Антон Павлович Чехов

А.П.Чехов (1860—1904) вошел в историю русской и мировой литературы как мастер психологического анализа. Он умел вы­явить тончайшие нюансы человеческой личности, скрытые моти­вы поступков и слов. Развивая тему «маленького человека», тра­диционную для русской прозы XIX века, Чехов делал акцент на ответственности самого человека за свое унижение.

О детской литературе Чехов высказывался парадоксально: «Так называемой детской литературы не люблю и не признаю. Детям надо давать только то, что годится и для взрослых». Он считал, что лучше не писать специально для детей, а «выбирать из того, что уже написано для взрослых, т.е. из настоящих художествен­ных произведений». «Так называемая детская литература» вызыва­ла у него стойкое неприятие, которое выражалось в остроумных замечаниях, насмешливых подражаниях плохим нравоучительным стихам, а то и в злой сатире на фальшь и безграмотность иных детских рассказов («Сапоги всмятку»).

От этих взглядов Чехов не отступал на протяжении всего твор­ческого пути, но все-таки два его рассказа были предназначены специально для детей — «Белолобый» и «Каштанка». Да и многие другие его рассказы вскоре после публикации во «взрослых» жур­налах входили в детское чтение.

Как и во всем, что написано Чеховым, в его рассказах о детях отражалась подлинная жизнь того времени. Строгая и объективная позиция писателя, ясность и выразительность повествования о явлениях действительности придавали неотразимую убедительность его произведениям. «Все, что он говорит, выходит у него потряса­юще убедительно и просто, до ужаса просто и ясно, неопровер­жимо и верно» — так высказывался о Чехове М.Горький.

В рассказах о детях с особой силой проявилось умение писателя видеть за внешним благополучием невидимую миру душевную дра­му, неустроенность, смятение чувств. Чехов, например, показы­вает, как взрослые вымещают на маленьких досаду, обиду за свои неудачи, унижения и т.п. Становой Прачкин из рассказа «Не в духе», проиграв в карты восемь рублей, не находит иного утеше­ния, как высечь сына Ваню. В рассказе «Лишние люди» член ок­ружного суда Зайкин чувствует себя заброшенным оттого, что все на даче разошлись и некому подать ему обед; в результате он на­брасывается на шестилетнего сынишку. Событие в детской жиз­ни — рождение котят. Дети строят планы их «прекрасного буду­щего, когда один кот будет утешать свою старуху мать, другой — жить на даче, третий — ловить крыс в погребе». Взрослые, одна­ко, не только не разделяют детской радости, но еще и смеются, когда происходит нечто ужасное: громадный дог съедает котят («Событие», 1886).

В этих рассказах за фасадом благополучного существования — детская драма. Душевная черствость и эгоизм взрослых мешают им вглядеться в своего ребенка, понять, что происходит в его душе. Леность ума, забвение насущных истин препятствуют ответствен­ным, нравственно активным поступкам, которые сблизили бы взрослых со своими детьми. Это не менее важно и для самочув­ствия взрослых, как показывает Чехов.

В некоторых рассказах трагическая нота звучит столь сильно, что превращает эпизоды из жизни детей в страстный призыв к человеческой совести, в горестное напоминание о том, что всегда где-то рядом страдает ребенок. Это тот самый стук молоточка, напоминающий о чужой беде, о котором Чехов писал в одном из рассказов.

Ванька Жуков («Ванька», 1886), девятилетний мальчик, от­данный в учение к сапожнику, стал хрестоматийным образом дет­ского страдания. «А вчерась мне была выволочка, — пишет Ванька глубокой ночью деду. — Хозяин выволок меня за волосья на двор и отчесал шпандырем за то, что я качал ихнего ребятенка в люль­ке и по нечаянности заснул». Письмо открывает действительно ужасное существование ребенка: «хозяин бьет чем ни попадя», «еды нету никакой», «а спать мне велят в сенях»... Ванька умоляет избавить его от такой жизни: «Увези меня отсюда, а то помру». И эта мольба звучит еще трагичнее оттого, что читатель понима­ет: никто не придет на помощь сироте, ведь письмо адресовано «на деревню дедушке».

