Понятие исихазма и его значение для церковного искусства.

«Исихия» - греческое слово, которое переводится как «молчание», хотя филологи находят и более сложные оттенки. Здесь речь идет об историческом периоде исихастских споров, которые имели место в Византии в 14 в. Эти споры имели огромное значение для всей последующей истории Церкви – огромное богословское значение и значение для иконописи, для церковного искусства.

Эти споры происходили вокруг афонской практики «умного делания» - афонской молитвенной практики. Дело обстояло так, что афонские иноки подвизаясь определенным образом, выработав определенную аскетическую практику, утверждали, что они видят Фаворский свет, что Господь подвижникам афонским открывает Себя в том самом свете, который апостолы видели на горе Фавор. Уже это связывает нас с известным иконописным сюжетом «Преображение».

Некий Монах Валаам, приехавший на Афон из Колабрии (область Италии, где было много православных) и воспитанный в духе западного религиозного опыта, хотя и считавший себя православным, услыхав про эти откровения афонских подвижников, счел, что это не православное учение, что это ересь, и разгорелся спор. В защиту афонских подвижников выступил знаменитый отец Церкви Григорий Палама, который и победил в споре, а еретиком оказался Валам и некоторые другие лица, вступившие в спор (Акиндин). Учение афонских монахов и Григория Паламы было принято церковным учением.

Это учение о том, что различие в Божестве не вносят сложности в Божество. Бог прост по природе, хотя различия некоторые мы делаем. Это учение антиномическое, т. е. состоящее из противоречий, которые могут быть сняты не на уровне рассуждений, на более высоком уровне. Скажем, один не равен трем. Но мы признаем, что один равен трем – это антиномия. Точно так же Г. Палама ввел новую антиномию в учение о Боге – учение о том, что мы различаем в Боге сущность и энергии. Сущность Бога абсолютно непознаваема; Бог познается в Своих энергиях, которые являются нетварными энергиями. Есть и тварные энергии, но здесь речь идет о Боге, в котором есть Бог и нетварные энергии, т. е. это тоже Бог. Непостижимым для нас образом Бог познается, будучи непознаваемым. Оставаясь всецело непознаваемым. Он открывает нам Себя в нетварных энергиях, в которых присутствует вся непознаваемая сущность Божия.

И вот Фаворский свет, по учению Г.Паламы, и есть одна из таких нетварных энергий, в которых Бог являет Себя как бы целиком, но сущность Его при этом остается целиком не познаваемой. Нетварных энергий в Боге бесчисленное множество, и некоторые из них мы знаем. Скажем, Имя Божие – это тоже нетварная энергия Божия.

Это имеет значение для церковного искусства, поскольку иконопись изображает в знаках; в тварных знаках она учит нас о невидимом и нетварном Боге. В качестве знаков она берет формы и краски видимого мира. И здесь очень важно, можно ли при помощи этих красок и форм видимого мира предать учение о невидимом мире. Т. Е. каково соприкосновение видимого и невидимого миров? Соприкасаются они или нет? Здесь и встает вопрос о Фаворском свете.

Для Варлаама и его последователей Фаворский свет – это тварный, но очень сильный свет, увидев который, люди попадали навзничь, ослепленные, как от вспышки ядерного взрыва. Г.Палама задал вопрос: а почему же никто больше этого света не увидал? Почему его не увидели на других горах? На самом деле это, конечно, свет особый. Это тот свет, который Серафим Саровский показал Мотовилову в недавнем прошлом у нас в стране и о котором учили многие Отцы Церкви.

Тогда встает вопрос для церковного искусства: если это был тварный свет, то его можно изобразить, посмотрев в окно? А если это был нетварный свет то мы его можем изобразить только через посредство знака. И тогда свет тварный, т. е. солнечный свет, становится для нас знаком другой природы, знаком этого нетварного света, его грубым аналогом, тварным образом и подобием нетварного света, имея который, мы и можем говорить о свете нетварном. Так же, как мы словами обозначаем свет, так мы можем и через самый свет обозначить божественный нетварный свет.

