейки, сформированных на ее основе ложных карт и патологических реакций формируются и дополнительные карты отношения к этому опыту, создается ряд поведенческих стереотипов и культуральных ожиданий. Например, больной всячески пытается и самостоятельно сгладить болезненные проявления, и, безусловно, ждет этого и от терапевта. Но как только терапевт пытается ослабить или убрать нересурсное состояние (например, прося пациента уменьшить контрастность лица матери или сделать картинку подвижной), тут же включается аудиальная составляющая склейки - дигитальный голос. Это и не удивительно - его включение связано с массой вторичных выгод, сформировавшихся вокруг патологической стратегии (см. ниже). Поэтому странная, на первый взгляд, тактика терапевта: «Я не хочу улучшать ваше состояние, напротив - я хочу сделать его невыносимым, таким, чтобы вы сознание потеряли», - в данном случае совершенно оправданна. Ведь его задача - «раскачать» субмодальности восприятия, дать пациенту множество внутренних выборов: воспринимать картинку маленькой или большой, цветной или черно-белой, неподвижной или движущейся.
Поэтому усиление «нересурсных» субмодальностей преследует две основные цели:
а) резкое изменение стереотипов пациента, выключение дигитальной болтовни;
б) усиление нересурсного воспитания.
Чем мощнее терапевту удается усилить нересурсное состояние, тем ближе к нейтральной будет конечная реакция, тем больше «амплитуда» внутреннего выбора. Это подобно сжатию пружины или раскачиванию качелей.
В какой-то момент (упражнение необходимо сделать не менее 10-15 раз, максимально быстро усиливая нересурсных субмодальности, с каждым разом увеличивая амплитуду подобных «раскачиваний») пациент говорит: «Я уже не могу усиливать нересурсное состояние. Я даже не могу в него войти. Картинка выглядит теперь совсем по-другому- она стала более размытой, маленькой, а лицо матери не выделяется резко из фона».
3. После этого можно перейти к третьему, важнейшему этапу работы - к изменению аудиальных субмодальностей склейки. Почему этот этап так важен? Дело в том, что аудиальная составляющая склейки несет в себе не только чисто структурные элементы (определенный тембр, громкость, интонационная окраска голоса), но и важнейшие содержательные моменты, которые являются своеобразным строительным материалом, «раствором», связующим элементом, идеологическим обоснованием ложных карт четвертого логического уровня сознания.
Поэтому работа с дигитальным голосом неизбежно подразумевает и работу со всей искаженной зоной карт.
Как это происходит на практике? Выше мы уже касались содержательной стороны «дигитальных» высказываний, напомним лишь, что они, как правило, задевают и искажают уровни самоидентификации. Поэтому терапевту на начальном этапе работы с аудиальной составляющей склейки необычайно важно выделить сначала не содержательные, а структурные компоненты - субмодальности дигитального голоса.
Терапевт тщательно выясняет темп речи, тембр, интонационную и ритмическую окраску, громкость, расстояние до источника звука, смысловые акценты и т. д., тщательно калибруя состояние клиента и усиливая ключевые субмодальности - особенно интонационные особенности речи и слова, на которые делается акцент. Такая работа очень эффективна в группе, к которой и обращены третьепозиционные, эмоционально не окрашенные комментарии терапевта. Здесь необычайно важна работа на контрастах - то быстро «погружая» пациента в нересурсное состояние, то мгновенно «вытаскивая» его оттуда, формируя к происходящему третью позицию, давая возможность осознать, рассмотреть ранее недоступную зону искаженных карт. Для этого задаются риторические вопросы, которые и не подразумевают немедленного ответа или ответа вообще: что стояло за действиями взрослого, который так говорит с ребенком? каковы намерения взрослого? соответствует ли им способ их реализации? и т. д. Очень важно, чтобы в этих дигитальных, тормозящих ощущения интонациях пациент узнал собственный дигитальный голос, послушал его в состоянии «объективного исследователя».
Именно в этой части работы используется большое количество метафор, исторических, культуральных примеров и т. д.
Когда у пациента к «тормозящему» голосу и собственным нересурсным состояниям выработана третья позиция, внимание его разделено и можно переходить к изменению аудиальных субмодальностей. Лучше всего работает метафора ускоренной магнитофонной записи или раскрученной пластинки.
