Соотношение теории и истории философии. Возникновение философии. Первые греческие философы.

На первой лекции мы уже говорили, что одним из существенных свойств философского знания является его универсализм. Что означает этот универсализм? Например, то, что некие идеи, которые рождаются на основе исследования одной области знания, оказываются применимы и в других областях. Как это оказывается возможным? Дело в том, что философия обращается к самой сути того, что называют миром в целом, т.е. – к истокам мироздания. Поэтому и говорят, что философия исследует наиболее общие законы нашего мира.

Однако универсализм философского знания проявляется ещё и по-другому, можно сказать не только «в пространстве», но и во времени. Что я имею в виду? То, что философское знание, в отличие от многих других видов знания, является не устаревающим. И речь идёт не только о том, что философские вопросы являются вечными для человека – например вопрос о свободе, о смысле жизни и т.д. - но и сами ответы мыслителей на эти вопросы оказываются как бы вне времени, т.е. - непреходящими, актуальными во все времена.

И вот, люди, которые начинают приобщаться к философии, вдруг замечают какие-то удивительные вещи. Например, чтение философского текста может превратиться в самый настоящий диалог, в общение с его автором. В данном случае я не имею в виду лишь то, что, как это бывает обычно, когда вы узнаёте нечто новое, вы как будто условно «общаетесь» с автором произведения. Нет, создаётся впечатление какого-то именно личностного общения, как будто к вам, персонально обращается этот философ. Кроме того, что ещё более удивительно, оказывается, что в его ответе бывают учтены совершенно конкретные обстоятельства вашей жизни. Каким образом достигается этот эффект, за счёт чего это происходит?

Во-первых, имея некоторый духовный опыт прикосновения к истине, можно обнаруживать в себе определённое созвучие тому, что вычитываешь у другого философа, за счёт того, что каждый фрагмент философского знания можно уподобить капельке, в которой отражается всё «море». Поэтому, когда вы сопоставляете свою капельку, с капелькой,

которую вычитываете у другого философа, оказывается, что речь идёт практически всегда об одном и том же, т.е. – он думает и пишет о том, о чём вы подумали. Но как объяснить то, что философский текст, который вы читаете, оказывается не просто обращённым к вам, а обращён к вам как к личности, находящейся в конкретных жизненных обстоятельствах?

Прежде всего, следует сказать, что акты нашей философской мысли удивительным образом отражаются на внешней реальности, на том мире, который нас окружает. Каким образом? Мы вдруг начинаем чувствовать некую связь между тем, о чём мы подумали и тем, что произошло в окружающем нас мире. Причём, иногда даже бывает так, что именно то, что мы подумали, то и происходит. Это какое-то удивительное и я бы сказал даже чудесное наблюдение. Тем не менее, любой, прикасающийся к философии человек, рано или поздно начинает это замечать.

Некоторые данное явление могут отнести к разряду иллюзий. Ну, скажут, показалось, просто совпало так, что то, что я подумал – произошло. Если вы меня спросите, а как я думаю – совпадение это или нет? То я скажу, что нет, это не совпадение. Другое дело, что удержаться в этом ощущении необыкновенной связи нашей мысли и реальности бывает иногда нелегко. Подчас жизнь предлагает нам такие ситуации, в которых мы оказываемся как бы бессильны. Но ситуации эти могут ставить человека в тупик только тогда, когда он, как бы это выразиться, находится на стадии ученичества, на стадии восхождения к той самой истине, которая будет вершиной для него в его жизни. Достижение этой вершины и будет означать для данного человека завершение процесса его образования.

Ну и что же значит для человека достижение этой высшей для него истины? Значит ли это достижение, что он может вознестись над всем тем знанием, что было до него, над всем тем, о чём думали до него другие? Нет, в философском знании, как ни в каком другом, этого не происходит. Каждая вершина здесь, как вершина любого древа, своими корнями уходит вглубь, в предшествующую философию, в традицию и питается как живое растение от этой прежней философии.

