Глава 23. Инвазионизм и библейская археология 12 глава

Вся беда в наследии крепостничества, засевшем в психологии народа.

"Крепостничество не есть рабство. Раб был когда-то свободным, и состояние рабства есть состояние временное. Крепостной – по видимости свободный человек, имеет как будто и свое поле, и стада, он связан с целой группой таких же крепостных, как и он сам, и они все служат, связанные круговой порукой, другому, в конце концов государству… У крепостного нет собственности, и нет любви к ней…Гражданственность, понятие свободы, понятие родины родилось не в мире крепостничества, а в мире мелкой индивидуальной собственности, не на Востоке с его царством абсолютизма, теократии и потенцированной государственности, а в Греции и Италии…" (СР: 75 – 76).

13. Академик в политике.Поэтому Февральскую революцию, высвободившую такой народ, Ростовцев встретил с тревогой и опаской. Правда, именно в 1917 г. 48-летнего ученого избрали в академики, но события в стране затмевали торжество. От предложения Милюкова войти в состав временного правительства он отказался. Решил посмотреть, куда эта машина повернет, учитывая, что и Милюкова-то он считал слишком радикальным, а в правительстве были ведь фигуры и более радикальные, например, его бывший студент Керенский. Еще больше его беспокоили настроения масс. В апреле он съездил на отдых в Финляндию и был на Финляндском вокзале как раз при въезде Ленина в Петроград. В 1926 г. Ростовцев язвительно вспоминает:

"Забавное совпадение: как раз в момент прибытия Ленина у меня украли бумажник и паспорт. Как только Ленин вернулся в Россию, по всей стране стала разворачиваться страшнейшая пропаганда: лозунг был "грабь грабителей". Я прекрасно понял, кого Ленин имел в виду в своей речи, произнесенной с балкона особняка г-жи Кшесинской. Одним из этих ужасных грабителей был я, хоть в жизни своей никого не ограбил, а Ленин в прошлом уже организовал сотни убийств и разбойных нападений" (Зуев 1997: 73).

Наблюдая развернувшиеся в Петрограде события, нерешительность Керенского перед лицом большевистского заговора, Ростовцев с сокрушением и страстью взялся за анализ агонии республиканского Рима в Гражданской войне. Так похоже! Такие уроки истории – и так втуне! Серия очерков "Рождение Римской империи. Сто лет гражданских войн" публиковались в журнале "Вестник Европы" (потом они вышли отдельной книгой).

Всё было даже более похоже, чем Ростовцев тогда представлял: ведь из Гражданской войны и военного коммунизма в России вышла в конце концов империя Сталина!

Ростовцев ввязался в борьбу. Он был явно на стороне Корнилова. По воспоминаниям графа Зубова, перед самым Октябрьским переворотом, когда все пророчествовали большевикам, что если они и захватят власть, то удержатся недолго – кто давал им три недели, кто три месяца, - Михаил Иванович, отягощенный своим историческим знанием, сказал: "Большевикам захват удастся, они останутся очень долго и наделают много вреда" (Зуев 1997: 83, прим. 164).

О возможности этого вреда он и писал в статье "Наука и революция", написанной перед самым переворотом.

"Но пришли дни великой печали, - констатировал Ростовцев. – Во всем строе общества и государства вскрылась и обозначилась с потрясающей реальностью пропасть, разделяющая мыслящую интеллигенцию от народных масс, в которых материальные инстинкты и животные интересы заглушили и чувство любви к родине, и сознание великого культурного единства всей России. Неожиданный успех нашла проповедь узких и слепых теоретиков, выбросивших за борт всё культурное прошлое России, весь пройденный ею путь, и пытающихся на развалинах интеллигентной России, которую не сумело задушить самодержавие одного, построить самодержавие наименее культурных слоев – крестьян, батраков и рабочих".

Таким врагом Совдепов, убежденным корниловцем, Ростовцев встретил победу большевиков и установление советской власти.

