Вопрос 1. МИР ХОЗЯЙСТВА: МОДЕЛИ ОДНОЛИНЕЙНОГО РАЗВИТИЯ

Экономика и общество связаны множеством прочных нитей. Базируясь на широком основании культурных, властных и других социальных отношений, экономика выступает, таким образом, как мир хозяйства. И темой следующих двух лекций выступают принципиальные схемы рассмотрения хозяйства и общества в общеисторической перспективе. Мы увидим, как ставились проблемы общей периодизации социально-экономического развития.

Социология истории хозяйства. Каким бы конкретным вопросом не занимался исследователь, не важно, экономист или социолог, он волей-неволей всегда исходит из неких концептуальных предположений о том, что представляет собой исследуемый мир хозяйства, какое место занимает он в историческом процессе. Называем мы общество “капиталистическим” или “социалистическим”, “развитым” или “развивающимся”, за каждым из этих понятий скрывается сложный комплекс методологических предпосылок и теоретических традиций. Причем, эти традиции могут расходиться между собой очень сильно. В результате различные представления о человеке становятся частью общих социетальных схем.

Российский кризис второй половины 80-х годов захватил не только экономическую и политическую сферы, он стал также кризисом мировоззрения и идеологии, затронувшим большую часть нашего интеллектуального сообщества и связанным с отвержением “единоначалия” ортодоксальных марксистских формул. Коммунизм к этому времени уже успел превратиться в тощую абстракцию. Но вера в дальнейшее (возможно, бесконечное) совершенствование социализма еще совсем недавно была достаточно крепкой и почти всеобщей. Отказ от этой веры для многих стал началом эпохи безвременья. Сегодня, чтобы выработать свое собственное понимание макропроцессов, нелишне познакомиться с основными идеями, объясняющими характер социальной динамики и логику трансформации хозяйственных систем.

Нашим предметом, таким образом, будет не мир хозяйства как таковой, а серия альтернатив, по-разному представляющих его развитие. Мы смотрим на мир хозяйства с позиций человека, которому открывается многообразие картин, и который поставлен перед выбором между их различными интерпретациями. Речь, следовательно, идет не об истории хозяйства, а о подходе, который условно можно назвать социологией истории хозяйства. Это специфическое обобщение, построенное на вторичном анализе экономико-исторических и историко-философских мирохозяйственных схем^1[231].

Ниже предлагаются краткие описания классических и некоторых новых взглядов на указанный предмет. При этом будут выбраны те направления, которые, на наш взгляд, в большей или меньшей степени способны оказать (или уже оказывают) свое воздействие на мировоззрение современного российского человека. Мы будем рассматривать их не в хронологической, а в достаточно сложной логической последовательности — как направление возможного переоформления такого мировоззрения, способ многоступенчатой реконструкции идеи. В данной лекции мы постараемся описать ряд моделей однолинейной эволюции, а в следующей лекции перейдем к моделям параллельного и циклического развития^2[232].

Для экономистов названная проблема редко становится предметом непосредственного изучения. Они, как правило, интересуются краткосрочной и среднесрочной перспективами, изучая конъюнктурные колебания, связанные с нарушением и восстановлением рыночного равновесия. Попытки периодизации связываются ими в первую очередь с вычислением длины и характера конъюнктурных волн разной протяженности. Так, известны короткий 40-недельный “цикл Китчина” и “цикл Жюглара” длиною 7–11 лет; 15–20-летний “строительный цикл” С. Кузнеца и полувековые волны Н.Д. Кондратьева^3[233]. В большинстве случаев экономисты пытаются раскрыть эндогенные механизмы разворачивания данных циклов, т.е. выводят их движущие силы из самой экономической сферы, будь то перенакопление капитала и динамика нормы прибыли у марксистов или пучки инноваций у Й. Шумпетера и его последователей. Социальным и политическим условиям ими отводится роль “надстройки”, внешних факторов или следствий изменяющейся экономической конъюнктуры^4[234].