Незащищенность ребенка от произвола взрослых может толк­нуть его на поступок ужасный и все-таки понятный, если предста­вить себе ту пытку лишением сна, на которую обречена маленькая нянька в рассказе «Спать хочется» (1888): «Ребенок плачет. Он давно уже осип и изнемог от плача, но все еше кричит, и неизве­стно, когда он уймется. А Варьке хочется спать. Глаза ее слипаются, голову тянет вниз, шея болит. Она не может шевельнуть ни веками, ни губами, и ей кажется, что лицо ее высохло и одеревенело, что голова стала маленькой, как булавочная головка».

Измученная девочка в бессознании находит «врага», мешаю­щего ей спать: это младенец. И задушив его, она «смеется от радо­сти, что ей можно спать, и через минуту спит уже крепко, как мертвая».

Ребенок, лишенный детства, — что может быть трагичнее! Че­хову тема эта была близка. «В детстве у меня не было детства», — говорил он, имея в виду и груз непосильных обязанностей, ле­жавший на детях, и отсутствие близости с отцом, который умел только муштровать своих сыновей¹.

У Варьки из рассказа «Спать хочется» нет даже и светлых вос­поминаний о деревенской жизни, как у Ваньки Жукова. Тот вспо­минает деда — веселого балагура с «вечно смеющимся лицом и пьяными глазками»; вспоминает собак, стороживших барскую усадьбу; и то, как они с дедом за елкой в лес ходили, и барыш­ню, «от нечего делать» выучившую его читать, писать, считать до ста и даже танцевать кадриль. В прошлом же у Варьки — лишь умирающий в страшных муках отец; после его смерти они с ма­терью и пошли «наниматься», нищенствуя по дороге.

¹ См.: Из школьных лет Антона Чехова: Сборник воспоминаний / Сост., предисл. и пояснит, статьи к разделам Н.Роскиной. — М., 1962.

Чем безрадостнее было детство, тем на большее зло способен взрослый, считают психологи. Протест Варьки принял страшную форму уже в детстве, настолько сильна ее физическая мука при полном отсутствии сочувствия с чьей-либо стороны. К сочувствию и призывал Чехов, выступив адвокатом ребенка-убийцы.

Некоторым литераторам того времени рассказ показался не­правдоподобным, а сюжет его — «искусственным». Другие же воз­ражали, что подобные истории встречаются и в жизни. Сам Че­хов, будучи по профессии врачом, показал в рассказе «Спать хо­чется», как опасно обременять ребенка непосильным трудом. Дет­ская психика — явление тонкое и сложное, требующее самого бережного отношения.

Очень высоко оценил рассказ «Спать хочется» Лев Толстой. Он относил этот рассказ к произведениям «первого сорта», называл «истинным перлом». Толстой и сам много размышлял о деспотиз­ме и безразличии взрослых, калечащих психику детей.

Чехов исследовал, по существу, все решающие стадии взрос­ления ребенка — от младенца до подростка. В рассказе «Гриша» (1886) маленький пухлый мальчик, родившийся два года и во­семь месяцев назад, гуляет с няней по бульвару. Он едва умеет говорить и не способен передать те впечатления, которые порази­ли его во время прогулки, да взрослые и не пытаются его понять. До этой прогулки Гриша знал «только четырехугольный мир», в котором бывают няня, мама и кошка. «Мама похожа на куклу, а кошка — на папину шубу, только у шубы нет глаз и хвоста». Вы­ход в большой мир потрясает малыша настолько, что вечером он не может уснуть и плачет. «Вероятно, покушал лишнее», — реша­ет мама. И Гриша, распираемый впечатлениями от новой, только что изведанной жизни, получает ложку касторки.

Этот чудесный, тонкий рассказ был хорошо встречен крити­кой. Один из рецензентов писал: «А какой глубиной анализа и скрытой любви проникнут рассказ "Гриша", где крошечный че­ловечек впервые сталкивается с обширным внешним миром, в котором до сих пор для него существовали только мама, няня и кошка!»

