Материалистическая модель

Материализм как философская доктрина утверждает, что все, что существует, имеет, в конечном итоге, физический характер. Согласно материализму, бытие тождественно материи, т.е. множеству объектов, которые обладают пространственными и временными характеристиками, имеют массу или являются электрическим зарядом. Любые другие, сколь угодно сложные образования являются, в конце концов, ничем иным, как системами, которые состоят из тех объектов и подчиняются тем закономерностям, которые изучает физика. Конечно, множество видов существующих материальных образований шире множества видов тех объектов, которые изучает собственно физика. Кроме элементарных частиц и атомов существуют также химические элементы, молекулы, клетки живых организмов и целые организмы и множество других, относительно самостоятельных материальных образований, которые подчиняются не только физическим, но своим собственным законам, в частности, биологическим.

Хотя последнее утверждение и верно, однако в нем ничего не содержится такого, что хоть как-то ставило под сомнение материалистическую доктрину. Просто пока еще наши знания о материальных системах достаточно ограничены и поэтому у нас пока нет всеобщей теории материального, т.е. нет такой теории, на основе которой можно было бы объяснить все множество специальных естественнонаучных законов в качестве частных случаев физических закономерностей. Однако уже сейчас можно с уверенностью сказать, что сколь бы разнообразными и относительно сложными не были специальные объекты отдельных естественных наук, все они не что иное, как разные виды материальных образований и ничего более.

Единственная принципиальная проблема, которая стоит перед материалистической доктриной – это проблема сознания. Дело в том, материализм, если последовательно придерживаться этой доктрины, предполагает, что ни идеального, ни «психической реальности» как чего-то самостоятельного не может быть принципе. Ни в виде субстанции (души), ни в виде каких-либо особых «нематериальных свойств».

Если обратиться к истории философской мысли, там нетрудно отыскать попытки материалистического объяснения феномена сознания. Одним из первых такую попытку предпринял древнегреческий философ Демокрит, который считал, что все существующее состоит из физических объектов, которые столь малы, что оказываются недоступными для восприятия. Эти объекты он назвал «атомами». Демокрит считал, что атомы телесны, поскольку обладают величиной и формой, которые необходимы для любого физического тела. Согласно Демокриту, существуют только атомы, и ничего кроме атомов. Все существующее есть либо отдельный атом, либо собрание атомов, в том числе и «душа», которая состоит из множества атомов, которые подобны особым атомам огня.

В XVIII веке Жюльен Ламетри (1709 – 1751), французский врач и философ, придерживавшийся материалистических взглядов, в работе «Человек-машина» высказал мысль, что во всей Вселенной существует только одна различным образом видоизменяющаяся материальная субстанция. Полемизируя с Декартом и его сторонниками, Ламетри писал, что «душа – это лишенный содержания термин, за которым не кроется никакого определенного представления и которым ум может пользоваться лишь для обозначения той части нашего организма, которая мыслит»^[77]. Он также считал, что «мысль» является таким же свойством организованной материи, какими являются «электричество», «способность к движению», «непроницаемость» и «протяженность».

В XX веке Карл Гемпель (1905 – 1997), немецкий и американский философ, в статье «Логический анализ психологии» сделал предположение, что никакой психофизической проблемы нет вообще, точнее, это псевдопроблема, которая возникла вследствие неправильного употребления научных терминов. По мнению Гемпеля, психология – как наука – должна состоять только из таких утверждений, которые поддаются верификации и ни в коем случае не должна использовать метод интроспекции. Соответственно, психология не должна что-либо говорить о ментальных состояниях, которые доступны лишь посредством самонаблюдения, так как последние неверифицируемы и в силу этого бессмысленны для стороннего наблюдателя.

При этом Гемпель не считал, что, например, утверждения человека о том, что он «думает», что ему «больно» или что ему присущи определенные эмоции вообще бессмысленны. Однако он высказал мнение, что значения подобных утверждений должны быть представлены таким образом, чтобы их можно было проверить. В целях пояснения Гемпель предложил проанализировать высказывание «У Пола болят зубы». Для того чтобы понять значение этого утверждения, нам нужно рассмотреть условия, которые могли бы сделать его истинным. По мнению Гемпеля, это бихевиоральные (поведенческие) условия. Человек, у которого болят зубы, вероятно, кричит и жестикулирует, а когда его спрашивают, что с ним, он искренне отвечает, что у него болят зубы, к тому же в его зубе наблюдаются признаки загнивания, а в его кровяном давлении и центральной нервной системе могут быть отмечены изменения.