Параллельно развиваются теории социальных и политических “конъюнктурных” колебаний. Вспомним “циркуляцию элит”, которой В. Парето придавал характер универсального исторического закона, лежащего в основе социальных изменений^5[235]. Или выводы П.А. Сорокина о существовании ненаправленных колебаний (флуктуации) экономической, политической и профессиональной стратификации и мобильности, хотя и без их регулярной периодичности^6[236]. Иногда пытаются исчислить и длину социально-политических волн. Например, не единичны попытки представить историю России и других стран как циклическую смену периодов реформ и антиреформ.

Мы оставляем в стороне всевозможные конъюнктурные волны и обратимся к проблеме более крупных сдвигов, связанных с изменением природы экономического, социального и политического строя. Речь идет не только о большей временной протяженности, но и о качественном характере изменений. Проблема периодизации развития была поставлена в Новое время, до наступления которого рисовались лишь картины “мира пребывающего”, мира вне всяких стадий и этапов. Тогда же был выделен и мир хозяйства как особая сфера отношений.

Марксистская теория. Начнем с марксизма ввиду той основополагающей роли, которую он сыграл в формировании советского понимания общеисторической перспективы. В марксистских терминах дело обстоит следующим образом.

1. В основе любого общественного устройства лежат производственные отношения, которые составляют “базис” данного общества. Их ядро составляют отношения собственности на средства производства (в первую очередь на средства труда). Все прочие отношения (идеологические, политические, нравственные, культурные) образуют “надстройку” над базисом. Специфическая система производственных отношений образует основу “общественно-экономической формации”^7[237].

2. В общем и целом формы производственных отношений соответствуют уровню и характеру производительных сил. Существует объективный общеисторический закон соответствия производственных отношений уровню и характеру развития производительных сил.

3. Общественное развитие и смена формаций происходят так. Развитие производительных сил осуществляется как естественноисторический процесс в результате технических и организационных усовершенствований. На первых этапах существования общественно-экономических формаций конкретно-историческая система производственных отношений стимулирует это развитие. Но с определенного момента она начинает тормозить его. Одновременно в среде эксплуатирующих и эксплуатируемых классов формируются новые социальные силы, заинтересованные в изменении существующих производственных отношений. Они вступают в классовую борьбу, кульминацией которой становится социальная революция. Последняя способствует разрешению назревших противоречий в процессе смены одной общественно-экономической формации другой, более прогрессивной.

4. Всего выделяется пять последовательно сменяющих друг друга общественно-экономических формаций с присущими им способами производства и трудовыми отношениями: первобытнообщинная, рабовладельческая, феодальная, капиталистическая и коммунистическая (иногда к ним добавляют азиатский способ производства). Утвердившийся к XIX в. капитализм, терзаемый периодическими кризисами, вступает в фазу общего кризиса. Современный мир хозяйства с этой точки зрения находится в стадии глобального перехода от капитализма к коммунизму, в рамках которой социализм выполняет роль его первой начальной фазы^8[238].

Подведем итоги. Первое: развитие хозяйства и общества в марксистском истолковании выступает как естественноисторический процесс, подчиненный действию объективных общеисторических законов. Второе: этот процесс имеет прогрессивный характер с технической, экономической, социальной и политической точек зрения. Каждая последующая стадия развития хозяйства и общества оказывается выше предыдущей. Причем, основными критериями прогрессивности служат социально-экономические критерии. И третье: эта прогрессивная эволюция однолинейна. Будь то Северо-Западная Африка или Юго-Восточная Азия, все народы вовлекаются в универсальный эволюционный процесс и — самое большее — могут “перешагивать” с посторонней помощью через отдельные ступени в своем развитии^9[239]. Эта схема известна любому советскому человеку, получившему образование до середины 80-х годов. Альтернативные подходы оставались неизвестны или подавались в сугубо критическом ключе. Идеологический кризис заставил углубиться в поиски новых принципиальных объяснений^10[240].

