Насколько хорошо языкознание “знает” язык?

Ничто в мире, известном человеку, не представляется столь интересным и загадочным, как живой человеческий (естественный) язык. Мы все говорим на каком-нибудь из нескольких тысяч известных языковедам языков, с помощью языка мы общаемся между собой и познаем окружающий мир, без языка трудно представить самое осознанное бытие человека.

На вопрос: “Для чего нужен язык?” любой ответит, иго язык прежде всего необходим для общения, т. е. язык есть средство коммуникации. Такое понимание языковой функции доминирует н современной лингвистической литературе (см. напр. Van Valen, LaPolla 1997). Однако такое определение не охватывает всей сущности языка.

Как подчеркивал В. А. Звегинцев (1996:50), «язык — это деятельность, вовлекающая все функции, делающие человека человеком. И язык — это деятельность, которая создает средства для ее осуществления сообразно тем многообразным функциям, которые выполняет язык. ...Сводить изучение языка к рассмотрению ею лишь как средства, с помощью которого осуществляется общение или мышление, это значит заведомо суживать поле своего исследования и отказаться от познания подлинной природы языка во всей его полноте”.

Но неужели подлинная природа языка до сих пор не познана, несмотря на тот неослабевающий интерес, который проявлял к языку человек на протяжении тысячелетий? Разве языковедами, философами, психологами, социологами и представителями других отраслей научного знания не написаны тысячи и тысячи работ, посвященных языку в различных его проявлениях и описывающих эти проявления в исчерпывающей полноте? И да, и нет. “Да" в том смысле, что такое описание порой носит действительно исчерпывающий характер, “нет" — в том смысле, что описать нечто еще не означает это нечто понять и объяснить.

Всем нам известны тривиальные примеры, иллюстрирующие степень осознанности нашей языковой компетенции при пользовании родным языком. Образованный начитанный человек, как правило, не испытывает затруднений в определении “правильности” либо “неправильности” того или иного выражения родного языка, и хотя грань здесь бывает очень тонкой, мы обычно знаем: “так говорят”, а “так нe говорят”. Но если нас спросят (например, иностранец-неславянин, изучающий русский язык): “Почему так не говорят?”, мы чаще всего просто разведем руками, так как вразумительного объяснения дать не можем.

Действительно, почему можно сказать Я дотронулся, и нельзя Я докоснулся, хотя можно сказать Я прикоснулся и Я притронулся? Конечно, ученый-лингвист в данном случае объяснит ограничения, накладываемые на префиксальное словообразование названных глаголов, связав их с явлением транзитивности и характером выражаемых тем или иным глаголом пространственных отношений — но ведь обычный человек, не имеющий специального лингвистического образования, такими понятиями не оперирует, он их просто не знает; тем не менее, он знает, что одно правильно, а другое — нет.

Однако, даже лингвисты не всегда могут ответить на все “Почему?” связанные с особенностями различных языковых явлений, хотя сами эти явления давно известны и описаны. Другими словами, "создалось парадоксальное положение, при котором после тысячелетнего изучения языка теперь многое приходится начинать заново” (Звегинцев 1996:191).

Однако такое парадоксальное положение вызвано не тем, что на протяжении многих столетий язык изучался “не так, как надо”, или тем, что внимание философов и языковедов было направлено “не туда”. Как абсолютно справедливо отмечает П. Сойрен, “современная лингвистика, к сожалению, привыкла жить без собственной истории. Это обстоятельство печально не только потому, что ведет к суживанию горизонта... но еще и потому, что создает риск постоянного переизобретения колеса”. В результате, многие важные вопросы, привлекавшие к себе внимание еще с античных времен, “выпали из поля зрения современной лингвистики, отчего она многое потеряла” (Sеurеn I998:xi).

20-е столетие — особенно вторая его половина — интересно как раз тем, что лингвистическая общественность серьезно задалась вопросом: в какой степени сегодняшняя наука о »лыке в состоянии объяснить уже известные факты? Ведь “надо отдавать себе ясный отчет в том, что, не располагая специальной объяснительной теорией, служащей основой не только описания фактов языка, но и объяснения действия механизма языка, мы не сможем адекватно справиться со своими научными обязанностями” (Звегинцев 1996:56). Поэтому лингвистика сегодня как никогда должна стремиться к приобретению более объяснительного характера, чем это было ей свойственно до сих пор (Кубрякова 19996:6).

Так, например, в лингвистической типологии главную теоретическую проблему представляет функциональное объяснение различного рода универсалий, которые в той или иной степени обнаруживаются в разных языках. Однако функционализм не имеет четкого определения как концепт. Это, в общем-то, неудивительно, так как обусловлено самой природой концепта как ментальной структуры, равно как и тем, что недостаточно известно, как работает механизм языка — но об этом речь пойдет позднее.