Если удается действительно изменить субмодальности, то возникает, зачастую, смеховой эффект - ведь содержание высказываний остается тем же: «Вечно у тебя так! Ты идиот, ты мне не нужен!» и т. д., а интонация, все аудиальные субмодальности резко неконгруэнтны содержанию. Появляется возможность еще больше усилить третью позицию по отношению к травматическому опыту, действительно изменить к нему отношение.
4. На последнем этапе работы терапевт проводит экологическую проверку терапии: он просит пациента вновь вспомнить травмирующую ситуацию. Если работа выполнена успешно, у пациента возникают специфические невербальные реакции - он вспоминает картинку и звук с уже измененными субмодальностями, на какое-то мгновение «физиология застывает»: ведь человек ожидает быстрого наступления нересурсного состояния, «память тела» еще сохраняется - и... ничего не происходит, состояние остается нейтральным. Это похоже на состояние после снятия гипса после травмы - рука или нога уже не болит, но есть еще ожидание боли.
После этого, в течение всего семинара или курса лечения терапевт просит пациента вспоминать и другие контексты, генерализованные вокруг аудиально-визуальной склейки и также вызывавшие патологическое отреагирование и нересурсное состояние. При правильно выполненной работе никаких проявлений патологической стратегии не наблюдается. Так постепенно «пересобирается» на более сущностной основе искаженный участок структуры.
На практике, однако, все не так просто. Структурный дефект может вернуться, поскольку сильный телесный зажим со временем восстановит всю патологическую стратегию, включая ее начальные шаги, т. е. аудиально-визуальную склейку, - форма дефекта еще не разрушена. Это понятно, поскольку вертикаль принципиально неразделима относительно отражения-отреагирования. Поэтому психотерапевтическую работу необходимо дополнить телесной, ориентированной на трансформацию телесных метафор. С другой стороны, если работать только с телесным следом стратегии, не затрагивая ее «триггера», такая работа дает лишь временное облегчение - мы не затронем пересечение карт четвертого логического уровня.[54]
В этом случае привычный зажим может и не вернуться - патологическая цепочка может найти другой выход, произойдет смена симптома, но исцеление (т. е. восстановление целостности) не наступит. Именно поэтому для эффективного лечения мы должны воздействовать на оба конца патологической цепочки: психотерапевтически - на травматическую склейку, с помощью телесно-ориентированных практик - на мышечный зажим.
Сколько времени занимает такая работа? Иногда несколько часов, иногда - значительно больше. Однако следует понимать, что разрушение аудиально-визуальной склейки и коррекция пересеченных карт, с одной стороны, и ликвидация при помощи телесных техник зажимов, с другой, на самом деле не являются завершением терапии. Два указанных мероприятия затрагивают уровень «псюхе» («души») и «сомы» («тела»), но духовные проблемы не снимают, хотя эти проблемы уже не подпитываются телесными и психологическими сбоями. Очень часто самопроизвольно наступает сдвиг и в этой области, но он может переживаться очень болезненно, едва ли не как крушение жизненных устоев. Однако такой сдвиг может и не произойти - и тогда дефекты структуры все равно будут сказываться на самых разных аспектах жизни человека.
Речь идет, прежде всего, о поведенческих отклонениях и мировоззренческих схемах, возникших для обслуживания патологической стратегии (или, в других терминах, как их обобщение). Человеческое сознание не способно перенести иррациональности собственного поведения. Для обоснования аномалий изобретается масса причин, которые приобретают, в первую очередь, вид карт четвертого логического уровня - убеждений, благо, что их и изобретать-то не надо: общество имеет массу социальных, культуральных и других стереотипов на все случаи жизни. Если таких убеждений, сформированных вокруг стратегии, много, они естественным образом влияют и на уровень космограммы (даже если космограмма не структурирована, она все равно есть, пятый логический уровень так или иначе существует), и даже на уровень самоидентификации.
