Современный Китай: проблемы развития

Убедившись в том, что экономические принципы марксистского социализма с его отрицанием частной собственности и лишением людей заинтересованности в труде ведут к тупику, – а это наглядно и неоспоримо проявилось в ходе гигантских социальных экспериментов Мао, начиная с большого скачка 1958 г., – руководство страны буквально вынуждено было предпринять радикальные реформы с тем, чтобы возродить интерес людей к труду, к его результатам. В этом и была суть реформ, наделивших крестьян собственными участками земли и предоставивших возможность каждому завести собственное дело или принять участие в работе приватизированного предприятия, основанного на так называемой коллективной собственности и получившего права юридического лица.

Реформа быстро дала необходимый эффект, особенно в деревне. Но реализация ее означала крах маоистского, а по большому счету – марксистско‑социалистического режима в Китае. Практически Китай достаточно быстрыми темпами возвращался к тем отношениям, которые в нем господствовали до Мао. Структура такого рода уже не раз характеризовалась в предшествующих главах применительно к разным странам и даже в разное время (XIX и XX вв.). Это была переходная структура, которая хранила в себе мощный пласт традиционных форм хозяйства, основанных на привычной восточнодеспотической командно‑административной системе отношений с существенной ролью государственного сектора в экономике, и которая в то же время была уже хорошо знакома с рыночно‑частнособственническим хозяйством. Возникла она в Китае еще в конце XIX в. и благополучно просуществовала, пережив ряд модификаций, до середины XX в., когда и начала гнуться и ломаться под нажимом экспериментов Мао, целью которых было изжить в этой структуре ее рыночно‑частнособственнический пласт, оставив лишь модернизованный в сталинском духе традиционный восточно‑деспотический. Крах маоистских экспериментов и всей сталинской модели в ее китайскомаоистской интерпретации как раз и означал возврат к смешанной домаоистской структуре, еще хорошо знакомой массе переживших маоизм китайских тружеников. Возврат, собственно, и обеспечил тот экономический эффект, которому не устают удивляться наблюдатели со стороны: измученный десятилетиями бесплодного труда на обезличенных огосударствленных предприятиях в городе и деревне китайский труженик с охотой взялся за производительный труд на себя. Но у импульса, о котором идет речь, были свои естественные пределы действия, причем очень скоро стало ясно, что пределы уже достигнуты.

Речь о том, что при смешанной экономике с преобладающими еще государственным сектором и командно‑административной системой нет условий для подлинного расцвета рынка. И отнюдь не только потому, что в Китае нет демократических свобод.

Такого рода свобод долгие десятилетия не было и на Тайване, они вообще не свойственны традиционной китайской культуре. На Тайване после 1949 г. была достаточно деспотическая власть, по сути та же традиционная командно‑административная система. Но коренным отличием ее от пекинской было то, что эта власть – наподобие, скажем, современной турецкой – изначально ориентировалась на еврокапиталистическую модель и потому активно поддерживала процесс становления частного капитала, собственности, предпринимательства. Пекинские власти в ходе реформ после Мао не могли себе позволить Открыто взять курс на капитализм, даже если бы захотели. С 1989 г. они отчетливо видели не внушающий оптимизма пример СССР, вступившего на путь структурной перестройки и быстрыми темпами обретавшего состояние нестабильности. Впрочем они и до этого вполне адекватно ощущали, что любое послабление в сфере социально‑политической и идеологической, любая уступка требующим демократических реформ студентам и интеллигентам означали бы не просто дестабилизацию жесткой коммунистической структуры, но и быстрый развал страны. Не забывали они и об ответственности, которую каждый из причастных к власти после этого должен был бы нести.

Собственно, к этому и сводится основная проблема развития страны после успешной реформы и убедительно проявивших себя первых ее результатов. Все дело в том, что у экономического развития по рыночно‑частнособственническому пути есть своя жесткая внутренняя логика. Цены отпущены, значительная часть ресурсов и предприятий приватизирована, рынок заработал и набирает обороты. Обороты раскручивают гигантский механизм, который грозит серьезными осложнениями. Любому специалисту понятно, что сколько‑нибудь развитый рынок несовместим с авторитарным режимом и с командно‑административными формами контроля над страной. Всюду, ще упомянутый рыночный механизм раскручивался, командноадминистративные структуры, до того энергично и целенаправленно его поддерживавшие, должны были уйти, сойти с политической сцены. Так было на Тайване, в Южной Корее, Турции. Необычность Китая в том, что механизм раскрутился, а представляющие командно‑административную структуру коммунистические руководители уходить не хотят, да и не могут. В результате возникает эффект перегретого котла, вот‑вот готового взорваться.

