П. Фейерабенд. Против методологического принуждения.


<Фейерабенд П. Избр. тр. по методологии науки. М., 1986. С. 153-154; 158--159>

 

Это доказывается и анализом конкретных исторических событий, и абстрактным анализом отношения между идеей и действием. Единственным принципом, не препятствующим прогрессу, является принцип допустимо все (anything goes).

Идея метода, содержащего жесткие, неизменные и абсолютно обязательные принципы научной деятельности, сталкивается со значительными трудностями при сопоставлении с результатами исторического исследова­ния. При этом выясняется, что не существует правила — сколь бы правдоподобным и эпистемологически обоснованным оно ни казалось, — которое в то или иное время не было бы нарушено. Становится очевидным, что такие нарушения не случайны и не являются результатом недостаточного знания или невнимательности, которых можно было бы избежать. Напротив, мы ви­дим, что они необходимы для прогресса науки. Действи­тельно, одним из наиболее замечательных достижений недавних дискуссий в области истории и философии науки является осознание того факта, что такие собы­тия и достижения, как изобретение атомизма в антич­ности, коперниканская революция, развитие современ­ного атомизма (кинетическая теория, теория дисперсии, стереохимия, квантовая теория), постепенное построе­ние волновой теории света, оказались возможными лишь потому, что некоторые мыслители либо сознательно решили разорвать путы «очевидных» методологических правил, либо непроизвольно нарушали их.

Еще раз повторяю: такая либеральная практика есть не просто факт истории науки — она и разумна, и абсолютно необходима для развития знания. Для любо­го данного правила, сколь бы «фундаментальным» или «необходимым» для науки оно ни было, всегда найдутся обстоятельства, при которых целесообразно не только игнорировать это правило, но даже действовать вопре­ки ему. Например, существуют обстоятельства, при ко­торых вполне допустимо вводить, разрабатывать и за­щищать гипотезы ad hoc, гипотезы, противоречащие хорошо обоснованным и общепризнанным эксперимен­тальным результатам, или же такие гипотезы, содер­жание которых меньше, чем содержание уже существую­щих и эмпирически адекватных альтернатив, или просто противоречивые гипотезы и т. п.[5]

Существуют даже обстоятельства — и встречаются они довольно часто, — при которых аргументация ли­шается предсказательной силы и становится препят­ствием на пути прогресса…

(Между прочим, частое использование таких слов, как «прогресс», «успех», «улучшение» и т. п., не озна­чает, что я претендую на обладание специальным зна­нием о том, что в науке хорошо, а что — плохо, и хочу внушить это знание читателю. Эти термины каждый мо­жет понимать по-своему и в соответствии с той тради­цией, которой он придерживается. Так, для эмпириста «прогресс» означает переход к теории, предполагающей прямую эмпирическую проверку большинства базисных положений. Некоторые считают квантовую механику примером теории именно такого рода. Для других «про­гресс» означает унификацию и гармонию, достигаемые даже за счет эмпирической адекватности. Именно так Эйнштейн относился к общей теории относительности. Мой же тезис состоит в том, что анархизм помогает достигнуть прогресса в любом смысле. Даже та нау­ка, которая опирается на закон и порядок, будет успешно развиваться лишь в том случае, если в ней хотя бы иногда будут происходить анархистские дви­жения.)

В этом случае становится очевидным, что идея же­сткого метода или жесткой теории рациональности по­коится на слишком наивном представлении о человеке и его социальном окружении. Если иметь в виду об­ширный исторический материал и не стремиться «очис­тить» его в угоду своим низшим инстинктам или в силу стремления к интеллектуальной безопасности до степени ясности, точности, «объективности», «истинности», то выясняется, что существует лишь один принцип, который можно защищать при всех обстоятельствах и на всех этапах человеческого развития, — допустимо все.

Теперь этот абстрактный принцип следует проанали­зировать и объяснить более подробно.

 

Почему, с точки зрения П. Фейерабенда, необходимо нарушать методологические принципы и нормы?

Почему анархизм помогает достигнуть прогресса в любом смысле?

8. Проблема научной рациональности в работе л. лаудана «наука и ценности»

В чем состоит идея консенсуса в науке и каким образом она нашла отражение в философии и социологии науки?

Что такое диссенсус в науке и какие формы его проявления выделяет Лаудан?

Чем сетевая модель научной рациональности отличается от иерархической модели?

