Терапевтические процедуры, или упражнения

3. Игра в проекцию.Клиенту предлагают сыграть роль лица, по­стоянно включенного в проекции, скажем, родителя, которого он постоянно обвиняет. Терапевтический смысл игры заключается в отказе от проекции, «возврате проекций» К присвоении отторгну­тых «частей Я».

4. Игра в превращение. Клиенту предлагают попробовать какой-нибудь, противоположный обычному способ действования, благо­даря чему проживаются ранее замаскированные и скрытые поляр­ности Я, изменяются ракурсы видения вещей и отношений (отно­шения «фигуры» и «фона»).

5. Игра в репетицию. Клиент открывает группе, о чем он думает, собираясь играть какую-то социальную роль, например роль кли­ента. Он несколько раз проигрывает заданную ситуацию, включая чувства, актуализируемые ею.

6. Игры в семейной консультации. Супруги по очереди высказы­вают наиболее позитивные и негативные чувства о каждом каждо­му. Цель состоит в поощрении экспрессии контрастных чувств.

7. «Могу я покормить тебя предположением?..» Игра, в которой терапевт просит разрешения повторить, усилить или поварьировать какое-то суждение о пациенте, которое интуитивно кажется тера­певту значимым для пациента.

Мы привели здесь примеры лишь некоторых из так называемых игр; однако не следует упускать из виду, что за конкретными уп­ражнениями и играми стоят довольно ясные и жесткие терапевти­ческие установки: техника гештальта должна служить возвраще­нию пациента к контакту с его ощущениями. В этой связи различа­ют два типа технических процедур: супрессивную технику и экспрес­сивную (Г.Наранхо, 1995). Рассмотрим подробнее каждую из них.

Супрессивная техника по определению призвана наложить зап­рет на любые занятия, кроме сосредоточения на ощущениях, или ограничить их; она предполагает, таким образом, запрет избегания ощущений как «несущественного». Но что может быть существен­нее, чем сконцентрированное и полное погружение в ощущение? Почему мы так часто слушаем и не слышим, смотрим и не видим? Значит, мы просто боимся обнаружить то, что при более присталь­ном внимании открылось бы нам с непреложностью. Одним из кар­динальных открытий может стать открытие несущественности, про­стоты, бессмыслицы, тривиальности, что на более поверхностном социальном уровне жизни отражает нашу установку на избиратель­ное сравнение, сопоставление и вынесение суждения по отношению к социальному эталону. В этом смысле сравнение есть избегание непосредственного контакта, в то время как погружение в состоя­ния бессмыслицы и пустоты могло бы стать углублением и полным проживанием фобического способа жизни, а следовательно, попыт­кой преодоления избегания. Таким образом, девизом этого вида гештальт-терапевтической тактики является отказ от потворство­вания любой игре, представляющей механизм главного избегания.

Супрессивная техника реализуется в принципиальных «ни-ни», т.е. непреложных запретах на некоторые традиционные способы жизни, которые квалифицируются как избегания: велеречивость, предвкушение, повествовательность, долженствование, манипуля­ция. Позволим себе только проиллюстрировать смысл некоторых из перечисленных запретов.

«Повествовательность», например, наиболее распространенная форма избегания. Это знает любой, кто хотя бы раз принимал уча­стие в гештальт-сессиях. Участники порой могут потратить несколь­ко часов на пространные рассказы (ни к кому не обращенные), их обсуждение и комментарии, дискуссии по поводу предложенного упражнения и т.д., что, естественно (по причине исчерпанности времени), позволит избежать непосредственного включения в вы­полнение этого упражнения. Таким образом, участник предпочтет обсуждать, интерпретировать, искать объяснения там, где ему пред­лагается принципиально другое - чувственно опробовать, испыты­вать, переживать, волноваться, страшиться, рисковать, соприкасать­ся, сталкиваться и т.д. Запрет на подобный «образ жизни» (в геш­тальте его иногда называют эбаутизмом) предоставляет участнику шанс яснее осознать, во-первых, непреложность самого факта из­бегания, а во-вторых, присущие ему индивидуальные способы «де­лания» этого - защиты. В качестве альтернативы эбаутизму мы ча­сто предлагаем следующее упражнение: представьте себе встречу с инопланетянином и попробуйте объясниться с ним на языке «абра­кадабра», словарь которого составляют исключительно нечлено­раздельные звуки и тактильно-моторные образы, требующие непо­средственного телесного взаимодействия.