Теории постиндустриального общества. Среди первых альтернатив оказались “буржуазные” концепции постиндустриального общества, предлагавшие выделять в истории общества три последовательных стадии — традиционное, индустриальное и постиндустриальное общества. Классический образец такой трехстадиальной концепции представил Д. Белл^11[241]. К первому — традиционному — типу общества, возникшему в процессе аграрной революции в эпоху неолита, он относит все докапиталистические системы. Это общество, в котором основными производственными ресурсами является земля и природное сырье, а вся хозяйственная жизнь привязана к земле и является своеобразной игрой с силами природы. Технология примитивна, производство основано, главным образом, на ручном труде. Работники чаще всего находятся в личной внеэкономической зависимости от субъекта, владеющего собственностью (в первую очередь, на землю).

Помимо аграрного сектора в традиционном доиндустриальном хозяйстве развиваются добыча металлов, рыболовство, простейшая лесообработка, т.е. отрасли, привязанные к природному сырью. Продукт производится небольшими партиями, в основном для собственных нужд замкнутых натуральных хозяйств или для малых локальных рынков. В хозяйственной деятельности люди опираются на привычку, традицию, на “здравый смысл”, на передаваемый из поколения в поколение опыт. Общество состоит из множества относительно изолированных локальных структур. Основная часть населения проживает вне городов. Образование и культура являются уделом тонкого слоя элиты.

Вторая стадия — индустриальное общество — наступает с развитием капитализма. Исходным ресурсом здесь становятся материалы, уже обработанные человеческими руками. На передний план выходит крупное машинное производство, вытесняющее ручной труд и колоссально повышающее производительность труда. Осуществляется массовая пролетаризация населения, в процессе которой работники получают личную свободу, превращаясь в наемных рабочих, лишенных средств производства. Фигура средневекового квалифицированного ремесленника оттесняется “частичным” специализированным работником, выполняющим с помощью машин набор стандартных операций.

Интенсивно развиваются обрабатывающая промышленность и банковское дело. Господствующими силами хозяйственной жизни являются промышленный и финансовый капитал. Производство продукции приобретает массовый и стандартизованный характер. Оно имеет преимущественно товарный характер, ориентировано на рынок. Последний, разрастаясь, выходит за национальные границы, способствуя формированию системы мирового хозяйства. В хозяйственной деятельности люди все меньше ориентируются на традицию, все больше полагаются на эксперимент, на эмпирику, используют метод проб и ошибок. Укрепляется общая ориентация на экономический рост, экономическую экспансию.

Формируется система национальных государств, в недрах которых вырастает гражданское общество как сеть свободных ассоциаций, выражающих и защищающих интересы своих членов. Общинные связи заменяются гражданскими. Наблюдается быстрая урбанизация населения. Всеобщий характер приобретает система сначала начального, а затем и среднего образования. Массовое производство стимулирует стандартизацию потребления и формирование “массовой культуры”.

В середине XX столетия развитые западные общества начинают переходить к третьей стадии — постиндустриальному обществу^12[242]. Основными ресурсами в этом обществе становятся человеческое знание и информация. Бурными темпами развивается производство, основанное на новейших микроэлектронных и компьютерных технологиях, позволяющих создавать, хранить и обрабатывать гигантские массивы данных. Революция в системе коммуникаций приводит к тому, что интернационализация хозяйственных связей перерастает в их глобализацию.

Сильно изменяется структура хозяйства. Объем производства и численность занятых в традиционных отраслях обрабатывающей промышленности падает в относительном, а иногда и в абсолютном выражении. Абсолютно сокращаются масштабы производства в добывающих отраслях, металлургии и сельском хозяйстве. В свою очередь, опережающими темпами растет сфера услуг, в которой занято уже более половины работающего населения (постиндустриальное общество называют также обществом услуг). Развиваются как производственные (финансовые, банковские, страховые, торговые, научно-консультационные, программные), так и непроизводственные услуги (наука, образование, здравоохранение, культура, туризм). Деиндустриализация сопровождается также “дезурбанизацией” населения. Начинается обратный отток жителей из крупных городов, их рассредоточение в пригородах и сельской местности.