По отношению к чему должно быть релятивизировано определение научного прогресса?

Лаудан Л. Наука и ценности // Современная философия науки. М., 1996. С. 295–342.

Дополнительная литература

Зеленков А. И. Мировоззренческие компоненты в структуре современного образа науки // Мировоззренческие структуры в научном познании. Мн., 1993. с.10--46.

Косарева Л. М., Али-Заде А. А. Модель развития научного знания Л. Лаудана // Вопр. философии.1986. №5.

Л. Лаудан

Наука и ценности

<Современная философия науки. М., 1996. С. 295--297>

Глава I. ДВЕ ЗАГАДКИ НАУКИ: РАЗМЫШЛЕНИЯ

О КРИЗИСНЫХ ЯВЛЕНИЯХ В ФИЛОСОФИИ

И СОЦИОЛОГИИ НАУКИ

Наука стала обильным источником проблем для некоторых видных философов и социологов последней половины века. Дей­ствительно, стремление понять и объяснить, как работает наука, привлекло внимание некоторых лидирующих мыслителей в этих в общем-то разделенных областях знания. Эта книга — одно из усилий помочь разрешить ряд тех вопросов, которые наука ста­вит перед философией и социологией. Но прежде чем я смогу на­деяться, что мои решения будут приняты со всей серьезностью, я должен показать, что те проблемы, за которые я берусь, и ре­альные, и еще нерешенные. Я думаю, что лучший путь изложе­ния проблем — это краткий очерк их недавней истории, причем истории, которая включает некоторые интригующие пересечения между работами философов и социологов.

В течение 40–50-х годов каждая из этих дисциплин вы­работала свою собственную картину науки. Философский подход, который я имею в виду,— это подход логического эмпиризма и подход Поппера, социологическая же модель, ассоциируется для меня главным образом с Мертоном и его последователями. Хо­тя между философским и социологическим представлениями о науке, свойственными этому поколению исследователей, суще­ствуют важные различия в акцентах, их картины — теперь мы находимся в некотором удалении от них — оказались совершен­но подобными и подчеркнуто дополнительными. Эти сходства значительно менее удивительны, чем первоначально казалось, ибо социологи и философы этого периода имели одну и ту же базо­вую предпосылку и занимались общей проблемой. Эта предпо­сылка состояла в том, что наука уникальна как сфера культу­ры и резко отделена от других сфер интеллектуальной деятельности — философии, теологии и эстетики. Центральной пробле­мой для философов и социологов была проблема объяснения той высокой степени согласия, которая достигается в науке. В течение 60–70-х годов, однако, взгляды многих исследовате­лей на этот счет стали меняться. Известные тезисы логическо­го эмпиризма и мертоновской социологии потеряли силу и ста­ли гонимыми к середине 70-х. На их место пришли взгляды на науку, радикально расходящиеся с предыдущими. Причем хо­тя эти взгляды и резко отличались от старых, сохранилось ин­тригующее единство в философском и социологическом видении перспектив науки. Во главе общих позиций, разделяемых «но­вой волной» исследователей, стало убеждение, что центральной интеллектуальной загадкой науки являются периодические вспышки разногласий в науке.

Коротко говоря, студенты, изучающие развитие науки, будь то социологи или философы, были поочередно заняты объясне­нием консенсуса в науке или разногласия и разброда в ней. Та­кое резкое смещение фокусов внимания было бы безвредно, ес­ли бы оно отвечало различию в позициях или интересах. Разу­меется, никто не может охватить все стороны какого-либо вопро­са. Напряжение создает тот факт, что ни один подход не проявил достаточных объяснительных ресурсов, чтобы охватить обе эти стороны. Подчеркнем следующее. Какой бы успех ни провозгла­шался одной из этих моделей в разрешении вопроса, предпочи­таемого ею, он в значительной степени гасился ее несостоятель­ностью схватить суть проблемы, поставленной конкурирующей моделью. Социологические и философские модели науки 40—50-х годов, объясняющие согласие в науке, принимали та­кие сильные допущения, касающиеся механизмов достижения это­го согласия, ими постулированных, что затруднительно было придать смысл размаху и характеру научных разногласий и спо­ров. Более близкие к нам по времени модели, несмотря на все за­ключающиеся в них обещания раскрыть многообразие причин, почему ученые могут соглашаться, чтобы ссориться, оставляют нас все же в темноте относительно того, как ученые рациональ­но разрешают свои разногласия, как они разрешают эти разно­гласия в таком определенном стиле, в котором они часто дейст­вительно прекращают дискуссии.