Пожалуй, наиболее истинным критерием того, что человек действительно достиг своей вершины в области разума, может являться то, что различные философские учения в максимальной степени начинают открываться навстречу ему, оживать в его восприятии. Великий немецкий философ Гегель говорил, что историю философии нельзя рассматривать как дело прошлое, как историю человеческой мысли в том смысле, что эта мысль уже была, что она прошла, что мы стоим над ней, выше неё. Не так следует относиться к истории философии. К ней надо относиться как к чему-то живому, что обладает для нас некоей творческой энергией, потенциалом.

В прошлый раз мы говорили, что явления окружающей жизни не должны господствовать над нами, что это не правильно. И вот, когда это достигается, когда тот дух, который в нас, начинает господствовать над явлениями жизни, направлять их, поначалу это немало удивляет. Одного известного философа и богослова, Андрея Кураева, как-то спросили: «Скажите, а Вы когда-нибудь наблюдали чудеса, вот Вы, сами». Отец Андрей, ничуть не замешкавшись, ответил: «Да, признаться, мне нередко приходится наблюдать чудеса. Но только я - книжный человек (т.е. учёный), и чудеса у меня – книжные».

Андрей Кураев в данном случае имел в виду именно то, что, занимаясь философией, нередко, начинаешь обнаруживать подтверждения своим мыслям у других философов. Это и означает, собственно, что произошло понимание идей этих философов. Но акт истинного понимания есть уже акт философский, или акт философствования, что означает достижение точки господства в нас духовного начала над тем, что нас окружает. Благодаря этому и создаётся эффект обращённости читаемого нами философского текста к нам вместе с конкретными обстоятельствами нашей жизни.

Вступая в диалог с философами прошлого, мы, собственно, и можем философствовать сегодня. Никак иначе. Любая наша идея есть, фактически, толкование, интерпретация идей прежних философов. Это надо понимать. И вот, исходя из таких установок, я и хочу приступить к нашему с вами знакомству с первыми философами, с теми идеями, которые принято относить к началу зарождения философской мысли.

Философия присуща человеку не изначально. Она рождается в обществе, так же как и в отдельном сознании, лишь в определённый момент истории или жизни. И необходимость рождения бывает определена тем, что прежнее мировоззрение, которое мы назвали мифологическим, исчерпывает себя. Это проявляется в том, что наличное миросозерцание претерпевает кризис. Оно не справляется с теми задачами, которые ставит жизнь, не отвечает на её важнейшие запросы.

Мы уже с вами говорили, что по выражению Платона, а так же и его ученика Аристотеля, философия начинается с удивления. Одним из составляющих этого удивления является то, что человек вдруг начинает смотреть на мир как бы посвежевшим, обновлённым взглядом. Но этому взгляду предшествует некое состояние угнетённости, духовной тесноты. В чём это проявляется? В том, что всё то наличное знание, которое имеется к тому моменту у человека, при любом прикосновении к нему, при любой попытке опереться на него, рассыпается в прах.

Человек теряет точку опоры, проваливается как в какое-то болото в это ненадёжное знание, может чувствовать себя как бы находящимся в

пустыне. И вот он понимает, что, находясь в этой пустыне, не имеет очень важной вещи, а именно – компаса, т.е. того самого инструмента, который помог бы ему сориентироваться. Похожее чувство возникает, когда видишь вокруг себя очень много умных и хороших книжек, но ни за что нельзя уцепиться, не на что опереться, и одно, как кажется, противоречит другому. Вот такое ощущение ненадёжности и незнания.

И после, в момент обновления мысленного взора, человек получает, тот самый компас, которого ему так не хватало. Он начинает ориентироваться в том знании, которое имеется у него в наличии, как бы видеть некий просвет. Словно маяк включается для человека, и начинает его вести.