Так, в случае с С. Н. патологические стратегии породили явное поведенческое отклонение - повышенную агрессивность, которая была очевидна для самого С. Н. Он объяснял ее с «идеологических» позиций, как нечто осознанное, присущее ему по убеждению и выстроил по этому поводу целую философию (уровень карт),. Сквозь призму этой философии он рассматривал и других людей, различные жизненные ситуации, выносил оценки, т. е. вокруг несущностных убежденческих схем, затронувших важнейшие в социальном плане области карт, связанные с индивидуализацией и межличностными отношениями, начинала формироваться космограмма; наконец, и самоидентификация С. Н. стала складываться под тем же воздействием - позиционирование собственного Я относительно других феноменов Мира осуществлялось им в терминах: «Я - сильная личность», «Я - одиночка», «Каждый за себя - один Бог за всех», «Я не понят» и т. д. Подобные искажения (подчеркнем, что мы не даем моральной оценки особенностей мировоззрения С. Н., - дело в их сущностности) приводят С. Н. ко множеству неприятных и опасных ситуаций, которые он толковал не как следствие собственного поведения, а как еще одно подтверждение собственных взглядов (обычным уровнем мышления С. Н. был второй-третий логический уровень, где «Я» не представлено или слабо выражено, т. е. человек отделяет свои поступки и их последствия от самого себя). Обычно сильные искажения структуры требуют компенсации в другой области - такая компенсация как бы «противоположна по знаку» искажению и также несущностна. В случае С. Н. повышенная агрессивность компенсировалась наркоманией.
Близок к описанному еще один феномен. Травматический комплекс генерализуется, т. е. любая патологическая склейка со временем «обрастает» множеством контекстов, казалось бы, далеких тематически и ситуационно от исходного. (Почему это происходит?) Здесь подходит такая метафора: компьютерный вирус, внесенный в какую-либо программу, может «заражать» все другие программы, с которыми зараженная программа взаимодействует. Похожим образом расширяется и зона влияния на структуру человеческого существа с травматической склейкой. Рано или поздно, в зону пересечения попадают жизненно важные для человека карты, например, связанные с получением удовольствия, - так возникают так называемые «вторичные выгоды». В жизненном пространстве человека (неважно, относится ли это к его внутреннему миру или к области социальных, культуральных и каких-либо других отношений) происходит нечто, запускающее патологическую стратегию, но карты смешаны - одновременно запускаются и другие стратегии: человек получает удовольствие. Складывается, на первый взгляд, парадоксальная ситуация: плохо, но ... хорошо.
Когда вовлеченных в зону искажения карт слишком много, т. е. когда личность получает слишком много вторичных выгод от собственного недуга, это говорит о сущностных дефектах космограммы. Встречаются такие больные, которые отказываются от лечения не потому, что достигнуты плохие результаты, а именно потому, что они «слишком» хороши, - налицо патология самоидентификации. Человек предпочитает болеть или даже умереть, но не меняться.
Вторичные выгоды постоянно встречаются в практике структурной психосоматики. Разумеется, с ними имеет дело и любой врач, однако часто этому аспекту не уделяется достаточного внимания. Здесь важны два момента.
1. Если не учитывать вторичные выгоды, во многих случаях лечение просто невозможно - их механизм развивается вглубь структуры, вплоть до уровня самоидентификации, и все терапевтические мероприятия будут просто отторгаться, либо патологические цепочки перестроятся, но не исчезнут;
2. Вторичные выгоды носят адаптационный характер. Их наличие свидетельствует о глубинных дефектах структуры (только в таком случае «хорошо» отождествляется с «плохо») либо, что чаще, о «внешних» по отношению к человеческому существу конфликтах -вторичные выгоды оказываются реакцией, способом адаптации в ненормальных семейных, социальных и т. п. условиях. Ясно, что это - ложный, несущностный способ адаптации, однако, разрушая вторичную выгоду, терапевт должен быть готов предложить пациенту что-то взамен, а это невозможно без глубинной структурной работы, а иногда требует и воздействия на окружение больного.