Тема настоящего исследования в своей завершенной форме со­стоит просто в том, что: а) существующие представления не име­ют объяснительных ресурсов, чтобы охватить эти две загадки в их единстве; б) это особенно касается новых привлекательных под­ходов к науке, оказывающихся по меньшей мере настолько же уязвимыми, насколько были уязвимы те, которые они заменили; в) мы нуждаемся в единой унифицированной теории науки, су­лящей возможность объяснения обеих этих впечатляющих черт науки. Цель главы I диагностировать, как мы попали в передря­гу, оказываясь в состоянии браться либо за ту, либо за другую из этих загадок, но не за обе вместе. В оставшейся же части кни­ги намечен некоторый аппарат, объясняющий, как могут возни­кать и консенсус, и диссенсус, и как один из них может време­нами вести к другому.

Какая картина науки была разработана в 40 – 50-е годы в философии и социологии науки?

В чем состоит центральная интеллектуальная загадка науки?

В. Ньютон-Смит О факторах динамики научного знания в работе «Рациональность науки»

Почему, по мнению В. Ньютона-Смита, совокупность постпо­зитивистских моделей динамики научного знания знаменует собой предпарадигматическую ситуацию, сложившуюся в современной философии науки?

Какие составляющие, с точки зрения В. Ньютона-Смита, включают в себя рациональные (т. е., когнитивные) модели динамики научного знания?

Какие аргументы в пользу утверждения о несоизмеримости научных теорий выдвигаются приверженцами нерационалистических, по В. Ньютону-Смиту, моделей динамики научного знания?

Какой версии решения проблемы динамики науки придерживается В. Ньютон-Смит?

Ньютон-Смит В. Рациональность науки //Современная философия науки: знание, рациональность, ценности в трудах мыслителей Запада: Хрестоматия. М., 1996. С. 246–265.

Дополнительная литература

Мамчур Е. А. Социокультурная детерминация научного познания (дискуссии в современной постпозитивистской философии науки) //Вопр. философии. 1987. № 7.

Печенкин А. А. Вводные замечания к разделу «Концепции рациональности» //Современная философия науки: знание, рациональность, ценности в трудах мыслителей Запада: Хрестоматия. М., 1996. С. 199–208.

В. Ньютон-Смит

Рациональность науки

<Современная философия науки: знание, рациональность, ценности в трудах мыслителей Запада: Учебная хрестоматия. М., 1996. С. 249--253>

Рациональные модели перемен в науке

Возьмем какой-либо отдельный сдвиг в научной преданности, скажем, сдвиг от приверженности эфирной теории Лоренца к при­верженности эйнштейновской специальной теории относительности, сдвиг, имевший место в самом начале нашего века. Этот сдвиг может быть объяснен в терминах рациональной модели, если вы­полняются следующие условия:

1. Научное сообщество преследует ту цель, которая установ­лена моделью.

2. Перед лицом доступных доказательных свидетельств прин­ципы сравнения теорий, установленные моделью, показывают, что новая теория Т2 превосходит старую теорию Т1.

3. Научное сообщество убеждается в превосходстве Т2 над Т1.

4. Это восприятие побуждает членов научного сообщества ос­тавить Т1 и принять Т2.

Таким образом, изменение научной преданности от Т1 к Т2 со­стоит просто в том, что научное сообщество видит, что Т2 лучше. Я буду называть такое объяснение отдельной перемены в науке объяснением перемены в терминах внутренних факторов. Ква­лификация «внутренний» означает, что упомянутые факторы касаются только особенностей рассматриваемых теорий и их от­ношений к доступным доказательным свидетельствам. В проти­воположность этим факторам психологические и социологические факторы, относящиеся не к теориям и не к доказательным сви­детельствам, а к самим их приверженцам (т. е. к их способности пропагандировать, к социальному климату того времени и т. д.), будут именоваться внешними факторами. Поскольку некото­рая перемена в науке поддается рациональному объяснению, данное объяснение не предполагает обращения к таким факторам…