Стоит напомнить читателю, что «перегрев экономики» как термин вошел в официальную лексику Китая еще в середине 80‑х. И термин вполне соответствовал реалиям. Экономика развивалась быстрыми темпами, а административно‑политическая структура за ними не поспевала и сознательно делала все, что от нее зависело, дабы умерить темпы развития, грозившие снести все преграды. Создавалась явственная ситуация перенапряжения, рождавшая эффект массового дискомфорта. Производители напирали, управители с трудом сдерживали напор, а отражавшая интеллектуальный потенциал нации интеллигенция начинала все громче требовать демократизации, что на практике означало завуалированные требования к коммунистическому руководству уйти от власти. Требования эти в конце 80‑х годов звучали год от года все громче, причем к ним прислушивались влиятельные лица в руководстве, включая генсека КПК Ху Яо‑бана и сменившего его на этом посту Чжао Цзы‑яна. Беда была в том, что у обоих генсеков не было той власти, что в других коммунистических странах обычно бывала у генеральных секретарей правящей партии. В Китае реальная власть продолжала оставаться в руках формально отошедшего от нее архитектора реформ Дэн Сяо‑пина. И именно к нему, к Дэну, апеллировали недовольные партаппаратчики, вполне справедливо видевшие в возможных уступках демократическому напору начало конца режима.

Дэн Сяо‑пин, насколько можно понять по ситуации, достаточно долго колебался. Он не мог не сознавать, что требование политических реформ разумно и справедливо, что без них, т. е. без приведения политической, социальной, правовой структуры общества в соответствие с энергичным движением по рыночно‑частнособственническому пути, упомянутое движение застопорится, а «перегрев» внутри страны будет способствовать стагнации. Но он не менее четко сознавал – имея к тому же перед глазами то, что происходило в конце 80‑х годов в СССР и Восточной Европе, – что согласие на радикальные политические реформы быстро приведет режим к краху с непредсказуемыми последствиями для страны. Выбор между Сциллой и Харибдой был сделан в пользу меньшего, как его понимали коммунистические руководители Китая, зла. Демократическое движение студентов, выплеснувшееся летом 1989 г. на улицы и площади Пекина, было раздавлено проехавшимися по живому на площади Тяньаньмынь танками. Студентов направили по вузам на идеологическое перевоспитание. Снова подняли голову махровые коммунистические реакционеры. Главным козырем обвинителей стали упреки демократам в том, что они – сторонники буржуазного либерализма, какими они в действительности и были (стоит заметить, что сам этот термин, будучи использован в соответствующем контексте, стал в Китае на рубеже 90‑х годов не только идеологическим клеймом, но прямо‑таки чем‑то вроде ругательства).

Экономика Китая после 1989 г. продолжала развиваться, хотя и более сдержанными темпами. Все чаще сталкивалось это развитие с невидимыми преградами и очевидным противодействием, связанным с сохранением правящей однопартийной структуры и административнокомандного режима, отнюдь не отказавшихся от своих лозунгов и принципов. Более того, требование сохранения и усовершенствования «социализма с китайской спецификой» стало привычной нормой официальной лексики, как целиком сохранилась и соответствующая этой лексике манера поведения правящих верхов. А после крушения СССР коммунистические верхи явно с облегчением вздохнули, поздравляя друг друга с их выбором в 1989 г. Впрочем, уже весной 1992 г. все тот же неутомимый Дэн Сяо‑пин снова повернул руль в сторону продолжения радикальных реформ. Капитализм и буржуазный либерализм, похоже, скоро уже не будут клеймиться в Китае. Напротив, они станут маяком, ориентиром в пути. Это вполне ясно уже сегодня, в 1993 г.