Часто (особенно это касается детских болезней) коррекцию нужно начинать с близких пациента, а не с него самого. Приходится констатировать, что в ряде случаев, терапевт бессилен предпринять что-либо кардинальное (это особенно касается тех случаев, когда речь идет не о семейных, а о социальных реалиях, например, о культуральных стереотипах восприятия обществом инвалидов). Может показаться, что это бессилие абсолютно, однако глубокое структурирование личности позволяет ей самой открыть истинные и экологичные схемы жизненного поведения и правил игры, которые позволяют отказаться от вторичных выгод патологии. В конечном счете, «плохо» никогда не может быть «хорошо». Иногда терапевту все же приходится останавливаться перед барьером вторичных выгод. Дело в том, что именно в этом случае важна мотивация пациента: если он не хочет меняться (т. е. идет о взрослом, отвечающем за себя и сознающим последствия своего выбора человеке), то вряд ли стоит заставлять его это делать. Однако для такой личности абсолютно закрыты какие-либо перспективы «личной эволюции».
Поясним сказанное на нескольких случаях из практики Д. Атланова (анализ случаев проведен авторами этой книги). Они показательны потому, что раскрывают разные аспекты возникновения вторичных выгод, а также обстоятельства, в которых оказывается столкнувшийся с ними терапевт.
Больная X. Примерно с пятилетнего возраста страдала тяжелой формой суставной патологии (боли в суставах, которые затем перешли в суставную неподвижность и тяжелую инвалидность - X. была прикована к инвалидной коляске и не могла самостоятельно выполнять самые элементарные действия: есть, удерживать руками даже легкие предметы и т. д.; болезнь интерпретировалась официальной медициной как тяжелый полиартрит). В поле зрения терапевта X. оказалась в возрасте девятнадцати лет, и он, проанализировав анамнез, убедился, что патология не может носить органического характера: до ее появления X. не перенесла никаких серьезных инфекций, травм и т. д. Анализы подтвердили это предположение. Дальнейшая работа с использованием психотерапевтических и телесных техник показала, что недуг X. - типичный случай периферического проявления патологической стратегии, коренящейся в психотравме. Ее недуг так повлиял на отца, что он посчитал своим долгом вернуться, - патологическая стратегия получила социальное подкрепление. Создалась ситуация порочного круга: уход отца породил психотравму, психотравма вызвала недуг, недуг вернул отца в семью. Глубинные уровни структуры X. были искажены вторичной выгодой ситуации, которую упрощенно можно сформулировать следующим образом: следует болеть для того, чтобы в семье все было хорошо. Она и болела, даже тогда, когда со временем эта формула потеряла актуальность. Дело в том, что ее заменила другая формула. Но об этом чуть позже.
Исходя из своего понимания причин патологии X., терапевт спланировал лечение - и за несколько сеансов добился отличных результатов: X. стала вставать, двигаться, научилась самостоятельно есть, набирать номер телефона и выполнять другие простые действия. Однако после этого совершенно неожиданно для терапевта X. сказала: «Я понимаю, что могу полностью исцелиться, стать нормальным человеком, но я этого не хочу. Я боюсь большого мира, в который должна буду выйти, и предпочитаю оставаться инвалидом». На этом лечение прекратилось.
Структурная психосоматика могла бы полностью обойтись без понятия «вторичная выгода». Мы используем его по традиции и для некоторого терминологического разнообразия. Так, в случае X. вначале травматический контекст «уход отца» генерализовался, по воле обстоятельств, на всю сумму семейных контекстов в целом. Парадоксальным образом «возвращение отца» также стало травматическим контекстом, запустившим патологическую цепочку. Далее разрастание дефекта вглубь приняло такой тотальный характер, что затронуло уровень самоидентификации, исказив само позиционирование личности в обществе и Вселенной (в данном случае такой пафос оправдан); сущностная формулировка: «Я - человек, активная и ответственная личность» заместилась иной: «Я - инвалид, о котором заботятся». Для X. травматическим стал весь глобальный контекст человеческого бытия, ее космограмма была сформирована таким образом, что естественным состоянием девушки оказывалось состояние глубокой инвалидности. Эти глубинные конструкции допустили терапевтическое воздействие в том объеме, который не требовал коррекции космограммы и самоидентификации: X. стало легче жить, но большего она и не хотела, поскольку полное исцеление вынудило бы ее к огромным новым усилиям. Терапия была прекращена за неимением достаточной мотивации как со стороны больной, так и со стороны терапевта.