Тейлористские способы организации труда заменяются формами более гибкой занятости. Индустриальный конфликт если и не исчезает вовсе, то затихает. Уменьшается численность промышленного пролетариата. Соответственно возрастает удельный вес специалистов с высшим образованием. Значение собственности на материально-вещественные факторы заметно снижается, хотя и сохраняет определенную роль. Ключевые позиции теперь занимают группы, владеющие ключевыми ресурсами — собственностью на информацию и “человеческим капиталом”, или освоенным знанием. В своих хозяйственных действиях люди в большей степени ориентируются на работу со структурами знания и сигнальными системами, обработку и интерпретацию информации, все более опираются на научное прогнозирование^13[243].

Итак, традиционное общество внутренне статично и развивается за счет внешних толчков — угрозы завоевания или изменения природных условий. В индустриальном обществе начинает работать “внутренний мотор”. Появляются стимулы к развитию, которые заключены в недрах самого производства. Зарождается особый предпринимательский дух, подталкивающий к непрерывному движению. Это движение продолжается и в постиндустриальном обществе, но двигателем здесь становится познавательно-теоретический процесс. На передний план выдвигаются наука и культура, а центром общественной жизни становятся университеты. Уходящий естественный мир, коим правят рок и случай, сменяет, по Д. Беллу, технический мир, определяемый рациональностью и прогрессом, а ему на смену приходит социальный мир, где основным способом идентификации людей, вместо религии и труда, становится культура.

У Д. Белла описанное постиндустриальное общество выглядит довольно гармонично, но есть и его более “конфликтные” трактовки. По мнению А. Турена, например, этот конфликт вырастает уже не из экономической эксплуатации, как раньше, а из отчуждения, вызываемого технократизмом данного общества, — отчуждения, производимого современными техниками социокультурного манипулирования сознанием людей^14[244]. А. Турен считает, что основная черта современного (особенно тоталитарного) общества заключается в централизованном контроле за информацией. Те, кто способен манипулировать информацией, навязывать свои представления, осуществляет и свое господство над массами, в том числе и в процессе производства. Разворачивается не “классовая борьба” в традиционном смысле, а борьба между группами за особое понимание социальных и экономических процессов, за наилучшую интерпретацию значений происходящего.

Концепция “дезорганизованного капитализма”. Особое место в описании социально-экономической эволюции занимают интерпретации постмодернистского толка. Примером могут служить работы С. Лэша и Дж. Урри, представляющие следующую картину. Сменяющий в процессе эволюции традиционное общество “либеральный капитализм”, в свою очередь, перерастает в “организованное капиталистическое общество”. Происходит крупномасштабная концентрация и централизация капитала. Возникают крупные корпорации со сложными бюрократическими иерархиями. Эти корпорации выходят на транснациональный и межнациональный уровни, организуя мирохозяйственное пространство.

В рамках крупного промышленного производства сосредоточиваются большие и организованные массы рабочего класса. Наряду с объединениями предпринимателей, вырастают отраслевые, региональные, а затем и общенациональные объединения рабочих.

Вновь усиливаются организующая роль государства и степень его вмешательства в экономику. Создаются развитые системы социальной защиты (welfare state). При этом неизбежно увеличивается и влияние бюрократических систем. Еще одним свидетельством организованности капитализма являет быстро растущая урбанизация населения, образование крупных мегаполисов.

На мировоззренческом, культурном уровне утверждаются господство рационалистического видения мира, всеобщая вера во всемогущество науки и структурированного научного знания. На базе национальных государств формируются мобилизующие националистические идеологии.

С середины столетия в ведущих западных странах, по мнению С. Лэша и Дж. Урри, начинается переход к стадии дезорганизованного капитализма (“disorganized capitalism”) с постепенным размыванием всевозможных структурных рамок^15[245]. Наблюдается разукрупнение капитала, уменьшаются средние размеры предприятий. Сокращается численность рабочего класса. Общество классовой борьбы сменяется более сложной стратификационной системой, где главную роль играет уровень образования и где возрастает значение индивидуальных достижений человека. Снижается роль крупных городов.