Даже те, кто избрал для себя рациональную модель перемен в науке, не спешит допустить, что все аспекты этих перемен ра­ционально эксплицируемы. Вообще говоря, признается, что встре­чаются или могут встречаться такие сдвиги в преданности, ко­торые могут быть объяснены только подключением внешних факторов, и что, далее, в каждой отдельной перемене в науке, в принципе объяснимой в рамках рациональной модели, есть ас­пекты, объяснение которых требует привлечения внешних фак­торов. Сопоставим, чтобы привести ясный пример контраста ме­жду объяснением за счет внутренних факторов и объяснением за счет внешних факторов, тот анализ развития специальной теории относительности, который провел Захар (Zahar, 1973), и подход к этому вопросу Фейера (Feuer, 1974, сh. I). Фейер излагает ис­торию, говоря, что достоинства теории не были важны. Незави­симо от достоинств новой теории социальный климат того времени созрел для ее принятия; революционная атмосфера Цюриха просто обязывала кого-нибудь предложить ее. С точки зрения За­хара, социальные условия того времени ничего не решают. В по­степенном осознании относительного превосходства эйнштейновской теории исключительная роль принадлежала ее объясни­тельным возможностям.

В рациональной модели неявно присутствует предпосылка рационалистов о том, что психологическое и социологическое объ­яснение применимо только тогда, когда люди, чье поведение рас­сматривается, отклоняются от норм, подразумеваемых рацио­нальной моделью. Эту предпосылку поясняет следующая анало­гия. Ньютоновская механика дает нам способ объяснения изме­нения состояния движения. Однако в пределах этой теории необъ­яснимо то, что тела, находящиеся в покое или в состоянии равномерного и прямолинейного движения, продолжают пребы­вать в этих состояниях. Равномерное и прямолинейное движение есть то естественное состояние, отклонения от которого подлежат объяснению. Эта ситуация не необычная в науке. Существует не­которое понятие естественных состояний, остающихся без объяснений, объясняются лишь отклонения от естественных состояний. То, что, согласно некоторой частной теории, является естественным состоянием, может быть объяснено в системе другой теории…

Хотя сторонники рациональных моделей признают, что не все сдвиги в при­верженности научным теориям могут быть рационально объяснены и что не все аспекты перемен, которые более или менее рациональ­но объяснимы, поддаются рациональному объяснению, все-таки остается неоспоримым, что они допускают следующее: большей ча­стью перемены могут быть рационально объяснены и внешние фак­торы играют при этом минимальную роль. Фактически те, кто (как, например, Лакатос) принимает рациональную модель и работает в истории науки, принимает, как правило, в качестве исследова­тельского проекта проблему, состоящую в том, чтобы показать, что те перемены в науке, объяснение которых первоначально относи­лось за счет внешних факторов, не требует в действительности для своего объяснения этих факторов. Они принимают, что социоло­гу остается очень немногое.

Раньше (до критических выступлений Куна, Фейерабенда и др.) очень мало говорилось о нерационалистических моделях объяснения перемен в науке, причем нерационалистической мо­делью считалась та, в которой перемена объясняется за счет внешних факторов. Например, считалось, что лучшее объяснение научного поведения должно быть достигнуто при помощи теоре­тико-игровой модели, согласно которой ученые рассматривают­ся как старающиеся максимизировать свой престиж в научном сообществе. Другие же видели объяснение большинства пере­мен в науке в каузальном эффекте изменений в организации способов производства в обществе. На первый взгляд, такие подходы не­приемлемы, ибо они не отводят места описаниям применения методов науки при решениях научного сообщества.

В чем заключается различие двух подходов к исследованию динамики науки: рационалистического и нерационалистического в терминологии В. Ньютона-Смита (т. е. когнитивного и социокультурного)?

М. Вебер о призвании ученого и ценности науки в работе «наука как призвание и профессия»

Применимо ли к развитию науки понятие прогресса?

Какова точка зрения М. Вебера на проблему существования «беспредпосылочной» науки?

На мнению какого русского писателя неоднократно ссылается автор?

См. Вебер М. Наука как призвание и профессия //Вебер М. Избранные произведения. М., 1990. С. 707--735.

Дополнительная литература

Гайденко П. П., Давыдов Ю. Н. История и рациональность. Социология Вебера и веберовский ренессанс. М., 1991.

Давыдов Ю. Н. «Картины мира» и типы рациональности //Вебер М. Избранные произведения. М., 1990. С. 736--769.

М. Вебер

Избранные произведения.