Это очень важно потому что такое положение заставляет нас в самом деле весь видимый мир рассматривать как систему знаков мира невидимого и мира Божественного, хотя мир невидимый есть мир тварный и мир нетварный. Бог не сотворен в Своей сущности, в своих энергиях, но Он сотворил видимые миры. Все эти невидимые миры и нетварного Бога мы изображаем только при помощи знаков видимого тварного мира. Это обусловливает в искусстве разработку особого языка - языка знаков. Совершенно ясно, что если мы свет и каждую окрашенность рассматриваем как знак нетварного и невидимого, то для нас все в мире просто становится системой знаков.

Здесь нужно поблагодарить Бога, что Он дал нам богатейшую красочность мира. Ведь если бы мир был черно-белым, как скучно было бы жить в таком унылом и безрадостном, однообразном космосе, в котором мы все различали бы как в сумерках, только по тональности. Но Бог и даровал нам бесконечное многообразие красочности именно потому, что это аналог мира невидимого, чтобы дать нам понятие о бесконечно превосходящем богатстве мира невидимого. Поэтому икона может быть написана по-настоящему только яркими и полуяркими локальными цветами, плоскостями цветовыми, которые имеют графический характер потому, что они в силу закона , о котором я говорю, являются знаками. Знаем ли мы всякий раз, что за этим знаком? Можем ли мы эти знаки расположить в форме какой-то системы, какого-то языка? Почти нет. Можем, но только отчасти. Строго закрепленной знаковой системы в нашем искусстве так и не сложилось, и это хорошо, потому что дает творческую свободу художнику, заставляет его опираться на свою творческую интуицию в тех рамках, которые Церковь устанавливает в виду канона и богословского учения.

Все это связано с духовным опытом, с какой-то аскетической практикой, с которой и начался спор. Появилась ли эта аскетическая практика тогда, когда появились споры, т. е. в 14 в.? Конечно нет. Эта практика постоянна в Церкви, она восходит к ранним христианским временам. Точно так же иконописная практика постоянна в своих приемах. Иконопись со времен, когда она вышла из катакомб, быстро развивается как язык и сохраняет его постоянно. Меняются только частности, школы, но сам язык остается неизменным., как эта практика. И практика эта такова потому, что здесь имеется, во-первых, постоянное, равное самому себе, неизменное аскетическое учение Отцов Церкви, которое поэтому нам очень важно, иначе мы ничего не будем понимать. А во-вторых, литургический аспект. Два эти аспекта и порождают икону – мы приходим к тому же результату. Но сейчас мы рассматриваем под углом исихазма.

Аскетический литургический аспекты тесно связаны друг с другом. Самослужение литургии и всякое богослужение требует от нас внимания и хотя бы элементарной аскетической практики, следования аскетической традиции – хотя бы элементарного поста, даже и современном примитивном виде. Этого нет в западном христианстве. И вот когда католики начинают об этом учить и говорить, они этого не понимают. Их богословие не различает Фаворского света как нетварного света – этого учения там нет. Они на этом пункте споткнулись и остались в стороне. Поэтому католическая живопись вся натуралистична, это просто изображение видимых форм. Потому что нет учения, разработанного Г. Паламой. поэтому и аскетическая практика не нужна для католического художника – это просто религиозная живопись, и больше ничего. Поэтому там нет по существу иконы.

Эти аспекты – литургический и аскетический – тесно связаны с православной антропологией, т. е. учением о человеке. Вся аскетика – это и есть учение о человеке. И у всех Отцов Церкви мы находим драгоценные свидетельства о духовной природе человека, которые имеют очень большое значение для понимания иконы в исихастском аспекте.

Исихазм – это молчание. Молчание - это поистине золото. Народная мудрость здесьправа. Афоризм Отцов Церкви: «Молчание есть тайна будущего века». Поэтому так много в Церкви говорится о тишине. Исихия, это благодатное молчание святого подвижника, особое состояние, о котором говорят многие Отцы, потому что они пережили. В. Великий говорит об этом так: это состояние, когда безмолвствует весь мир.

Иконография Преображения. Преображение всегда привлекается искусствоведами, когда речь идет об исихазме в искусстве. Потому что это тот самый основной момент в евангельском повествовании, вокруг которого шли споры о Фаворском свете. Изображается тот самый Фаворский свет.