Важно понимать, что Гемпель отнюдь не утверждал, что все эти поведенческие и физиологические феномены суть лишь симптомы чего-то другого – зубной боли; как раз наоборот, он говорит, что это и есть то, что значит иметь зубную боль. Упоминание их и есть придание значения словосочетанию «зубная боль». Таким образом, слово «боль» есть лишь сокращенная запись того факта, что субъект ведет себя определенным образом. По мнению Гемпеля, «все осмысленные психологические утверждения, т.е. верифицируемые в принципе, переводимы в утверждения, которые включают в себя только понятия физики и не включают психологических понятий»^[78]. Следовательно, утверждения психологии суть физикалистские утверждения и поэтому психология – это часть физики.

Согласно Гемпелю, когда мы увидим, что слова типа «сознание» являются лишь сокращенными терминами для обозначения телесного поведения человека, то просто не останется концептуального пространства для т.н. «психофизической проблемы». Для того чтобы это разъяснить, Гемпель проводит аналогию с ходом часов. Сказать, что часы «идут», значит просто кратко сказать, что все их части правильно функционируют, в частности, что их стрелки движутся соответствующим образом. Но было бы ошибкой предполагать, будто «ход часов» есть что-то помимо этого правильного функционирования. То есть, не следует думать, будто функционирование часов есть только симптом или знак чего-то еще, что называется «ходом» часов. Сходной концептуальной ошибкой было бы предположение, будто сознание есть нечто помимо телесного поведения, что подобное поведение есть лишь симптом или знак ментальности или что сознание может существовать как своего рода остаток, после того как прекратится какое-либо телесное поведение. Гемпель считал, что эти утверждения не ложны, но бессмысленны, ибо представляют собой неправильное употребление психологических терминов.

Можно было бы привести примеры высказываний других мыслителей, думавших сходным образом, однако и этих достаточно, чтобы показать главную ошибку тех, кто рассуждает о душе или сознании подобным образом. Ошибка эта состоит в попытке описания ментальных явлений – представлений и мыслей – на том же самом языке, т.е. с использованием тех же самых терминов, какие используются для описания материальных объектов. «Душа», если понимать этот старинный термин не как-то неясно, мистически, и не как что-то субстанционально-идеальное, а как обозначение феномена единства сознания, т.е. понимания того, что множество моих мыслей и чувств принадлежит именно мне, а не кому-то еще, конечно существует и осознается мной в любой момент, когда я об этом думаю. Однако ведь совершенно ясно, что это единство сознания не есть скопление атомов, то есть массивных пространственно протяженных вещей. И мысль тоже существует, например, как утверждение «7 + 5 = 12», но она же не есть «электричество», которое представляет собой движение электронов и ничего более.

Возможно, с Гемпелем согласиться можно, если речь идет о других, которые, действительно, нам даны только с внешней стороны их поведения. Однако, вряд ли с ним полностью согласится сам носитель сознания, думая о своих собственных мыслях и переживаниях. И к тому же легко представить себе ментальное состояние без какого-либо его проявления в бихевиоральной форме[79]. Поэтому проблема нуждается в дальнейшем прояснении.

Очевидно, что материализм как философская доктрина, которая претендует на целостное, монистическое описание реальности не может отказаться от попыток материалистического же описания и объяснения сознания. Ясно и то, что сделать это как бы «наспех», т.е. просто приспособить термины, взятые из разных областей естествознания, для описания сознания невозможно. Так же как невозможно напрямую свести термины психологии к терминам физики. Что же делать?

Возможно, ответ на данный вопрос с точки зрения материализма состоит в том, что ментальные явления, которые даны сознанию через процедуру его внутреннего самовосприятия – это не проявления некой идеальной, скрытой за ними сущности, а как бы другая сторона того же самого, что описывают естественные науки, но только данная субъективно. Для того чтобы это разъяснить рассмотрим следующий пример. Допустим, мы пытаемся понять, что из себя представляет компьютер, т.е. устройство, которое с одной стороны, материально, так как состоит из множества вещественных элементов – разнообразных плат, дисков и проводов, но, с другой стороны, оно также включает в себя и как бы «нематериальный» элемент – программы.