«Дети и детская душа выходят у г-на Чехова поразительно», — писал критик после появления рассказа «Детвора» (1886). У де­тей, изображенных здесь писателем, были реальные прототипы; наблюдения над ними и легли в основу рассказа. Дети в отсут­ствие родителей играют в лото; играют они на деньги, но реаль­ной их цены не представляют: копейка для них дороже рубля. Воз­раст у детей разный — от шестилетней Сони до ученика пятого класса Васи. Перед читателем проходит целая гамма детских пере­живаний, ярко вырисовываются психологические портреты геро­ев. Для одного игрока интерес сосредоточен исключительно на деньгах; для другого это вопрос самолюбия; у третьего нет «ни корыстолюбия, ни самолюбия. Не гонят из-за стола, не укладыва­ют спать — и на том спасибо». В процессе игры обсуждаются и всякие жизненные вопросы. «Нехороший человек этот Филипп Филиппыч, — вздыхает Соня. — Вчера входит к нам в детскую, а я в одной сорочке... И мне стало так неприлично».

Неоднократно переиздававшийся чеховский сборник о детях был назван по заглавию этого рассказа: «Детвора». Лев Толстой и его относил к числу лучших произведений писателя.

Своеобразие психики ребенка пристально исследовано Чехо­вым в рассказе «Дома» (1887). Отец изыскивает средства воздей­ствия на семилетнего Сережу, замеченного в курении. Внимание писателя сосредоточено на том, как взрослый, разумный чело­век, искренне желающий контакта с сыном, никак не может найти с ним общего языка. «У него свое течение мыслей... — думает отец. — У него в голове свой мирок, и он по-своему зна­ет, что важно и что не важно. Чтобы овладеть его вниманием и сознанием, недостаточно подтасовываться под его язык, но нужно также уметь и мыслить на его манер». Однако это отцу не удается. В «диспуте» о вреде курения побеждает ребенок, который один за другим разбивает взрослые доводы против вредной привычки.

Из ежедневных наблюдений за сыном отец понял, что у детей свои художественные воззрения. Сережа находил возможным, на­пример, передавать карандашом кроме предметов и свои ощуще­ния; в его понятии звук тесно соприкасается с формой и цветом. И отец наконец находит действенное средство в борьбе с вредным увлечением сына: он рассказывает сказку о царевиче, который умер от курения в расцвете лет и оставил старика отца и государство на верную гибель. После этого мальчик обещает больше не курить.

Изображение тончайших проявлений детской психики дано в рассказе «Мальчики» (1887). Характеры и обстоятельства рассказа типичны для чеховских времен. Незадолго до его написания Чехов отмечал, что еще недавно, начитавшись рыцарских романов, ухо­дили в Дон Кихоты, а теперь под влиянием книг Майн Рида и Купера мальчишки удирают в Америку. Нравственные качества героев — «Володички» и его товариша, «господина Чечевипы-на», — испытываются как раз в подобном приключении. Несмот­ря на несходство их натур и внешности, мальчиками владеет одна и та же страсть — к далеким и опасным путешествиям. Задуман­ный побег создает невидимую стену между ними и остальными членами семейства. Мальчики сосредоточены на своих мыслях, молчаливы и лишь иногда произносят «странные фразы», как, например: «А в Калифорнии вместо чаю пьют джин». Но в реша­ющий момент дает о себе знать разница характеров. Володя готов отказаться от задуманного побега — ему «маму жалко». Чечевицын же тверд и непреклонен. Когда гостя увозят домой после неудач­ного побега, лицо его остается «суровым и надменным».

В повести «Степь» (1888) мальчик Егорушка погружен в народ­ную среду. Во время поездки он узнает о прошлом и настоящем, наблюдает разные типы людей, старается понять те побуждения, что заставляют их совершать поступки то смелые и благородные, то далекие от здравого смысла. Наивный взгляд ребенка помогает различать в жизни красивое и безобразное; природная мудрость, которая еще не покинула детскую душу, хранит Егорушку в мире взрослых. Широкие степные просторы, по которым путешествует с обозом Егорушка, пробуждают в нем стихийное поэтическое чув­ство. Степь кажется ему живой, полной дремлющих до времени сил: она думает, чувствует, говорит. Образ степи читатель вместе с Егорушкой воспринимает как волнующий и тревожный. В этом произведении отразилось предчувствие грядущих перемен, харак­терное для русского общества в конце XIX века.