Ученые считают, что политические партии утрачивают свой классовый характер. Борьба профсоюзов с нанимателями все больше переходит с национального и регионального уровней на уровень отдельных фирм.

Ослабляется контроль национальных государств за национальными рынками. Наблюдается кризис структур государства благосостояния. У стран, бывших бесспорными экономическими лидерами, появляются активные конкуренты из стран Третьего мира. Хозяйственно-политическая гегемония замещается сложным балансом множественных сил.

Происходит отказ от научной рационализации и веры в прогресс. Постмодернизм объявляет конец рационалистической науки и традиционного искусства, конец всех идеологий и классовой борьбы, конец государства благосостояния и т.п. Нарастают плюрализация и фрагментация культуры, распадаются ее традиционные направления, происходит смешение элитной и массовой культуры^16[246]. Так что речь идет о дезорганизации не только капитализма, но и вообще всей культурной среды, что не может не оказывать своего воздействия и на характер производства^17[247].

Концепции постиндустриального общества или “экономики знаков и пространства” принципиально отличаются от марксистского формационного подхода, также как и от широко известных у нас с советского времени теории стадий экономического роста У. Ростоу или технократических построений Дж. Гэлбрейта: в них наблюдается последовательный сдвиг от экономического и технико-организационного детерминизма к анализу широкого круга социокультурных факторов, лежащих в основе трансформации хозяйственных систем и периодизации общественного развития в целом, делается упор на роль знания и структур, связанных с его освоением^18[248]. Более того, речь идет о “дедифференциации экономики и культуры”, отношения между которыми не могут более рассматриваться как отношения замкнутой системы и внешней среды. Происходит превращение экономики в производство и потребление культурных артефактов, а культуры — в сферу деловых услуг^19[249].

Теории модернизации. Еще одним примером универсально-линейного видения истории служат теории модернизации, обретшие немалую популярность в 50–60-х годах. Сегодня они продолжают воспроизводиться, в том числе и у нас, в виде концепций “запоздалой” или “догоняющей” модернизации. В соответствии с их логикой существует наиболее продвинутая западная индустриальная (а ныне постиндустриальная) цивилизация, ее достижения распространяются на менее развитые народы, которые постепенно приобщаются к ее более высоким образцам. Достигается это в результате силового давления и экспансии, а также путем массового экспорта торговых, политических, культурных форм, или естественно и добровольно, когда менее развитые народы сами легко поддаются такому влиянию просто в силу привлекательности “плодов” зрелых цивилизаций. Последнему способствует всеобщая глобализация связей, достигнутая с помощью средств массовой коммуникации. Телевидение, радио и газеты, проникнув в самые отдаленные “медвежьи углы”, позволяют, не выходя из дома, узнавать то, что происходит во всех частях света. В результате наблюдается процесс всеобщей эволюции в лоно мировой западной цивилизации^20[250].

В числе модернизационных идеалов Г. Мюрдаль выделяет следующие:

• развитие рационалистической науки и планирования, рост образования;

• быстрое экономическое развитие и рост производительности;

• национальная консолидация и отстаивание национальной независимости;

• развитие политической демократии (всеобщие избирательные права, местное самоуправление);

• индивидуализация и рационализация поведения с соответствующими сдвигами в национальной культуре.

Подчеркивая “европоцентричность” указанных идеалов, Г. Мюрдаль указывает на то, что зачастую они оформляются в рамках идеологии довольно узкой интеллектуальной и политической элиты, становящейся проводником новообразований^21[251]. Большая же часть населения в странах Третьего мира так и остается не затронутой духом модернизации.

Теории модернизации подвергались основательной критике, в том числе за игнорирование специфики “развивающихся” стран (уже в самом термине “развивающиеся” заложен специфический смысл: они находятся ниже на шкале развития, но стремятся подняться вверх). Обнаружено немало примеров того, как плоды цивилизации осваивались без коренного изменения внутренних структур общества и развития не по западному пути (к хрестоматийному примеру Японии сегодня добавилось множество других). Обращалось внимание на весьма поверхностное усвоение хозяйственных и культурных образцов, на так называемую модернизацию без развития²²[252]. По сути теории модернизации рисуют глобальный поток, в который затягивается все окружающее, и это поглощение — вопрос лишь времени и сравнительных потерь.