Еще одним известным «запретом» является требование отказа от «долженствования», позиции, прямой дорогой ведущей к оценке, сравнению себя и других с социальными стандартами (естественно, перфекционистскими) и далее, уже почти неизбежно, к критике и со­путствующим обвинениям, осуждениям себя или других, вине, стыду и, наконец, к защитам. Какую же альтернативу предлагает гештальт?

Во-первых, вернуться в настоящее, потому что оценки, идеалы и прочие «долженствования» пришли, а точнее, вторглись из прошло­го - из родительских наставлений-поучений, их страхов и запре­тов, их жизненных ориентиров и тревог; они имеют отношение к субъективно прогнозируемому будущему, причем обязательно бу­дущему тревожному, катастрофическому, даже если оно маскиру­ется под будущее триумфальное.

В нашей работе по обучающим программам мы нередко пред­лагаем прием сосредоточения на телесных ощущениях «здесь и сей­час». Например, я вспоминаю одного очень одаренного и недовер­чиво-придирчивого студента, к тому же очень сдержанного, так что о его сильно сдерживаемом раздражении я могла лишь догадывать­ся, глядя, как навязчиво он покачивает ногой. Я попросила его сна­чала просто «уделить внимание покачивающейся ноге», потом «по­зволить ей покачаться несколько раз», затем описать подробно, что она, нога, ощущает, когда качается, потом предложила «стать но­гой» и, «побыв ею» некоторое время, «позволить» ей обратиться к кому-нибудь из присутствующих, «к кому она сама захочет», «дать ей право» поделиться тем, что она чувствует. И нога, наконец, «за­говорила», преодолев страх санкции за выражение «негативных» чувств в адрес «родительской» фигуры авторитета. Удивительные изменения стали тотчас происходить не только с ногой, но и с са­мим человеком! Изменился его голос - стал уверенным, полнозвуч­ным; изменились взгляд и выражение глаз - из затаенно-враждеб­ных глаз проглянули улыбка, благодарность, доверие, уверенность в себе. Да человек просто стал собой!

Приведенный пример демонстрирует комплексное применение как принципа супрессии (в данном случае наложение запрета на идеа­лизированный образ себя как сдержанного, зрелого мужчины), так и принципа усиления экспрессии. Последний, как видно из примера, предполагает известную «по-шаговость» реализации: замечание -инициация действия - усиление или интенсификация выражения -направленность, или «адресность», экспрессии и ее завершенность в «присвоении» Я. Посредством фасилитации можно помочь «раз­родиться экспрессией» гораздо более широкого и полного спектра чувств, чем прогнозируется заранее, и тогда становится возможен глубокий инсайт относительно «само-супрессии», само-ограниче­ний, накладываемых на собственное Я, вслед за чем расширяются границы осознавания, начинают жить новые грани собственного Я и отношений с другими.

Техника интерпретации в чистом виде в гештальт-терапии не по­ощряется, в ней усматривается проявление фантазий терапевта, ко­торые скорее отражают его (терапевта) «майя», т. е. предпочитае­мые теоретические концепты и схемы, чем мир переживаний паци­ента. Интерпретации Ф.Перлс относит к «дурному философство­ванию» и видит в них изощренный способ убеждения клиента в мо­гуществе разума (таланта, квалификации и т.д.) терапевта, к мне­нию которого пациент должен больше прислушиваться, чем к сво­им собственным чувствам и ощущениям. На практике все же ис­пользование приема «Могу я накормить тебя предположением?» часто оборачивается скрытой интерпретацией, хотя гештальтисты и склонны уверять, что это скорее форма обратной связи, которую клиент свободно может отвергнуть, если она окажется неподходя­щей ему.

Гештальт-терапевты способствуют росту осознания, предлагая Ушам и глазам пациента стать источником обратной связи, пред­ставляющей информацию, отсутствующую в актуальном осознании. Считается, что клиенты, в общем, достаточно хорошо осознают, что они говорят, и гораздо менее осознанна вербальная экспрессия (как говорят?). Поэтому в работе с клиентом терапевт дает обрат­ную связь клиенту о том, что и как он видит или слышит, особенно обращая еговнимание на телесные зажимы, - и уже сам факт обра­щення внимания способствует расширению осознаваемого. Ориен­тированные на действия упражнения позволяют вскрыть глубокие чувства и их блокировку. Так, предложив усилить напряжение в ру­ках,скрещенных на груди, терапевт предлагает выразить, как кли­ент сжимает руки и не позволяет себе испытывать «сердечные чув­ства». Глубокое осознание достигается не через интерпретацию или интеллектуальное отвлеченное знание о себе, оно исходит «изнут­ри».