Представить детям мироощущение животного Чехов стремил­ся в двух своих «специально» детских рассказах, которые он назы­вал «две сказки из собачьей жизни». «Белолобый» был первым и, по существу, единственным рассказом, созданным Чеховым для детей; он был напечатан в журнале «Детское чтение». «Каштанка» же явилась переделкой для детей «взрослого» произведения.

В «Белолобом» (1895) очеловечен даже не столько щенок с бе­лым пятном на лбу, сколько голодная волчица. Перед нами целая гамма ее переживаний: она «думает», «вспоминает», «решает» (при­ем антропоморфизма — очеловечивания животного). Побывавший в ее логове щенок остался в живых только потому, что ей «по слабости здоровья» показался противным его запах. Правдоподо­бие «чувствований» животных усиливается благодаря реалисти­ческим картинам жизни леса: «Уже светало, и когда волчиха про­биралась к себе густым осинником, то было видно отчетливо каж­дую осинку, и уже просыпались тетерева и часто вспархивали красивые петухи, обеспокоенные неосторожными прыжками и лаем щенка». Тонкая обрисовка психического мира, настроений животного присутствует и в «Каштанке» (1887, 1891). Один из рецензентов писал, что это не только детский рассказ: в нем так много прекрасных чеховских деталей и тонких психологических нюансов, что рассказ вполне достоин внимания взрослых.

«Каштанка» воплощает мысль автора о гуманном отношении к животным. Чехов считал, что воспитание и надо начинать с обще­ния с домашними животными, чье присутствие благотворно вли­яет на детей. «Мне даже иногда кажется, — писал он, — что тер­пение, верность, всепрощение и искренность, которые присуши нашим домашним тварям, действуют на ум ребенка гораздо силь­нее и положительнее, чем длинные нотации...»

Чехову всегда нравился цирк, поэтому он и выбрал сюжет, связанный с цирком. История кажется простой: жила-была у сто­ляра собака, он и его сын Федюшка ее любили; но вот она поте­рялась, попала к дрессировщику, и тот решил сделать из нее «ар­тистку». Рассказ построен на контрасте между прежней жизнью Каштанки в столярной мастерской и незнакомым ей миром, вы­зывающим у нее новые и очень сильные ощущения. Знакомство с гусем Иваном Ивановичем и котом Федором Тимофеевичем, огни арены, вдруг преобразившийся до неузнаваемости новый ее хозя­ин... Сколько поводов для размышлений, удивления, опасений! Но при всей сложности изображенной писателем очеловеченной психики животного Каштанка остается в пределах своих «собачь­их» возможностей и черт характера. Потерявшись, она ищет хозя­ина по запаху его следов. В «беспокойную ночь», когда умер гусь Иван Иванович, ее мучает предчувствие: «Почему-то она думала, что в эту ночь должно непременно произойти что-то очень ху­дое...» И она воет «тихо и на разные голоса». А после возвращения к прежним, любимым ею хозяевам яркая цирковая жизнь, весе­лое учение, даже вкусные обеды представляются ей лишь как «длинный, перепутанный, тяжелый сон».

Несмотря на присутствие в рассказе грустных эпизодов, он оставляет в целом светлое ощущение. Причина прежде всего в том, что люди в «Каштанке» добры и милосердны к животным, даже стараются понять их.

Все написанное Чеховым о детях и для детей как бы подводило итог достижениям русской детской литературы XIX века. И в то же время чеховское «детское» творчество определяло уровень тре­бований к писателям следующих поколений.

Итоги

· Создается огромный массив произведений, адресованных де­тям.

· Идет отбор произведений из общей литературы, наиболее подходящих для детского восприятия и важных для формирова­ния у молодых поколений единых национальных представлений.

· Определяется традиционный состав русской детской клас­сики.

· Возникает критика детской литературы, закладываются ос­новы ее теории. Детская литература отныне — высокое искусство, имеющее важное социально-воспитательное значение.

· Детская литература развивается в тесном взаимодействии с литературным и образовательно-педагогическим процессами.

· На смену нормативно-каноническому типу изображения дей­ствительности в детских книгах приходят художественный психо­логизм и этико-социальный анализ реальных явлений.

· В детской литературе утверждаются традиции образного пред­ставления философских идей — прежде всего в литературных сказ­ках, произведениях на тему природы и истории.