<М., 1990. С. 707-709; 728-731>

В настоящее время отношение к научному производству как профессии обусловлено, прежде всего, тем, что наука вступила в такую стадию специализации, какой не знали прежде, и что это положение сохранится и впредь. Не только внешне, но и внутренне дело обстоит таким образом, что отдельный индивид может создать в области науки что-либо завершенное только при условии строжайшей специализации. Всякий раз, когда исследование вторгается в соседнюю область, как это порой у нас бывает – у социологов такое вторжение происходит постоянно, притом по необходимости, -- у исследователя возникает смиренное сознание, что его работа может разве что предложить специалисту полезные постановки вопроса, которые тому при его специальной точке зрения не так легко придут на ум, но что его собственное исследование неизбежно должно оставаться в высшей степени несовершенным. Только благодаря строгой специализации человеку, работающему в науке, может быть, один-единственный раз в жизни дано ощутить во всей полноте, что вот ему удалось нечто такое, что останется надолго. Действительно, завершенная и дельная работа – в наши дни всегда специальная работа. И поэтому кто не способен однажды надеть себе, так сказать, шоры на глаза и проникнуться мыслью, что вся его судьба зависит от того, правильно ли он делает это вот предположение в этом месте рукописи, тот пусть не касается науки. Он никогда не испытает того, что называют увлечением наукой. Без странного упоения, вызывающего улыбку у всякого постороннего человека, без страсти и убежденности в том, что «должны были пройти тысячелетия, прежде чем появился ты, и другие тысячелетия молчаливо ждут», удастся ли тебе твоя догадка, -- без этого человек не имеет призвания к науке, и пусть он занимается чем-нибудь другим. Ибо для человека не имеет никакой цены то, что он не может делать со страстью <…>

Наконец, вы можете спросить: если все это так, то что же собственно позитивного дает наука для практической и личной «жизни»? И тем самым мы снова стоим перед проблемой «призвания» в науке. Во-первых, наука, прежде всего, разрабатывает, конечно, технику овладения жизнью – как внешними вещами, так и поступками людей – путем расчета. Однако это на уровне торговки овощами, скажете вы. Я целиком с вами согласен. Во-вторых, наука разрабатывает методы мышления, рабочие инструменты и вырабатывает навыки обращения с ними, чего обычно не делает торговка овощами. Вы, может быть, скажете: ну, наука не овощи, но это тоже не более как средство приобретения овощей. Хорошо, оставим сегодня данный вопрос открытым. Но на этом дело науки, к счастью, еще не кончается; мы в состоянии содействовать вам в чем-то третьем, а именно в обретении ясности. Разумеется, при условии, что она есть у нас самих.

Насколько это так, мы можем вам пояснить. По отношению к проблеме ценности, о которой каждый раз идет речь, можно занять практически разные позиции – для простоты я предлагаю вам взять в качестве примера социальные явления. Если занимают определенную позицию, то в соответствии с опытом науки следует применить соответствующие средства, чтобы практически провести в жизнь данную позицию. Эти средства, возможно, уже сами по себе таковы, что вы считаете необходимым их отвергнуть. В таком случае нужно выбирать между целью и неизбежными средствами ее достижения. «Освящает» цель эти средства или нет? Учитель должен показать вам необходимость такого выбора. Большего он не может – пока остается учителем, а не становится демагогом. Он может вам, конечно, сказать: если вы хотите достигнуть такой-то цели, то вы должны принять также и соответствующие следствия, которые, как показывает опыт, влечет за собой деятельность по достижению намеченной вами цели.

Все эти проблемы могут возникнуть и у каждого техника, ведь он тоже часто должен выбирать по принципу меньшего зла или относительно лучшего варианта. Для него важно, чтобы было дано одно главное – цель. Но именно она, поскольку речь идет о действительно «последних» проблемах, нам не дана. И тем самым мы подошли к последнему акту, который наука как таковая должна осуществить ради достижения ясности, и одновременно мы подошли к границам самой науки.