Чем больше клиент осознает свои фальшивые роли и социальные путы, чем больше он научается прислушиваться к своему телесно­му опыту, опознает свои телесные блоки, сопротивления и фоби-ческие избегания настоящего момента, тем труднее ему становится бежать от самого себя. Однако страх быть собой приводит к тупи­ку: пациент и хотел бы строить свою жизнь (включая отношения с терапевтом «здесь и теперь») по-новому, но одновременно смертель­но боится сойти с ума, впадает в панику, прерывает терапию. Па­циент пытается воздействовать на терапевта, убеждая его в реаль­ности и обоснованности своих катастрофических ожиданий. Тера­певтическая стратегия состоит в упорной вере терапевта в соб­ственные внутренние силы пациента, помогающие ему продвигаться дальше, через тупик, к умерщвленным частям Я. Умело используя выбранные упражнения, терапевт предоставляет клиенту в актив­ной, действенной форме войти в контакт с теми частями Я, кото­рые были пожертвованы в угоду ролям и играм. Постепенно кли­ент начинает освобождать все свои эмоции, становясь все более и более истинно человечным.

Катарсическое очищение требует, чтобы клиенты ответственно относились к терапевтическому процессу, продолжая его, даже если очень хотелось бы прервать и закончить его. Конечно, подобное правило - не догма, и многие клиенты покидают «горячий стул», если он «слишком горяч», и не доходят в своей работе до стадии взрыва. Но если все-таки клиент остается на «горячем стуле», требо­вание гласит, что он должен отвечать за себя, активно включаясь в предлагаемые упражнения, а не быть просто пассивным свидетелем.

Если клиенты готовы к присвоению своих умерщвленных час­тей Я, они могут участвовать в работе со сновидениями. Сновиде­ния используются в гештальт-терапии в качестве метода со многи­ми вариациями. Его основное преимущество состоит в том, что он открывает путь к самым спонтанным частям Я. Чтобы усилить мо­мент катарсиса, клиенту предлагают не говорить о снах, а разыг­рывать их, часто в форме психодрамы. Он входит в роль и стано­сится каждой деталью сна, какой бы незначительной она ни каза­лась, и таким образом, позволяет обрести и выразить себя любой частью Я - тогда и будет достигнуто ощущение целостности и спонтанности.

Поскольку катарсис может принимать весьма драматический характер, терапевтическая работа включает организацию самого процесса и руководство им, или терапевтический сеттинг. Обычно терапевтическое действие происходит в группе, члены которой со­ставляют круг эмоционально заинтересованных в происходящем на «горячем стуле». Внимание терапевта направлено на клиента, как своего рода прожектор. Терапевт полагает, что наилучшей сценой для «здесь и теперь» являются упражнения, например, относящиеся к работе со сновидением. Сценарий в значительной степени при­надлежит клиенту, который сам выбирает сон. Терапевт должен от­мечать попытки клиента избежать боли и страх сбрасывания масок и должен блокировать их посредством обратной связи, а также пу­тем привлечения внимания клиента к маневрам, которые тот ис­пользует в качестве избегания. Если обратная связь оказывается не­достаточной, терапевт предлагает вновь проиграть упражнение с большей эмоциональной включенностью, более активно, как режис­сер поощряет вживание в роль путем вживания в детали. Как и в театре, широко используются принципы репетиции (повторения) и усиления до тех пор, пока не проявятся истинные чувства. Приво­дим фрагмент из работы Ф.Перлса (1969. - Р. 293).

Ф.: Теперь скажи своей Верхней собаке: «Прекрати придираться!»

Д. (громко, с болью):Оставь меня!

Ф.:Так, еще раз.

Д.: Оставь меня!

Ф.: Еще раз.

Д. (крича и визжа): Оставь меня!!!

Ф.: Еще раз.

Д. (кричит, действительно взрываясь): Оставь меня! Я не должна делать то, что ты говоришь! (Продолжая кричать.) Я не обязана быть такой хорошей! Я не обязана сидеть на этом стуле! Ты за­ставляешь меня! (Визжит.) А-ах-а! Ты царапаешь мое лицо (крича), вот что ты делаешь! Я бы убила тебя!

Ф.: Скажи это еще раз!

Д.: Я бы убила тебя!

Ф.: Еще раз.

Д.: Я бы убила тебя.