Если попытаться мыслить компьютер как программно-аппаратное устройство с материалистической точки зрения, то можно сказать, что он целиком и полностью представляет собой материальное образование, как на аппаратном уровне (что в принципе не может вызвать сомнения), но также и на программном. Дело в том, что программе, т.е. алгоритму, последовательности действий данного устройства, всегда соответствует определенное физическое явление в устройстве самого компьютера. Например, если компьютер включен, то элементам алгоритма работающей на нем программе всегда можно поставить в соответствие электрическое состояние определенных конденсаторов в оперативной памяти или какой-либо участок постоянной памяти, представляющий собой электромагнитное явление (в случае одного типа этой памяти) либо же являющийся искривлением поверхности (в случае другого типа памяти). Но компьютер можно мыслить и идеалистически, т.е. отдельно аппаратную и программную части. В случае данного подхода, программную часть можно мыслить и саму по себе, как чистую логику, т.е. как систему числовых отношений, которая существует независимо от аппаратной части в виде вечных идеальных сущностей и которая проявляет себя различным образом. Иногда она проявляет себя в виде идей того, кто о ней сейчас думает или думал раньше, иногда в виде последовательности физических процессов тех устройств, на которых она установлена.

Следует заметить, что приведенный пример – это достаточно грубая аналогия, которую нельзя понимать слишком буквально. Мысленный пример с компьютером, тем не менее, позволяет заметить одну интересную особенность. Дело в том, что даже если мы знаем, как определенный элемент программного кода представлен физически в компьютере в виде электрического состояния определенных конденсаторов (элементов памяти) мы – отталкиваясь только от этих знаний – всё равно не можем сказать, что на программном уровне соответствует этим данным. Дело в том, что такие данные, как числа, символы алфавита, цвета, звуки, т.е. то, что записано на высокоуровневом языке программирования в виде абстракций и что обрабатывается соответствующими программами, например, Excel или Word, на низкоуровневом языке программирования, ассемблере, представлено в виде т.н. «двоичного кода» или «1» и «0», которым, на физическом уровне соответствуют состояния заряженности либо нет конденсаторов. Соответственно, если изучать компьютер только как физический объект, и точно знать в каком электрическом состоянии находятся его конденсаторы, то на основании только этого нельзя сделать вывод о том, какому значению пользовательской программы соответствует то или иное состояние конденсатора. Или – если сказать то же самое, но проще – из знания архитектуры ЭВМ нельзя вывести знание о конкретных особенностях программ, работающих на основе этой архитектуры (если до этого не знать, что они собой представляют).

Рассуждения, подобные только что приведенным, можно обнаружить в статье «Материальное сознание» современного американского философа Дональда Дэвидсона (1917 – 2003). В этой статье Дэвидсон описывает работу воображаемого робота, который своим поведением пытается точно копировать поведение человека. С одной стороны, этот робот является техническим устройством, машиной, поведение которой подчиняется физическим законам. Но с другой стороны, зная точно, как функционирует это материальное устройство, мы, тем не менее, ничего не можем сказать о смысле его действий (под смыслом в данном случае понимается запрограммированный алгоритм поведения), если конечно нам не известна сама программа. То же самое касается и человека. Дэвидсон, в частности, приводит следующий пример: эквивалентное в физическом смысле действие человека может иметь совершенно разный смысл в рамках определенных культурных ситуаций. Соответственно, точное описание данного действия в физическом смысле никак не может способствовать пониманию того, что имеется в виду в рамках определенного культурного контекста. Улыбка, например, с физиологической точки зрения, – это определенное движение мышц лица (губ, глаз и щёк). Однако в контексте человеческих взаимоотношений она может означать самые разные переживания: от одобрения до насмешки. Соответственно, описание улыбки только с физиологической точки зрения не способно передать, что же она значит с точки зрения психологии и культуры человеческих отношений.

Из сказанного следует, что даже если придерживаться последовательно материалистического взгляда на природу сознания, то отсюда вовсе не следует, что т.н. «ментальное» (мыслимый смысл чего-либо) может быть без ущерба для своего содержания описано на языке физики (как того хотел Гемпель).