Мы можем и должны вам сказать: такие-то практические установки с внутренней последовательностью и, следовательно, честностью можно вывести – в соответствии с их духом – из такой-то последней мировоззренческой позиции (может быть, из одной, может быть, из разных), а из других – нельзя. Если вы выбираете эту установку, то вы служите, образно говоря, одному Богу и оскорбляете всех остальных богов. Ибо если вы остаетесь верными себе, то вы необходимо приходите к определенным последним внутренним следствиям. Это можно сделать по крайней мере в принципе. Выявить связь последних установок с их следствиями – задача философии как социальной дисциплины и как философской базы отдельных наук. Мы можем, если понимаем свое дело (что здесь должно предполагаться), заставить индивида – или по крайней мере помочь ему дать себе отчет в конечном смысле собственной деятельности. Такая задача мне представляется отнюдь немаловажной, даже для чисто личной жизни. <…>

Сегодня наука есть профессия, осуществляемая как специальная дисциплина и служащая делу самосознания и познания фактических связей, а вовсе не милостивый дар провидцев и пророков, приносящий спасение и откровение, и не составная часть размышления мудрецов и философов о смысле мира. Это, несомненно, неизбежная данность в нашей исторической ситуации, из которой мы не можем выйти, пока остаемся верными самим себе.

Что, по мнению М. Вебера, свидетельствует о наличии у человека призвания к занятию наукой? Без чего немыслимо занятие человека научной деятельностью?

В чем ценность науки для человека и общества?

Философия как прояснение механизмов языка

и его смысловых функций по работе Л. Витгенштейна

«Философские исследования»

Что понимает Л. Витгенштейн под «языковыми играми»?

Что такое «семейное сходство»?

Какова роль «расплывчатых понятий» в познании?

Как понимает Л. Витгенштейн сущность языка?

Какие особенности философии выделяет Л. Витгенштейн?

 

Витгенштейн Л. Философские исследования // Витгенштейн Л. Философские работы: В 2 ч. Ч. 1. М., 1994. С. 83, 110--113. 128--130.

Дополнительная литература

Козлова М. С. Философские искания Л. Витгенштейна // Витгенштейн Л. Философские работы: В 2 ч. Ч. 1 М., 1994.

Сокулер З. А. Людвиг Витгенштейн и его место в философии ХХ в. Долгопрудный, 1994.

Л. Витгенштейн

Философские исследования.

<Витгенштейн Л. Философские работы: В 2 ч. Ч. 1. М., 1994. Фрагменты 119--128. С. 129--130>

119. Итог философии — обнаружение тех или иных явных несу­разиц и тех шишек, которые набивает рассудок, наталкиваясь на границы языка. Именно эти шишки и позволяют нам оценить значимость философских открытий.

120. Говоря о языке (слове, предложении и т. д.), я должен гово­рить о повседневном языке. Не слишком ли груб, материален этот язык для выражения того, что мы хотим сказать? Ну, а как тогда построить другой язык? — И как странно в таком случае, что мы вообще можем что-то делать с этим своим языком! В рассуждениях, касающихся языка, я уже вынужден был при­бегать к полному (а не к какому-то предварительному, подготови­тельному) языку. Само это свидетельствует, что я в состоянии со­общить о языке лишь нечто внешнее [наружное] (Äußerliches). Да, но как могут удовлетворить нас подобные пояснения? — Так ведь и твои вопросы сформулированы на этом же языке; и если у тебя было что спросить, то это следовало выразить именно этим языком!

А твои сомнения — плод непонимания.

Твои вопросы относятся к словам; следовательно, я должен гово­рить о словах.

Говорят: речь идет не о слове, а о его значении; и при этом пред­ставляют себе значение как предмет того же рода, что и слово, хоть и отличный от него. Вот слово, а вот его значение. Деньги и корова, которую можно купить на них. (Но с другой стороны: деньги и их использование.)

121. Можно подумать: коли философия трактует об употреблении слова «философия», то должна существовать некая философия второго порядка. Но это как раз не так; данная ситуация скорее уж соответствует случаю с орфографией, которая должна зани­маться и правописанием слова «орфография», не превращаясь при этом в нечто, относящееся ко второму порядку.

122. Главный источник нашего недопонимания в том, что мы не обозреваем употребления наших слов. — Нашей грамматике не­достает такой наглядности. — Именно наглядное действие (übersichtliche Darstellung) рождает то понимание, которое заклю­чается в «усмотрении связей». Отсюда важность поисков и изоб­ретения промежуточных звеньев. Понятие наглядного взору действия (der übersichtlichen Darstellung) имеет для нас принципиальное значение. Оно характеризует тип нашего представления, способ нашего рассмотрения вещей. (Разве это не «мировоззрение»?)

123. Философская проблема имеет форму: «Я в тупике».