Теории конвергенции. Любые модели однолинейного развития скрыто или явно несут в себе идеи конвергенции, не важно коммунистического или либерального толка, предрекают они унификацию материальных условий существования или воплощение абсолютной идеи. Пример конвергенции первого рода представлен в концепции техноструктуры Дж. Гэлбрейта, предсказывающей наступление господства корпоративного планирования во всех хозяйственных системах^23[253]. Примером второго рода может служить позиция Ф. Фукуямы, объявившего ни больше, ни меньше как “конец истории”. Ее также можно считать радикальным выражением однолинейного эволюционизма, в какой-то мере даже его кульминационным пунктом^24[254].

Ф. Фукуяма понимает историю прежде всего как смену разных идеологий, пронизывающих поры общественной жизни. Вершиной же творения он провозглашает либеральную идеологию, появление которой, по его мнению, и становится концом истории, ибо ничего более совершенного создать уже невозможно. Дело облегчается крахом единственного сильного противника либерализма — коммунистической идеологии, провалившейся, как утверждает Ф. Фукуяма, полностью и окончательно на всех фронтах. Грядут, таким образом, тотальная идеологическая конвергенция и всеобщее торжество Либерализма на Земном шаре.

Это стремление к универсальному состоянию роднит либералов и социалистов^25[255]. Под воздействием критики теории неомодернизации и неоконвергенции разных общественно-экономических укладов в наше время вплотную подходят к отрицанию своих исходных постулатов^26[256].

Заключение. Что объединяет, на наш взгляд, все изложенные картины? Во-первых, перед нами выраженная стадиальность развития хозяйства и общества, идет ли речь о десяти эпохах Ж. Кондорсе или пяти формациях К. Маркса, трех стадиях У. Ростоу или трех обществах Д. Белла. Во-вторых, за стадиальной эволюцией, зримо или незримо, стоит идея общего прогресса (даже конец прогресса в случае с постмодернизмом тоже выступает как своего рода прогресс, “сверхмодернизация современности”). В-третьих, более явно, будь то марксизм, пост-марксизм или анти-марксизм, эволюционному процессу придаются черты универсальности. В следующей же лекции мы обратимся к моделям параллельного и циклического развития.

Вопрос 2. МИР ХОЗЯЙСТВА: МОДЕЛИ ПАРАЛЛЕЛЬНОГО И ЦИКЛИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ

В предыдущем вопросе мы рассмотрели концепции, отражающие различные варианты линейной эволюции хозяйства и общества. Однако они не исчерпывают всех подходов к нашей проблеме. Реакцией на эти концепции стали модели, противостоящие прогрессистскому эволюционизму. Им и посвящена данная лекция. Внесистемные формы хозяйства. Множество явлений в принципе не укладывается в схемы однолинейного развития. Мощный критический аргумент выдвигают хозяйственные уклады, которые, “законсервировавшись”, существуют столетиями, а иногда и тысячелетиями, переживая все экономические стадии и политические режимы, подвергаясь довольно поверхностным изменениям. Эти уклады не назовешь ни “капиталистическими”, ни “социалистическими”. Чаще их относят к числу “патриархальных”, “архаичных”. О существовании множества таких “внесистемных” форм хозяйства писал еще в начале века А.В. Чаянов, призывавший для каждого уклада создавать свою “частную политическую экономию”^1[257]. Ярким примером в данном отношении служат крестьянские хозяйства, вообще семейное и домашнее производство. Большинство исследователей и политиков сплошь и рядом игнорируют проблемы подобных хозяйственных форм. Все, как правило, поглощены перспективами глобального развития, борьбой крупных, лидирующих хозяйственных укладов. Эти же формы “эксполярны”, они находятся вне основных полюсов (социализм-капитализм, план-рынок), где-то сбоку от основной оси, как бы на “обочине прогресса”. Принято считать, например, что традиционное крестьянское хозяйство обречено на постепенное отмирание. Однако время идет, но оно все никак не отмирает, а в ряде отношений даже оказывается по-своему эффективным^2[258].