В мифах древних греков некоторым образом концентрировалась почти вся информация о жизни человека, об его истории, о жизни богов, о взаимоотношениях между богами, а так же об отношениях богов и людей. Что же делает с этой информацией философия, когда она возникает? Она начинает её переосмысливать. Человек интерпретирует или истолковывает то знание, которое имеется у него в наличии сквозь призму вновь приобретённого духовного опыта. Таким образом, что мы можем отметить? Что первые философы обращаются к тому же самому знанию, к которому обращались люди до них, т.е. к мифологии, но пытаются обнаружить в этом знании новый смысл, доселе не открытый.

То же самое можно наблюдать и на Востоке. Древнейшими индийскими текстами считаются Веды – сборники гимнов в честь богов. Каждая Веда постепенно обросла комментариями, так называемыми упанишадами (от словосочетания «сидеть около ног учителя»). Весь корпус ведических текстов считался священным откровением, и поначалу в качестве истинных знатоков и толкователей ведической мудрости выступали лишь представители высшей касты – брахманы. Первыми «еретиками», осмелившимися поставить под сомнение всевластие брахманов и обрядовую рутину, стали аскеты-проповедники. Их называли шраманами, то есть «совершающими усилия». То были усилия не только аскетического порядка, но и интеллектуального, направленные на осмысление предписаний ведийской религии.

Во многом аналогичным было становление древнекитайской философии. Здесь ломка традиционных общинных отношений, вызванная экономическим прогрессом, появлением денег и частной собственности, рост научных знаний, в первую очередь в области астрономии, математики и медицины, создали благоприятную почву для духовных перемен. Примечательно, что и в Китае первыми «оппозиционерами» выступали аскетствовавшие бродячие мудрецы, подготовившие в эпоху так называемых «борющихся царств» наступление золотого века китайской философии.

Философские школы как в Индии, так и в Китае складываются примерно к VI веку до н.э. Причём в обоих ареалах философия, достаточно долго развивавшаяся анонимно, отныне становится авторской, будучи связанной с именами Будды в Индии, а так же Конфуция и Лао-цзы в Китае. Как это ни удивительно, но и в другом очаге мировой философии – древней Греции – философия возникает примерно в это же время, и основателем первой, так называемой милетской, школы здесь считается Фалес.

То, что дошло до нас от Фалеса – всего лишь крупицы, и главную идею его можно сформулировать так: «Всё произошло из воды». Вы, ожидая услышать какую-то глубокую мудрость, которая бы вас поразила, возможно, разочаровались. Вас могла поразить скорее не мудрость, а даже наивность этого изречения. В самом деле, ведь сегодня любой школьник, даже первоклашка, знает, что всё произойти из воды не может. Представьте, чтобы камень произошёл из воды. Абсурд. Однако нам следует сделать усилие и попытаться избежать ошибки толкования философии древних как наивной и не актуальной, а для этого попробуем углубиться в тот смысл, который вкладывал в своё изречение Фалес.

Можно показать те предпосылки для указанной идеи Фалеса, которые обнаруживаются уже в древнегреческой мифологии. Например, у Гомера речь идёт о некоем Океане. Океаном он называет реку, которая омывает своими водами весь мир. В эту реку погружаются и из неё выходят, или как бы рождаются, солнце и звёзды. Так же Гомер замечает, что этот Океан омывает границы между жизнью и смертью. Кроме того, следует обратить внимание на такую немаловажную особенность сочинений Гомера: он склонен не просто описывать какие-то факты, а всегда подводит под эти факты определённую мотивацию, отыскивает некую причину, которая явилась источником этого факта, или этого события.

К неким причинам или первоистокам мироздания обращается упомянутый мной на прошлой лекции знаменитый мифотворец древней Греции Гесиод. То сочинение, отрывки из которого я вам приводил, называется «Теогония». А что такое теогония? Это – учение о происхождении мира и участии в этом процессе богов («теос» в переводе с греческого – бог). Гесиод задаётся вопросом, из чего всё произошло, а точнее, на языке античной мифологии это звучит так: из чего всё родилось?