124. Философия никоим образом не смеет посягать на действи­тельное употребление языка, в конечном счете она может только описывать его.

Ведь дать ему вместе с тем и какое-то обоснование она не может. Она оставляет все так, как оно есть.

И математику она оставляет такой, как она есть, не может про­двинуть ни одно математическое открытие. «Ведущая проблема математической логики» остается для нас проблемой математики, как и любая другая.

125. Не дело философии разрешать противоречие посредством математического, логико-математического открытия. Она призвана ясно показать то состояние математики, которое беспокоит нас, — состояние до разрешения противоречия. (И это не зна­чит — уйти от трудностей.)

Главное здесь вот что: мы устанавливаем правила и технику иг­ры, а затем, следуя этим правилам, сталкиваемся с тем, что не все идет так, как было задумано нами. Что, следовательно, мы как бы запутались в наших собственных правилах. Именно эту «запутанность в собственных правилах» мы и хотим понять, то есть ясно рассмотреть.

Это проливает свет на наше понятие полагания (Meinens). Ибо в таких случаях дело идет иначе, чем мы полагали, предвидели. Ведь говорим же мы, например, столкнувшись с противоречием: «Я этого не предполагал».

Гражданское положение противоречия, или его положение в гражданском обществе, — вот философская проблема.

126. Философия просто все предъявляет нам, ничего не объясняя и не делая выводов. — Так как все открыто взору, то нечего и объяснять. Ведь нас интересует не то, что скрыто. «Философией» можно было бы назвать и то, что возможно до всех новых открытий и изобретений.

127. Труд философа — это [осуществляемый] с особой целью подбор припоминаний.

128. Пожелай кто-нибудь сформулировать в философии тезисы, пожалуй, они никогда не смогли бы вызвать дискуссию, потому что все согласились бы с ними.

Почему, по мнению Л. Витгенштейна, философская проблема имеет форму: «Я в тупике»?

Как Л. Витгенштейн определяет труд философа?

Системный подход как общенаучная методология современного естествознания

Дайте общую характеристику системному подходу. Назовите его основные признаки.

Каковы историко-научные предпосылки системного подхода?

Понятие «система» и его функции в системно-структурных исследованиях.

Назовите другие основные понятия, используемые в рамках системного подхода. Дайте их краткую характеристику.

Каково значение идей системного подхода для построения современного научного знания (в психологии, социальном управлении, этнографии).

Юдин Э. Г. Системный подход и принцип деятельности. М., 1978. С. 96–116.

 

Дополнительная литература

Блауберг И. В., Юдин Э. Г. Становление и сущность системного подхода. М., 1973.

Блауберг И. В. Проблема целостности и системный подход. М., 1997.

Э.Г. Юдин

Системный подход и принцип деятельности.

<М. 1978. С. 98--101>

Одной из первых наук, в которой объекты исследова­ния начали рассматриваться как системы, явилась био­логия. Главный предмет системных исследований в био­логии составляет многообразие связей в живой природе, их разнокачественность и соподчинение. При этом на каждом уровне биологической организации выделяются свои особые ведущие связи. Именно на путях углубле­ния представлений о системе связей отыскивается в на­стоящее время решение проблемы иерархического строе­ния (соподчинения уровней) живой природы, а также связанной с этим проблемы управления. Представление биологических объектах как о системах позволяет вме­сте с тем по-новому подойти и к некоторым проблемам, издавна стоявшим в биологии. Одним из примеров мо­жет служить развитие некоторых аспектов проблемы взаимоотношения организма и среды. Как известно, У. Росс Эшби сделал важный шаг вперед в трактовке этой проблемы, акцентируя внимание на идее гомеостазиса. Тем самым в центр исследования был поставлен ди­намический аспект взаимодействия организма со средой; это существенно углубило прежние представления, осно­вывавшиеся, как правило, на тезисе о простом равнове­сии. Важно подчеркнуть, что само понятие гомеостазиса выросло из понимания организма как системы.

Системные идеи сравнительно давно получили выра­жение и в некоторых психологических концепциях. Прин­ципы системного подхода нашли воплощение в культурно-исторической концепции психики

Л. С. Выготского, в «генетической эпистемологии» Ж. Пиаже, в «физиоло­гии активности» Н. А. Бернштейна, а также в работах С. Л. Рубинштейна, А. Н. Леонтьева и других советских психологов.