Совершенно очевидно, что об успехах в движении по пути марксистского социализма не может быть и речи. Что же тогда такое «социализм с китайской спецификой»? Если кто‑либо в современном Китае все еще полагает, что это и есть движение страны к светлому будущему в стиле Маркса и Мао, то он ошибается. Сегодня Китай в пути. Конечно, путь может продлиться еще долго – страна огромная и не спешит, даже нарочито тормозит. Но путь уже совершенно определен. Это общий для всего развивающегося мира путь, давно уже реализованный передовыми странами Дальнего Востока с его конфуцианскими цивилизационными ценностями, установками и традиционной моделью поведения. Это путь Японии и Тайваня, Южной Кореи и Сингапура. И разговоры о «социализме с китайской спецификой» в этой связи не более, чем камуфляж. Смысл же лозунга в том, чтобы выиграть время и предотвратить взрывчатый процесс, что так наглядно проявил себя в ходе детоталитаризации иных марксистско‑социалистических режимов прежде всего СССР.

Китай идет по пути того самого буржуазного либерализма, с которым всех в этой стране еще призывают бороться. Иного пути у него нет по той простой причине, что без норм и институтов буржуазного либерализма (разумеется, в дальневосточной их модификации – японской, тайваньской и т. п.) не может быть простора для активной рыночно‑частнособственнической экономики, а без такой экономики, как показал собственный столь дорого обошедшиися стране опыт последних десятилетий, нет выхода из нищеты и отсталости, нет и не может быть успехов в развитии. Но – с точки зрения руководства, от которого это прежде всего и зависит, – пусть страна идет по этому пути как можно медленнее и плавнее. Пусть уйдет в небытие поколение ветеранов войн и революций и займет свое место у руля правления страной следующее, более прагматичное поколение, все еще, как показывает опыт, приверженное коммунистическим идейным ценностям. За ним вскоре придут новые люди, для которых эти ценности будут уже относительными и которые не будут нести на себе груз ответственности за содеянное в ходе экспериментов. Вот им и карты в руки. Именно они и начнут поворачивать руль политических реформ, приводя административную практику в соответствие с требованиями рынка. По сравнению с сильно обогнавшими его соседями. Южной Кореей, Гонконгом или Тайванем, Китай запаздывает. Он слишком много времени и сил отдал не оправдавшим себя экспериментам. Но он уже идет по единственно верному пути и рано или поздно окончательно покончит с марксистским социализмом.

Вьетнам

К моменту капитуляции Японии во второй мировой войне наиболее серьезной организованной силой во французском Индокитае была компартия, руководитель которой Хо Ши Мин в сентябре 1945 г. возглавил временное правительство Демократической Республики Вьетнам. Правда, последующие события и процессы внесли свои коррективы и во многом изменили ситуацию. Франция способствовала формированию независимого от Ханоя южновьетнамского государства со столицей в Сайгоне, вследствие чего Вьетнам на долгие годы оказался в огне гражданской войны. После ухода французов из Индокитая в 1954 г. южновьетнамское правительство стало опираться на активную поддержку США, причем неудачи в борьбе с Северным Вьетнамом побудили США ввести во Вьетнам свои войска. Почти десятилетие, с 1965 по 1973 г., американцы принимали участие в войне во Вьетнаме, но успеха не добились. В 1975 г. пал Сайгон, и весь Вьетнам вновь оказался под контролем северовьетнамских коммунистов.

Распространение на южную часть страны с ее процветающим сайгонским регионом марксистской экономической модели в ее весьма жестком сталинско‑маоистско‑вьетнамском варианте привело к ликвидации там частной собственности и рынка и, как следствие, к быстрой экономической стагнации. Конец 70‑х – начало 80‑х годов прошли во Вьетнаме под знаком нарастающего ухудшения экономического положения, несмотря на ту весомую помощь, которую оказывали этой стране СССР и другие страны марксистского социализма. Еще более ухудшилась обстановка во Вьетнаме после введения вьетнамских войск в Камбоджу и конфликта в связи с этим с Китаем.

Конфликт с Китаем побудил Вьетнам еще более сблизиться с СССР, который, однако, в 80‑х годах уже был не в состоянии спасти Вьетнам от экономического краха, с каждым годом становившегося все очевиднее и ощутимее. В пришедшем после смерти Хо Ши Мина (1969) к власти руководстве возникли противоречия по вопросу о том, как выйти из кризиса, по какому пути пойти. Пример реформ в Китае был толчком к решительным действиям, а начало перестройки в СССР (1985) – сигналом для них. Смена руководства означала, что Вьетнам с его 65‑миллионным населением готов к решительным реформам.