«Молчание есть тайна будущего века». Но икона открывает нам по своему замыслу через красочную знаковую систему духовный мир. Это само по себе молчаливое, самое тихое и тайное искусство. И художник-иконописец самым своим искусством как бы расположен к молитвенному молчанию. Вот, скажем у певчих ангельское служение очень высокое: они поют. Но не молчат. Правда, некоторые из них молчат в своем сердце. А художники молчат, их искусство молчаливое, тихое. В некотором роде искусство иконописца есть пророческое служение, потому что иконописец должен приоткрыть другой мир для зрителя, навести его на чувства иного мира. Если он непросто повторяет чужой рисунок, то он влагает в него свое познание мира.

Великая Суббота – это также литургическая основа исихазма в искусстве, потому что это день, когда в тропаре, читаемом вместо «Херувимской», говорится: «Да молчит всякая плоть человеча и да стоит со страхом и трепетом, ничтоже земное в себе да помышляет. Царь бо царствующих и Господь господствующих приходит заклатися…» Это в некотором роде суть всего церковного изобразительного искусства. Это закон для иконописца, то что он должен помнить каждый день, садясь за мольберт. Он должен творить перед собой тропарь Великой Субботы. Он субботствует каждый раз только тогда у него будет что-то получаться. Это потрясающая тайна, когда Бог сходит во ад, и мы совершенно не знаем, что это такое. Это тайна Воскресения, тайна нашего спасения, непостижимая антиномия смерти и воскресения.

Иконописцем-исихастом, изображающим Божественный свет, считают Феофана Грека; родоначальником исихастской практики в России- прп. Сергия. Внутреннее сосредоточение, углубление в себя, покой в душе, молчание сердца- отличительные особенности московской школы.

В более поздней иконописи существуют специальные сюжеты молчания: Иоанн Богослов в молчании; Спас- благое молчание; Не рыдай Мене, Мати и некоторые другие сюжеты, которые можно назвать исихастскими.

ЖИВОПИСЬ ИСИХАЗМА Учение о Фаворском Свете и иконография

Свет - одно из ключевых понятий христианского благовестия и образ, данный в Евангелии для постижения Бога. "Я - свет миру" (Ин. 8.12) - говорит о себе Христос. Поэтому Никео-Цареградский Символ веры исповедует Христа как "Света от Света, Бога истинного от Бога истинного". Бог приходит в мир как свет: "Свет во тьме светит и тьма не объяла его" (Ин. 1.5). Православное богословие строит свое учение о Боге как о свете, действующем в этом мире, через который мир спасется, просвещается и преображается. "Вы - свет мира" (Мф. 5.14) - говорит Христос своим ученикам и на этом строится православная аскетика.

В истории Церкви были целые периоды и эпохи, когда размышления о свете стояли в центре жизни, становились основой культуры, формировали политику. Такой эпохой был XIV век - период торжества исихазма в Византии. Современный богослов и исследователь исихазма прот. Иоанн Мейендорф различает несколько стадий в развитии исихазма - от келейной практики восточного монашества времен Макария Египетского (IV в.) до широкого общественно-политического и духовного движения, охватившего восточно-христианский мир в XIV - нач. XV в. Мистика исихазма, соединившая в себе глубокую молитву ("умное делание", как говорили на Руси) и созерцание Фаворского света, оказала огромное влияние на иконопись в Византии и странах ее ареала, где в XIV веке происходит необычайный расцвет искусства. Этот период исследователи называют Палеологовским ренессансом, по имени правящей в Константинополе династии Палеологов. Но по существу этот духовный и культурный взлет был связан с той победой, которую одержал глава исихастов Григорий Палама над своими оппонентами, благодаря чему учение и практика исихазма распространились по всей восточно-христианской ойкумене, оказывая сильнейшее влияние на все стороны жизни общества.

Свет - одна из основных категорий богословия иконы. Через свет катафатика и апофатика иконологии находят адекватную форму выражения. Но учение исихастов придало переживанию света в иконе особую глубину, остроту и наполненность. И в XIV веке свет, если можно так выразиться, становится "главным героем" иконописи.