С системными идеями теснейшим образом связана и общая теория знаковых систем. К настоящему времени сложились обособленные лингвистическая, ло­гическая, психологическая и социологическая трактовки знака, каждая из которых опирается на специфические способы подхода к знаковым системам (знаковая систе­ма как языковая система, как система значений и логи­ческих связей, как орудие мышления, как средство ком­муникации) и использует вытекающие отсюда методы анализа. Принципиальная же задача семиотики как об­щей теории знаковых систем состоит в том, чтобы синте­зировать эти различные подходы. Эта задача до сих пор не решена наукой, и мы считаем, что в ее решении систем­ный подход может оказаться весьма плодотворным.

Системная направленность исследований пробивает себе дорогу и в ряде других областей современной науки. Среди них прежде всего следует упомянуть кибернетику, в которой понятие «система» является одним из основ­ных. Решаемые кибернетикой задачи по информационно­му моделированию функций живых организмов, исследо­вания по бионике, развитие теории самоорганизующихся систем, приложения кибернетики к социальным исследо­ваниям и т. д.— для всех этих направлений исследова­ния характерны постановка и решение системных задач. Принципы системно-структурного анализа все шире про­никают в науки об обществе, науки о Земле, в языкозна­ние и т. д.

Помимо науки не менее важной сферой внедрения в общественное сознание идей системного подхода явля­ется современная техника. Начавшаяся в последние де­сятилетия научно-техническая революция уже сейчас су­щественно изменила исходные принципы конструирования современных технических сооружений. Для этих соору­жений характерны: 1) большие масштабы — по числу ча­стей, по объему выполняемых функций, по абсолютной стоимости и т. д.; 2) наличие определенной целостности, функционального единства (общей цели, общего назначе­ния и т. д.), что приводит к сложному иерархическому строению системы; 3) сложность (полифункциональ­ность) поведения; 4) высокая степень автоматизации, оз­начающая, в частности, повышение степени самостоя­тельности системы в ее поведении; 5) нерегулярное, ста­тистически распределяющееся во времени поступление внешних воздействий и, наконец; 6) наличие в целом ряде случаев состязательного момента, т. е. такого функ­ционирования технической системы, при котором необхо­димо учитывать конкуренцию отдельных частей создава­емого сооружения. Такие сооружения получили название больших систем; примерами их явля­ются системы управления уличным движением в городах, железнодорожным и другими сообщениями, автоматиче­ские системы обработки научной и иной информации, сис­темы управления ПВО и т. д.

Разработка и конструирование таких систем принес­ли существенные изменения в общие методы техническо­го мышления: системный подход стал рассматриваться как важнейший, даже определяющий компонент совре­менной техники. Единство тех­нической системы, подчинение изделия системе, страте­гия поведения системы, системность в проектировании системы и т. д.— таковы исходные установки этих новых методов технического мышления. Их рождение, естест­венно, связано с аналогичными движениями в различных технических науках.

Наконец, организация производства и управление им — третий основной источник современных системных представлений. Гигантское возрастание сложности тех­нических объектов с неизбежностью привело к тому, что в процессе их конструирования оказываются связанными в единое целое тысячи предприятий, сотни тысяч исполни­телей. В результате этого наряду и даже задолго до со­здания самой по себе технической системы складывается и живет по своим законам другая неразрывно связанная с ней система — система по созданию системы.

Даже из этой краткой характеристики основных на­правлений становления системного подхода нетрудно убедиться, что в каждом случае задачи системного иссле­дования весьма специфичны, так что вряд ли возможно отождествить проблематику этих направлений. Тем не менее некоторые важные моменты с несомненностью ука­зывают на существенную общность перечисленных нами направлений разработок в науке, технике и организации производства. Именно эта общность и позволяет гово­рить о системном подходе как некоторой особой и внут­ренне единой исследовательской позиции.

Каковы же основные черты этой позиции?

При методологическом анализе проблем современной науки нередко (явно или неявно) проводится мысль о том, что <



Дата добавления: 2022-02-05; просмотров: 397;


Поиск по сайту:

Воспользовавшись поиском можно найти нужную информацию на сайте.

Поделитесь с друзьями:

Считаете данную информацию полезной, тогда расскажите друзьям в соц. сетях.
Poznayka.org - Познайка.Орг - 2016-2024 год. Материал предоставляется для ознакомительных и учебных целей.
Генерация страницы за: 0.044 сек.