Мы видим, таким образом, что вторичная выгода - это не какой-то отдельный феномен, а разрастание дефекта вширь (генерализация контекста) и вглубь (искажение космограммы и уровня самоидентификации
Больная Ж. М. в течение двадцати лет страдала недугом, который определялся официальной медициной как «рассеянный склероз». При этом все эти годы диагноз ставили «под вопросом», что само по себе крайне удивительно. Дело в том, что хотя все симптомы были налицо, болезнь не прогрессировала, и основной гистологический признак -декальцинацию нервных окончаний - обнаружить не удавалось. Но симптоматика, повторяем, была характерной. Ж. М. активно лечилась _ и у официальных медиков, и у экстрасенсов; перепробовала все возможные школы и методики терапии - бесполезно. Приглашенный психотерапевт обратил внимание на два обстоятельства - возникновение болезни и семейные отношения, сложившиеся между Ж. М. и ее мужем.
Недуг возник, когда Ж. М. было девятнадцать лет (она была замужем меньше года). Вместе со своим мужем она попала в аварию и на какое-то время оказалась в больнице. Симптоматика «рассеянного склероза» стала проявляться сразу же после выписки из больницы и все эти годы оставалась на одном уровне. Недуг не помешал Ж. М. стать матерью двоих детей, нормально работать и вести во всех отношениях нормальный образ жизни - с некоторыми очень важными нюансами.
Муж Ж. М., профессиональный военный, летчик (к моменту работы терапевта с Ж. М. - в отставке), представлял собой тип так называемой «сильной» личности, склонной к директивному, авторитарному стилю общения, диктату в отношении своих близких. Он окружал свою жену заботой и такой степенью опеки, которая представлялась естественной лишь в контексте ее «тяжелого недуга»: каждый день провожал ее на работу, встречал, сам совершал все покупки, никуда не отпускал жену одну из дома и т. д. Ее это вполне устраивало -она представляла собой тип личности «слабой» и социально не активной, не склонной к каким-либо самостоятельным действиям или принятию решений.
Первый же сеанс с Ж. М. позволил терапевту сделать вывод, что ее недуг не имеет ничего общего с настоящим рассеянным склерозом и что корни его лежат в семейных отношениях Ж. М., в той модели опеки и подчинения «по необходимости», которая установилась между супругами.
Были проведены три сеанса структурной работы с использованием психотерапевтических и телесных техник - и сразу же был зафиксирован сдвиг в лучшую сторону. Интересно, что для Ж. М. Этот сдвиг субъективно сопровождался появлением очень ярких многокрасочных сновидений, в которых она действовала, уже полностью излечившись, - возникали ситуации, которые до сих пор представлялись ей невозможными: вот она одна ходит по магазинам, приобретает какие-то новые вещи по собственному выбору (до сих пор выбор всегда был за мужем) и т. д. Изменился ее социально-поведенческий статус: Ж. М. стала общительнее, добрее к людям, много рассуждала о планах на будущее и т. д.
Неожиданно перед четвертым сеансом к терапевту приехал супруг Ж. М. и, ссылаясь на нее, сообщил, что она полностью отказывается от лечения, отказывается даже встретиться с терапевтом. По телефону она подтвердила это желание, но как-то очень кратко, неразвернуто и немотивированно. Муж Ж. М. был явно смущен и предлагал даже оплатить не проведенные терапевтом сеансы. При этом было ясно, что он прекрасно понимает, что же произошло на самом деле, - именно поэтому он и испытывал такую неловкость.
Ситуация, между тем, представляется очевидной. Авария произошла в тот момент, когда отношения Ж. М. С мужем только складывались. Они могли установиться в любой модели, вполне допустимой, если принять в расчет личности супругов. Однако именно в больнице проявилась та форма отношений, которая устраивала обоих: ее, вследствие ее глубокого социально-поведенческого инфантилизма, устраивал «вынужденный» отказ от собственной воли и, одновременно, подчеркнутая забота со стороны супруга; его, вследствие собственных карт семейных отношений, ориентированных на лидирование мужа, возможность все решать за жену и проявлять о ней заботу. Вполне возможно, что иные отношения и не могли бы сделать их семью стабильной, но они требовали определенного ситуационного обоснования. Так, вслед за травмой, следствием объективных причин, возник субъективно обусловленный недуг. Ясно, что он не мог возникнуть «на пустом месте», но о причинах структурного порядка мы можем только догадываться, поскольку работа в этом направлении терапевтом проведена не была. Предположительно, у Ж. М. был некоторый детский травматический опыт, исказивший карты социального поведения и ставший причиной ее инфантилизма в этой зоне четвертого логического уровня. Если такое искажение имело место, наверняка существовала и соответствующая патологическая стратегия. Во время болезни искажение генерализовалось на контексты ее отношений с мужем (видимо, и изначально оно было связано именно с контекстами семейных отношений), патологическая цепочка развилась на периферию в виде хронического недуга, достаточного для обоснования структуры семейных отношений, поддерживающих искажение, но не опасного, - возник порочный круг, в который были вовлечены оба супруга. Вмешательство терапевта в такой ситуации оказалось «неудобным», поскольку грозило нежелательными для обоих переменами.