Слово "исихазм" происходит от греческого - молчание, тишина. Исихасты учили, что неизреченный Логос, Слово Божье, постигается в молчании. Созерцательная молитва, отказ от многословия, постижение Слова в его глубине - вот путь познания Бога, который исповедуют учителя исихазма. В центре исихастского молитвенного делания стоит призывание имени Господа, ибо так сказано в Св. Писании: "всякий, кто призовет имя Господне спасется" (Деян. 2.21). Именно в форме так называемой Иисусовой молитвы исихастская традиция получила распространение на Руси. Большое значение для исихастской практики имеет созерцание Фаворского света - того света, что видели апостолы во время преображения Господа Иисуса Христа на горе. Через этот свет, нетварный по своей сущности, как учили исихасты, подвижник входит в общение с Непостижимым Богом. Исполняясь этим светом, он приобщается божественной жизни, преображается в новую тварь. "Человек не может стать богом по природе, но может стать богом по благодати" - утверждали они. Обожение (по-гречески ) и есть конечная цель всякого духовного делания.

Учение о Фаворском свете и обожении положил в основу своей апологии исихазма Григорий Палама. Его учение стало своего рода синтезом всей восточно-христианской богословской мысли и мистической и аскетической практики православного монашества. Подвигло к этому Паламу то обстоятельство, что в XIV веке исихастский опыт вышел за стены монастырей, выплеснулся в мир, чему в немалой степени способствовал и сам Палама. Но при этом учение и деятельность Григория Паламы и исихазм в целом оказались под сильнейшим обстрелом оппонентов. С одной стороны, исихастам предъявляли обвинение в ереси. Среди оппонентов исихазма были крупные и глубокие мыслители, такие как калабрийский монах Варлаам, его последователь Григорий Акиндин, а также известный византийский философ и писатель Никифор Григора. С другой стороны, защитники строгого монашества, исихасты-практики, например Григорий Синаит, были против широкого распространения и популяризации исихазма, считая этот опыт в принципе недоступным для мирян. На двух соборах Григорий Палама блестяще доказал православность исихазма и отстоял необходимость его широкого распространения в мире.

Победа Григория Паламы имела далеко идущие результаты: мистический опыт исихазма дал мощный духовный импульс для возрождения всего православного мира. Так, например, ученик Григория Паламы, Филофей Коккин, ставший патриархом Константинопольским, проповедовал единство восточно-христианской ойкумены, исходя из идеи не только преображения человека, но и всего мира. И не только проповедовал, но и многое сделал для этого. Из окружения Филофея вышли многие замечательные богословы, некоторые из них стали во главе национальных православных церквей, в частности, патриарх Болгарии Ефимий Тырновский и митрополит московский Киприан, которые способствовали распространению этого опыта в своих странах.

Небольшой экскурс в историю исихазма позволяет нам лучше представить духовный и исторический контекст эпохи, ставшей золотым веком русской иконы, эпохи, которая дала Феофана Грека, Андрея Рублева, Дионисия. Вне исихазма творчество этих мастеров будет не только не понятно, но и может быть неверно истолковано. В свою очередь именно на этих вершинах духовного искусства хорошо прослеживается связь иконописания и иконопочитания с богословскими и мистическими глубинами Православия. Не случайно память св. Григория Паламы празднуется в неделю торжества Православия - этим Церковь подчеркивает неразрывное единство догматики, одержавшей победу в лице иконопочитателей, и мистики, синтезированной в учении Паламы, то есть тождество ортодоксии и ортопраксии.

Исихастская созерцательно-молитвенная практика, учение о Фаворском свете и обожении оказались наиболее глубоким раскрытием учения об образе, которое положено в основу богословия иконы. Но каждый из названных нами художников - Феофан Грек, Андрей Рублев и Дионисий - воплощает это по-своему. И это свидетельствует, что единство не исключает многообразия, ортодоксальность невозможна без личного мистического опыта, а каноничность православного искусства нисколько не умаляет индивидуальности художника.

Итак, мы рассмотрели на примере трех художников, как преломляется исихастский мистический опыт в искусстве иконописания, как учение о Фаворском свете и обожении повлияло на развитие художественных традиций. Конец XIV - начало XVI в. - время в масштабах вечности небольшое, всего полтораста лет, но за этот период на Руси произошел необычайный взлет иконописного искусства, на отечественном духовном небосклоне вспыхнули три величайшие звезды - Феофан Грек, Андрей Рублев и Дионисий, и в это время наметился путь от вершин к тем долинам, на которых искусство неизбежно превращается в ремесло.