Итак, прогресс хозяйства уже не связывается однозначно с его растущим обобществлением. Напротив, в наше время даже совершаются попытки “выворачивания” подобного прогресса: наилучшими во всех отношениях объявляются вовсе не крупные, а малые формы хозяйственной организации (заметим, А.В. Чаянову подобные взгляды не были присущи). Очарованность малыми хозяйственными формами воплотилась в знаменитом лозунге Э. Шумахера: “Малое — прекрасно”^3[259].

Двухлинейное развитие. Анализ “эксполярных” форм наталкивает нас на более важный и более общий вопрос: возможно, однолинейные модели общественно-экономического развития слишком упрощают дело? Логическим шагом к их пересмотру становится фиксирование параллелей в этом развитии, которое начинается с выделения двух цивилизационных ветвей — Западной и Восточной. Действительно, на древнем Востоке обнаружена масса явлений, не укладывающихся, скажем, в марксистскую “пятичленку”. Не было там ни рабовладения как господствующего уклада, ни феодализма в западном понимании, а вместо это наблюдались какие-то особые гибридные формы, что позволило говорить о существовании иного строя — так называемого азиатского способа производства, или азиатского деспотизма^4[260]. В чем же заключались его принципиальные черты?^5[261]

1. Частная собственность на землю и прочие средства производства остается в неразвитом состоянии, господствует коллективная собственность в двух формах: собственность государства (господствующая форма) и собственность общин.

2. Распоряжение собственностью узурпировано властью и является функцией государственных чиновников. Соответственно, правовые и политические установления стоят выше всех экономических законов, а положение человека в бюрократической иерархии оказывается важнее его личного богатства. Именно его положение в иерархии открывает основный путь к личному богатству, обратное происходит намного реже. Мы не находим здесь характерных для Запада явно выраженных экономических классов. Социальной структуре более присущи черты сословного и кастового характера.

3. Главным экономическим субъектом выступает государство, постоянно играющее активную роль в регулировании всех базовых условий хозяйственной жизни. Оно же является основным субъектом присвоения прибавочного продукта в форме “ренты-налога”. Посредством чиновничьего аппарата государство осуществляет постоянный контроль за степенью имущественной дифференциации в обществе, “подправляя” положение через систему пожалований и конфискаций.

Классическим трудом в рамках данного направления считается книга “Восточный деспотизм” К. Витфогеля, посвященная, по его терминологии, “гидравлическим обществам”. Кстати, он проводил параллели и с историей Советского Союза: не считая советский режим прямым восстановлением азиатского деспотизма, он рассматривал его как новую индустриальную версию указанного строя^6[262].

Модель матричного развития. Двухлинейное видение общественно-экономического развития можно считать серьезным шагом в сторону от традиционных эволюционных схем. Но оно тоже не лишено схематизма, ибо термином “восточная цивилизация” объединяется множество общественных систем с весьма различным хозяйственным, политическим, религиозным строем. Это буддистская Индия и конфуцианский Китай, синтоистская Япония и языческое Перу. Да и “западная цивилизация” весьма неоднородна, имеет подвижные границы.

В процессе исследования этих границ возникла модель матричного развития хозяйства и общества, развиваемая экономическим историком Ф. Броделем и социологом истории И. Уоллерстайном. Они взяли в качестве исходного объекта анализа не отдельные экономические и социальные структуры, а целостные социальные системы — так называемые мир-экономики, представляющие собой экономически интегрированные и относительно самодостаточные хозяйственные территории.