Здесь мы должны сделать несколько замечаний.
1. Искажение, распространившееся от исходного пункта - травматической склейки, действительно ведет себя подобно некоторой «личности», реагируя на все попытки коррекции и стремясь к поддержанию собственного существования. Образно говоря, оно тоже «хочет быть», но для «подлинной» личности, для сущности это «хочу» оборачивается в «надо»; есть ли разница между «Я хочу быть» ядра и «хочу быть» ложного центра, развившегося из искажения структуры? Есть и существенное: следование «хочу быть» дефекта всегда приводит к патологии - иначе быть и не может, ведь оно несущностно, чуждо человеческому существу; кроме того, оно закрывает путь к «личной эволюции», поскольку всякий сдвиг в сторону сущности отнимает у ложного центра часть его «жизненного пространства»; конечно, так тоже можно жить, причем иногда очень счастливо, особенно если отождествить себя с ложным центром, однако такая жизнь во всех отношениях ограниченна по сравнению с возможной «сущностной» жизнью. Выбор, впрочем, за самим человеком.
2. При рассмотрении структуры человеческого существа, ее дефектов и связанных сними проблем мы не можем ограничиваться «поверхностью кожи» - необходимо исследовать всю зону осознания, которая включает в себя других людей, семейные отношения и т. д. Структура искажения может оказываться целостной только при таком комплексном рассмотрении. В случае Ж. М. каждый из супругов владел, так сказать, половиной структурного дефекта, который оказывался устойчивым образованием только из-за такой дополнительности. Особенно часто подобное явление наблюдается у детей, чьи недуги вообще не могут быть поняты в отрыве от семейных отношений, отношений со сверстниками, учителями и т. д.
3. Структурная психосоматика не делает принципиальной разницы между структурными закономерностями организации человеческого существа и малых групп, разного рода социальных общностей и т. д. Мы можем рассматривать случаи, подобные случаю Ж. М., с самых разных позиций: как ее личную проблему, как проблему ее супруга, как проблему их семьи, - проводя соответствующий анализ. Во всех случаях принципы и инструментарий этого анализа будут одними и теми же, выводы - также, разным будет лишь промежуточное описание вовлеченных в конфликт структур. Ниже мы продемонстрируем некоторые конкретные примеры структурно-психосоматического анализа надындивидуальных - групповых, социальных, культуральных -феноменов.
Выясняется, что болезнь и любая другая патология не являются чем-то внешним по отношению к человеку, а точнее, по отношению к текущей триаде; напротив, они составляют часть таковой, а следовательно, излечение - это всегда изменение, структурная перестройка в сторону большего соответствия сущности. Часто мы встречаем такое Развитие сюжета: проходит болезнь - и человек меняется вплоть до, казалось бы, не связанных с патологией убеждений, вплоть до космограммы и самоидентификации, что проявляется внешне как полная смена модели социального поведения. Это может произойти «без видимой причины» - ведь и разрушение патологической склейки или «массажная» работа с телесным зажимом напрямую никак не связаны с убеждениями, мировоззрением и позиционированием в Глобальном взаимодействии. В том же случае, когда подобный самопроизвольный сдвиг и пересоздание структуры не происходят, это свидетельствует о наличии глубинного сущностного конфликта, который требует других техник работы, ориентированных на уровень космограммы и ядро личности.