У известного поэта древней Греции Ферекида боги утрачивают человеческие качества, т.е. начинает уходить с арены древнегреческой мифологии тот самый антропоморфизм, о котором мы с вами говорили в прошлый раз. Ферекид в своих сочинениях трансформирует богов греческого пантеона в некие мировые стихии. Например, Уран

превращается у него в небо, Гея – в землю, Океан – в воду и т.д.

И вот, в свете всего этого, становится более понятным то, о чём

говорил Фалес. Как замечает Аристотель, древние «делали Океана и Фетиду родителями всего возникающего и заставляли богов клясться водой, называемой поэтами Стиксом; ибо древнейшее есть наиболее почитаемое, а клятва почитается более всего». Гегель продолжает эти рассуждения: «Если нечто не может быть доказано, т.е., если не достаёт объективного характера, если, например, при расплате нет расписки или свидетелей, которые видели эту расплату, то клятва – это удостоверение меня самого в качестве предмета – должна высказать, что моё уверение есть абсолютная истина. Так как клянутся, в подтверждение, наилучшим, … а боги клянутся подземной водой, то из этого вытекает, что сущностью чистой мысли, наивнутреннейшим бытием, реальностью, в котором сознание имеет свою истину, является вода; я как бы выражаю эту чистую достоверность меня самого, как предмета, как бога».

Следует заметить, что интерпретация мифов нужна первым философам не только для обнаружения в них новых смыслов. Фалес, как первоначально и другие философы, обращаются к мифам для выражения своего собственного, совершенно нового духовного состояния или духовного опыта. Например, хотя так называемый пифагорейский союз и не назовёшь философской школой в обычном смысле этого слова, это скорее – религиозный орден, главная цель которого – жизнь в соответствии с божественными установлениями, однако, провозглашая своё следование древней мудрости, называя в её числе знания халдейских магов и египетских жрецов, Пифагор и его последователи, как считается, совершили настоящий интеллектуальный переворот: они не столько следовали традиции, сколько создавали её сами, на основе обнаруженных ими идей.

И вот ещё на что я хочу обратить ваше внимание. Для людей, которые только начинают своё знакомство с философией, бывает непонятно, как другой представитель той же школы, что и Фалес, по имени Анаксимен, мог считать, что всё произошло из воздуха. Первое, что требуется тут пояснить: когда Анаксимен, говорит, что всё произошло из воздуха, это не значит, что он коренным образом противоречит своему учителю, учит о чём-то другом. Это лишь значит, что он то самое, что Фалес назвал словом вода, обозначил словом воздух. Ведь под словом «вода» Фалес имеет в виду не обычную воду, которую мы с вами пьём, а что-то совершенно иное. «Вода» здесь – лишь некое обозначение или, можно сказать, метафора.

Определяя понятие метафоры, испанский философ Х. Ортега-и- Гассет пишет: «Когда учёный открывает дотоле неизвестное явление, то есть, когда он создаёт новое понятие, он должен его назвать. Поскольку совершенно новое слово ничего не говорило бы носителям языка, он

вынужден пользоваться существующим лексиконом, в котором за каждым словом уже закреплено значение. Чтобы быть понятым, учёный выбирает слово, значение которого способно навести на новое понятие. Термин приобретает новое значение через посредство и при помощи старого, которое за ним сохраняется. Это и есть метафора».

При этом следует учитывать, говорит испанский философ, что метафора – не просто перенос названия одного предмета на другой. Для метафоры необходимо, чтобы мы осознавали её двойственность: мы используем имя не по его прямому назначению и отдаём себе в этом отчёт. Язык философии метафоричен ещё и потому, что то, о чём говорит философия, включает в себя и духовную реальность. А эту реальность бывает не только трудно выразить в слове, но так же и довольно не просто помыслить.