Гештальт-терапевт стремится помочь клиенту не только выра­зить чувства, но и присвоить их, принять за них ответственность. Делается это часто с помощью изменения речевых оборотов, в част­ности, с использованием так называемых Я-высказываний, как это следует из примера работы с М. (1969. - С. 115).

М.: Я чувствую напряжение в животе и руках.

Ф.: Напряжение? Напряжение - это существительное. Теперь из­мени существительное, переведи вещь в глагол, в действие.

М.: Я напряжен. Мои руки напряжены.

Ф.: Твои руки напряжены. Они ничего не должны делать с тобой.

М.: Я напряжен.

Ф.: Ты напряжен. Как ты напряжен? Что ты делаешь?

М.: Я напрягаю сам себя.

Ф.: Это так.

Ф. Перлс как терапевт высоко ценил эффект шутки и вообще ко­мического, полагая, что они ведут к расслаблению и чувству радо­сти жизни. То же самое относится к творчеству в терапевтической работе. Терапевт гораздо в большей степени должен быть артис­том, чем сценаристом или знатоком «техники» терапии. Понятно также, почему не стоит заранее определять и планировать каждый шаг терапевтического процесса, ведь творчество, юмор, шутка - пло­ды спонтанности, а не строгой регламентации.

Содержание и стратегии терапевтического процесса

Внутриличностные конфликты - фокус терапевтического про­цесса; специально рассматриваются конфликты «верхней и нижней собаки», между социальным и естественным Я или между отторг­нутыми частями Я и катастрофическими ожиданиями, которые сдер­живают выражение полярностей, рискующих быть отвергнутыми. Хотя Ф.Перлс проводил гештальт-терапию, как правило, в группе. В действительности групповой процесс как таковой его мало инте­ресовал, групповая динамика и отношения между членами группы не были фокусом терапевтической работы. Терапия, по Перлсу, принципиально индивидуальна, хотя и проводится в группе во вре­мя выполнения гештальт-упражнений. Содержание и основные на­правления терапевтического процесса фокусируются вокруг основ­ных психопатологических симптомов и способов их преодоления.

Тревога и защиты

Тревога возникает между «здесь» и «там», между «теперь» и «тог­да». Как только мы покидаем реальность «здесь» и занимаемся «бу­дущим», мы чувствуем тревогу. Пытаясь предвосхитить результа­ты нашей активности, ее эффективность по отношению к соци­альным стандартам, мы начинаем испытывать страх: как я сдам эк­замен, прочту лекцию, проведу терапевтическую сессию?

Тревога может возникать и при предвосхищении приятных со­бытий: «Как мне дождаться (дожить) до будущих каникул!». К. Ле­вин, кстати, обратил внимание на непереносимость подобных ожи­даний в связи со случаями побегов из заключения накануне окон­чания срока заключения. Вообще говоря, «зазор» между настоящим и будущим переживается как тревога, часто возникает в связи с при­вычными, рутинными видами активности, обычно планируемыми, повторяющимися, которые выполняют роль «страховки», обеспечивая ощущение постоянства и предсказуемости будущего- Люди нередко замещают тревогу безопасным однообразием, но при этом теряют свежесть и богатство возможностей.

Ф.Перлс полагал, что решение зрелого человека заключается в отказе жить в «зазоре»; только живя «здесь и теперь», человек транс­формирует тревогу в возбуждение. Вместо того чтобы предаваться жвачке «размышлизмов» об активных действиях, люди могут выб­рать свежий опыт возбуждения в контакте с изменяющимся от мо­мента к моменту окружением.

Множество людей, однако, избегают прямого и непосредствен­ного контакта путем защитных маневров (Ф.Перлс и др., 1951; М.Польстер и И.Польстер, 1997). «Проектор» (т.е. человек, часто прибегающий к проекции) искажает восприятие себя и мира путем приписывания отторгнутых частей Я другим людям или предметам. Он избегает сексуального возбуждения, например, воспринимая других (и терапевта) как людей с сексуальными проблемами.

«Интроектор» как будто включается в жизнь, но в пассивной и недискриминативной (неразборчивой) манере. Он никогда по-насто­ящему не прорабатывает, не «прожевывает», а следовательно, не ас­симилирует и не интегрирует новый опыт, а только жадно заглатывает его, что напоминает оральный характер в терминах психоанализа.