Именно исходя из этого, мы и формулируем задачи терапии, какими они предстают с точки зрения структурной психосоматики: они не в том, чтобы «победить недуг», а в том, чтобы помочь конкретному человеку стать сущностнее; предоставить, в конечном счете, ему возможность большей свободы внутреннего выбора (если мы вспомним, что представляет собой свобода с точки зрения Глобального взаимодействия). Значительно важнее поставить перед самим человеком какие-то вопросы, чем навязать со стороны их решение. Именно в этом терапия смыкается с искусством и практической философией, становится «искусством жизни», чуждым, однако, мессианству и морализаторству. Терапия становится зеркалом, в котором человек должен увидеть себя и, в соответствии с увиденным, привести в порядок свое лицо. Такое зеркало должно быть абсолютно нейтральным, абсолютно беспристрастным, но, вместе с тем, и лишенным дефектов. В этом и заключается самая большая сложность. Речь идет, разумеется, не о безупречности терапевта, а о безупречности терапии, хотя нам известны случаи, когда серьезные личные проблемы самого врача делали его работу односторонней и неэффективной. В общем случае, терапевт должен быть хорошо структурирован, - по крайней мере, до уровня космограммы, - и не должен останавливаться в развитии, т. е. быть открытым для необходимых изменений стиля собственной работы. Но мы хотели подчеркнуть другой момент: работа в техниках структурной психосоматики никогда не бывает односторонним процессом; если терапевт представляет собой зеркало для пациента, то и пациент, точнее, работа с ним воздействует на терапевта. Продолжая нашу метафору, можно сказать, что, во-первых, структурная работа представляет собой полупрозрачное зеркало между пациентом и терапевтом (терапевт наблюдает, будучи сам невидимым), во-вторых, терапевт сам является таким зеркалом (создает условия безупречной терапии), и в-третьих, пациент является «зеркальным мастером» (формирует терапию и терапевта постановкой проблемы и требованиями к тактике и стратегии лечения).
Рассмотрим несколько конкретных примеров.
Пациент К. страдал тяжелейшей гормонозависимой бронхиальной астмой. Он лежал под капельницей три месяца, и у врачей стало складываться мнение, что он не жилец. С ним никто никогда не работал телесными методами, и первые ощущения терапевта во время сеанса были очень странными: тело как будто железобетонное; сильнейший зажим в области живота от мечевидного отростка до паха, до лобковой кости, и целая система зажимов на шее, на голове.
Разбирая локализацию этих зажимов, мы можем констатировать их соотнесенность с чакровыми зонами Свадхистаны и Манипуры (живот; наиболее сильные зажимы), Вишудхи и Аджны (шея, голова).
После установления телесного раппорта была использована техника работы с этими зажимами как с телесными метафорами: проминались области их локализации с одновременным задаванием вопросов: «Что происходит? Как трансформируются ощущения?». К. воспринимал спазмированные участки своего тела сначала как какие-то инородные «железные предметы», которые затем превращались в «деревянные», потом в «текучие», и наконец эта «жидкость» начинала растворяться в теле, циркулировать в нем, спускаясь вниз, отдавая тепло, -ему стало легче дышать. Это сопровождалось вопросами терапевта: «Куда направляется тепло? Что теперь происходит?» и т. п.
Сеанс длился два часа; в результате, в течение последующих двух месяцев у К. никаких астматических проявлений не наблюдалось. Затем некоторые из них вернулись, но в значительно более легкой форме. Однако остался очень глубокий зажим в области живота, с которым продолжалась работа на дальнейших сеансах. На уровне телесных ощущений этот феномен воспринимался терапевтом как стальной канат. Понятно, что с таким образованием ничего нельзя было сделать на уровне чисто вербальной работы, и тактическая задача терапевта состояла в том, чтобы, устанавливая с К. каждый раз как можно более глубокий раппорт, постепенно и осторожно разминать спазмированный участок, сопровождая эти действия вопросами: «Что происходит? Какие возникают ощущения?». Выяснилось, что К. действительно воспринимал зажим как какой-то канат, который постепенно будто бы таял, отдавая тепло, - и это тепло шло в ноги, в руки, в голову. Наряду с индивидуальной терапией, К. в течение года участвовал и в семинарах по структурной психосоматике.
Затем у К. возник острейший к<
Дата добавления: 2020-10-25; просмотров: 397;