Экономическая реформа во Вьетнаме, во многом напоминавшая по духу ту, что была начата за несколько лет до того в Китае, принесла, причем достаточно быстро, существенные результаты. Рынок наполнился товарами, темпы развития стали быстро расти. Как и в Китае, некоторые слои населения пытались сочетать движение в сторону реформ с требованиями политической либерализации. Но вьетнамское руководство компартии, как и китайское, осталось твердым не столько в своих убеждениях, сколько в стремлении крепко держать власть в своих руках. Курс на социалистическое развитие формально продолжал декларироваться, хотя в реальности Вьетнам, как и Китай, на рубеже 80–90‑х годов уже уверенно шел по рыночно‑частнособственническому пути. Правда, движение его по этому пути было значительно медленнее и труднее, чем в Китае, да и сопровождалось оно прежними административными притеснениями. Не случайно многие вьетнамцы именно в эти годы стремились покинуть свою родину. Впрочем, Вьетнаму все же удалось выбраться из состояния кризиса, и ныне он демонстрирует экономические успехи, что, вопреки каждодневным лозунгам, убедительно доказывает в глазах его же собственного населения преимущества рыночного капитализма перед редистрибутивной системой марксистского социализма.

Северная Корея

В результате изгнания японцев из Кореи в 1945 г. эта страна обрела свою независимость. Но реалии послевоенного времени и советско‑американское соперничество на Дальнем Востоке привели к тому, что в 1948 г. Корея оказалась разделена на две части вдоль 38‑й параллели. В Северной Корее, находившейся в зоне влияния СССР, в 1948 г. была провозглашена Корейская Народно‑Демократическая Республика, во главе которой стал офицер советской армии Ким Ир Сен. Достаточно быстро новый руководитель решительными мерами обеспечил себе диктаторскую власть в стране. Используя привычные методы тоталитарного режима, умноженные на восточно‑деспотические традиции и культ социальной дисциплины среди населения, ставший президентом Ким добился абсолютного господства, сделался кем‑то вроде живого бога для населения КНДР.

Введенный Ким Ир Сеном режим существования не раз описывался очевидцами и не имеет себе равных. Абсолютный регламент со строгими проработками и жестокими наказаниями за его нарушения превратил страну с 22‑миллионным населением в коммунистическую казарму, в реальное воплощение самых страшных утопий типа оруэлловской.

Индустриальная основа страны, заложенная и с успехом совершенствовавшаяся еще японцами, была реконструирована и усилена новым режимом. Высокая традиционная культура труда в сочетании с жесткой дисциплиной казармы позволила достичь определенных результатов в экономике. Пропаганда, закрывшая доступ людям к иным средствам массовой информации, кроме тех, что даются по официальным каналам, создала в стране культ великого руководителя, а заодно и его сына, которого Ким Ир Сен официально провозгласил своим наследником. Ветры перемен, охватившие на рубеже 80 – 90‑х годов страны марксистского социализма, пока что обошли север Кореи. Здесь все по‑прежнему. Однако престарелый президент не может не волноваться за будущее своего режима, не может не сознавать, что рано или поздно изменения коснутся и КНДР. С одной стороны, он лихорадочно готовится к борьбе не на жизнь, а на смерть, ускоренными темпами создавая оружие массового уничтожения. С другой – стремится наладить контакты с процветающей Южной Кореей, тесных связей с которой он тем не менее боится как огня.

В конце 1991 г. Южная Корея заключила с КНДР соглашение о перемирии, ненападении, сотрудничестве и обменах, что призвано было способствовать снижению напряженности в отношениях между обеими частями в прошлом единой страны. Параллельно с этим американцы вывели из Южной Кореи подразделения, оснащенные ядерным оружием, и тем лишили КНДР оснований для продолжения работ над созданием атомной бомбы. Но в 1993 г. режим Кима демонстративно отказался от сотрудничества с МАГАТЭ, что означало неприятие любого контроля за его ракетно‑ядерной программой. Не вполне ясно, как пойдут события дальше. Северная Корея явно приближается к состоянию кризиса.