«Ретрофлектор» избегает контакта, возвращая и оборачивая на себя то, что хотел бы сделать другому, или делая себе то, что хотел бы, чтобы другие делали с ним. Например, женщина, которая хоте­ла бы «сжевать» свою мать, боясь взрыва, хронически скрежещет зубами; интровертированный мужчина, отвергающий чувственные контакты с другими, занимается мастурбацией. Два других защит­ных механизма - дефлексия и конфлюенция. «Дефлектор» избегает прямого контакта, действуя разными необычными способами; мо­жет предпочесть говорить уклончиво, чрезмерно обобщенно, о ве­щах абстрактных, о том, что на самом деле требует эмоциональной включенности. Таким образом, он как бы «отсутствует» там, где реально происходит интеракция. «Дефлектор» избегает столкнове­ния с другими или прямой конфронтации с ними, опасаясь «удара» от них (включая терапевта); за это он расплачивается переживани­ем скуки, растерянности или как бы ощущая себя находящимся «в Другом месте».

«Конфлюенция» служит средством избегания новизны и откры­тия различий путем искусственного подчеркивания сходства. Она часто включает согласие там, где его нет, ради избегания ссоры и неизбежно ведет к фальши и ложному конформизму, «соглашатель­ству», поскольку безопасность достигается путем удаления от есте­ственного Я, его сердцевины.

Перлс неоднократно подчеркивал, что мышление часто служит целям избегания «здесь и теперь», он употреблял слово «репетиция» контакта, тем самым предостерегая от «уклонения» в излишние «мышлизмы» как средства приготовления себя к исполнению соци­альных ролей скорее, чем действительное соприкосновение с жиз­нью. Люди обычно включаются в интеллектуальные игры двух ти­пов: игра в «сравнение» или «больше, чем» - форма, в которой ин­теллект служит средством убеждения другого, что «мой дом лучше твоего» или «Я сильнее, лучше, несчастнее тебя», или «мой тера­певт лучше твоего», «моя теория справедливее и достовернее тво­ей». Другая интеллектуальная игра - «Подгонка». В ней мы стре­мимся «подогнать» других людей (и терапевта) под излюбленные концепты и взгляды о мире; или, еще хуже, стараемся «втиснуть» самих себя в представления о том, какие мы есть.

Самооценка

Неустойчивая самооценка - не источник невроза, а результат хро­нической незрелости и зависимости. Пока наша самооценка оста­ется зависимой от поддержки и оценки окружающих, мы будем оза­бочены тем, что думают о нас окружающие, и будем стараться со­ответствовать их ожиданиям. Устойчивая самооценка - единствен­ный источник «поощрения» и открытия своей внутренней силы и единственное основание для самоподдержки. Парадокс, но профес­сиональные терапевты, практикующие поддерживающую терапию и стремящиеся поддержать «шатающуюся» самооценку пациента, сами не желая того, оказывают ему медвежью услугу, невольно транслируя неуверенность в его внутренних ресурсах и способнос­ти к самоподдержке. Напротив, в жесткой позиции гештальт-тера­певта, отказывающего в излишней поддержке, даже если пациент требует ее, имплицитно содержится послание о доверии внутрен­ней силе пациента и его способности стоять на собственных ногах.

Ответственность

Как уже говорилось неоднократно, с позиций гештальт-терапии, способность к ответу и ответственности за собственную жизнь ха­рактерны для зрелой здоровой человеческой личности. Люди избе­гают ответственности либо в силу нарушений развития и манипу­ляций другими, которых они вынуждают заботиться о себе, либо потому, что страшатся родительского неодобрения (отвержения), если станут поступать иначе, чем ожидают от них родители. Ф. Перлс рассматривал уход от ответственности не как следствие внутренней экзистенциальной тревожности, а как недостаток цент-рации естественного организма. Вследствие этого в гештальт-сис­теме не придается экзистенциального статуса переживанию вины. Вина, по мнению Ф. Перлса, это невыраженная вовне обида. К при­меру, вина за внебрачный секс нередко является «обращенной» оби­дой на родителей или традиции, препятствующих индивиду в удовлетворении его конечных целей. Следует позволить такому челове­ку выразить эту обиду прямо или на «горячем стуле», и вина исче­зает! Ф. Перлс, говоря об ответственности, не имеет в виду обяза­тельства. Поскольку зрелый индивид не принимает ответственно­сти за других, нет других обязательств у человека, живущего в на­стоящем, как быть истинным перед самим собой? Для людей, живу­щих «теперь», глупо вовлекать себя в какие-то обязательства, ведь последние ориентированы в будущее, а нам не дано его предска­зать, как не дано знать, что для нас будет самым важным в будущем.