Исходя из этого становится понятно, почему впоследствии, практически даже современникам Фалеса, легко было заменить это слово каким-то другим. При этом суть остаётся одной и той же, меняются лишь названия. Ввиду чего? Ввиду того, что другие отыскивают в этом духовном начале некие черты, которые им представляются более существенными, более актуальными. Так, вслед за Анаксименом, знаменитый философ Гераклит назвал первоначало словом огонь, а другой философ, по имени Ксенофан, сказал, что всё произошло из земли.

Вот таким образом возникает учение о первопричинах или первоистоках мироздания. И это учение – уже не есть мифология. Это – философское учение, поскольку тот текст, который создают философы и тот язык, который они начинают использовать, вырастая из языка мифологического, как бы преодолевает его, превращается в язык философский.

Вопрос:

Почему поклонение одним богам называется религией, а другим – идолопоклонством?

Ответ:

Слово идол греческого происхождения и означает образ. Но не просто образ, а призрачный образ, т.е. ложный.

В чём ложь идолопоклонства? Здесь считают, что в чём-то вещественном – в деревяшке, камне и т.д. – заключено божество. Эта иллюзия, как мы уже говорили, основывается на мифологических представлениях. А миф есть порождение обыденного или по-другому обычного сознания. И вот мы пришли к несколько неожиданному повороту мысли: выходит, что если я мыслю обычно, то нахожусь на уровне мифологического мировоззрения?

Да, именно так. Неправильно думать, что миф – дело прошлого. Мифы существуют и сегодня.

Известно, что в основе древнегреческих религиозных представлений лежали мифы. Некоторые произведения Гомера и Гесиода, по их значению для древних греков, сравнивают даже с Библией. И вот, если исходить из того, что существует два типа мышления – обыденное и то, которому удаётся прорваться сквозь пелену обыденности, т.е. философское, мы должны будем отнести ведущие современные или так называемые мировые религии ко второму типу мышления. Существенным отличием этих религий является то, что они основываются не на мифологических представлениях.

В этом смысле, например, христианство – в высшей степени философично. Не случайно некоторые Отцы и Учителя Церкви наиболее значимую часть своего богословия называли философией.

В связи с этим может возникнуть вопрос: а что же такое христианская икона, не идол ли это? Надо заметить, что, например, в исламе или в иудаизме существует строгий запрет на изображение Бога.

Почему христианскую икону нельзя отождествлять с идолом, Андрей Кураев поясняет следующим примером. Он говорит, представьте себе влюблённого юношу. Намерения его вполне серьёзны, он собирается жениться, и согласие невесты уже получено. Но вот вдруг подруга невесты застаёт этого юношу за таким занятием: молодой человек достаёт фотографию своей девушки и долго в неё всматривается. Затем целует её, что-то шепчет и снова прячет в нагрудный карман.

А теперь представьте, что эта подруга спешит к невесте и сообщает ей ужасную весть: «Знаешь, а ведь твой женишок изменяет тебе… с твоей фотографией!» Кураев спрашивает – как вы думаете, обидится невеста на своего жениха, услышав такое? Конечно, нет. Даже обрадуется. Ведь всякому ясно, что, целуя фотографию, человек выражает свою любовь не к бумаге и не к изображению, а к тому, кто изображён.

Христианская икона – тоже образ, но образ истинный, и истинен он потому, что он – только образ. Изображение на иконе это лишь то, что лучше помогает молящимся представить себе того, к кому обращены молитвы, и поэтому ни о каком идолопоклонстве здесь речи идти не должно. Вообще слово поклонение не подходит для выражения отношения христиан к иконам, ибо они свято чтут ветхозаветную заповедь: «Слушай, Израиль! Я твой Бог. Да не будет у тебя иного Бога, кроме Меня» и поклоняются одному единому Богу. Правильнее говорить, что христиане не поклоняются иконам, а почитают их, как и многое другое, что связано с их религией.