Современная мир-экономика, по И. Уоллерстайну, начала формироваться в Европе в XVI в. В отличие от древних мир-экономик, подвергавшихся дезинтеграции или вырождавшихся при имперском устройстве (Персия, Китай, Рим), европейская (или западная) мир-экономика — это экономическая общность, складывающаяся поверх границ политических империй и национальных государств. Ее базой является капиталистический способ производства, а границы определены структурой торговых связей (в первую очередь, торговлей товарами повседневного спроса), позволяющей говорить об известной экономической самодостаточности по отношению к смежным территориям и прочим мир-экономикам.

Главным фактором образования и громадного скачка, совершенного западной мир-экономикой, по мнению И. Уоллерстайна, послужили не технические изобретения и организационные новации, а территориальное размещение производительных сил. Он делит мир-экономику на три основные зоны: ядро (или центр), полупериферию и периферию, которые расчленяются по таким экономическим критериям, как сложность хозяйственных институтов, прибыльность производимых продуктов и, главное, способы контроля над трудом. Интеграция мир-экономики происходит, таким образом, на базе не функционального, а территориального разделения труда. В каждой зоне закрепляются свои способы эксплуатации труда: на периферии в большей степени используется принудительный, в том числе рабский, труд; в ядре в возрастающей мере — свободный наемный труд; а в полупериферийных зонах распространены переходные формы^7[263].

Ядро мир-экономики цементируется несколькими крепкими государствами и господствует над полупериферией и периферией. К ядру во второй половине шестнадцатого века относятся Англия, Нидерланды и северная Франция, в полупериферийные зоны входят, среди прочих, Испания, северная Италия и южная Франция, а на периферии оказываются, например, зоны Восточной Европы и Латинской Америки. Неравномерность их развития создает движущую разность потенциалов. При этом основополагающее для марксистов противостояние буржуазии и пролетариата трансформируется здесь в противостояние богатых и бедных территорий. По-иному начинает выглядеть и проблема эксплуатации^8[264].

Ф. Бродель солидарен со многими тезисами И. Уоллерстайна. Он рассматривает мир-экономику как самовоспроизводящуюся структуру, ограниченную по территории, имеющую свой центр и иерархическое строение. По сравнению с экономиками, относимыми к азиатскому способу производства и развивающимися в пределах имперских устроений, западная мир-экономика — принципиально надимперское образование.

Каждая мир-экономика, по Ф. Броделю, имеет только один центр, сердцевину которого образует какой-то мировой город, господствующий в хозяйственном отношении над всей ее территорией, хотя на протяжении развития мир-экономики этот центр может многократно перемещаться^9[265]. Соответственно, каждый раз мир-экономика меняет форму, пересматривает свои периферийные области.

Расхождение позиций с И. Уоллерстайном заключается даже не в том, что Ф. Бродель связывает рождение западной мир-экономики с Италией XIII в. и более гибко подходит к определению ее географических границ. Если И. Уоллерстайн рассматривает преимущественно экономические и отчасти политические реальности, то подход Ф. Броделя более культурологичен. Он пытается связать экономику, политику, культуру и социальную структуру. Причем не только экономика, но и каждая из сфер может быть представлена в виде расходящихся концентрических кругов: скажем, мир-экономика и мир-культура вовсе не обязательно совпадают в пространстве.

Ф. Бродель выступает за совмещение событийного подхода с анализом долговременной перспективы, связанной в первую очередь со сферой культуры, обладающей относительной устойчивостью по сравнению с более подвижными сферами экономики и политики. Но и сами хозяйственные явления также целесообразно рассматривать как плод кумулятивных исторических изменении. Ф. Бродель выделяет так называемые вековые тенденции в развитии мир-экономики как фазу максимальных циклов, которые, вместе с кондратьевскими циклами, рождают, по его выражению, двухголосную “музыку долгосрочной конъюнктуры”.

Но главное состоит в том, что, представленная матричная модель ставит на место линейной последовательности одновременность, синхронность развития исторических хозяйственных форм.

И даже наиболее передовые экономики оказываются неоднородными, содержат, говоря, словами Ф. Броделя, своего рода “ямы” — слаборазвитые анклавы^10[266].

Цивилизационные подходы. Смещение акцента на культурологическую