В конце 1918 года Ростовцев выступал с более конкретной и целенаправленной критикой большевизма: "Гражданская свобода попрана, личной свободы нет и в помине, царят произвол, тирания, бюрократия. Россия ничего не производит и еле живет остатками того, что накоплено было раньше… В России казнят теперь уже даже не за действия, а за слова; скоро будут казнить за мысли, неугодные и неприятные большевизму" (с. 56). В статье "Большевистская Россия и культурное человечество" Ростовцев (2002: 76 – 78) отмечает "Порабощение всего населения, прикрепление людей, как в эпоху восточных монархий поздней Римской империи и средних веков, к их делу, к их профессии под эгидой армии чиновников, массы явной и тайной полиции и системы террора, поддерживаемой невиданной в мире организацией шпионажа". Он с ужасом и отвращением описывает черты военного коммунизма: приводит приказ Троцкого "о милитаризации труда и прикреплении всех рабочих к месту их постоянных занятий, без права перехода и оставления службы или работы"; сообщает о замене паспортов трудовыми книжками, в которых отмечалось выполнение заданий, а люди без книжек или этих отметок ловились и отправлялись в концентрационные лагеря; констатирует жестокость: опоздание на 10 минут карается неделей общественных работ (пилкой дров, разгрузкой баржей), на 20 минут – 3 неделями.

Университеты возвращены во времена Николая I (это статья 1921 г. "Университеты и большевики"): автономия упразднена, всем заправляют назначенные ректоры и деканы, жестко проводящие волю комиссара народного просвещения; образование приобрело сугубо профессиональный характер натаскивания на ремесло, введено "общеобязательное для всех студентов новое "богословие" коммунистов. Комиссаром народного просвещения был его двоюродный брат Луначарский.

Ростовцев боролся изо всех сил. В партии кадетов он был членом комиссии, заправлявшей партийной типографией. В газетах появлялись его острые антибольшевистские статьи (процитированные здесь опубликованы в сборнике 2002 г. большей частью по рукописям, сами публикации пока не найдены, но другие аналогичные известны – "Мировой большевизм" 1918 г., "«Пролетарская культура» в большевистской России" 1919 г., "Большевистское правление. Что оно означает для культуры" 1919 г. и др. в ряде иностранных газет).

Об этом времени он позже вспоминал:

"голод, который начался давно, еще с первых подвигов большевиков, усиливался и усиливался. Я проводил дни в поисках пропитания, а по ночам писал книги и сторожил с револьвером в кармане наш дом от грабителей и воров. Ждал, что большевики придут и арестуют меня. После того, как я отклонил предложение сотрудничать с ними, мой арест был лишь делом времени" (Зуев 1997: 74).

Ростовцев, не раз бывавший за границей, решил, что нужно уезжать. Он обратился в Швецию к Оскару Монтелиусу, и тот выслал ему приглашение. Ростовцев оформил научную командировку от Академии наук и Университета. На корабль он сел с супругой, но уезжали налегке. Оставил всё имущество и главное – любовно собиравшуюся библиотеку и все рукописи, выписки, конспекты. Историографы спорят, понимал ли он, что это эмиграция, или не собирался уезжать насовсем, надеялся вернуться. Ясно лишь, что он понимал: уезжает очень надолго – все его высказывания показывают, что он не верил в скорое падение большевиков. Но, возможно, надеялся, что власть их падет еще при его жизни, а, может быть, не вполне понимал, какую изоляцию России они установят. Да и не было возможности погрузить все бумаги, ведь тогда характер отъезда стал бы ясен.

Корабль отплывал 30 июня 1918 г. По воспоминаниям присутствовавшего при прощании Н. Н. Пунина (он был тогда комиссаром по делам искусств, а воспоминания делал уже в лагере), последними словами Ростовцева провожающим были: "Оставайтесь, если можете. Будьте рабами. Но не становитесь лакеями" (Зуев 1997: 75). Как мы помним, рабство он считал еще не самым худшим состоянием.

14. Начало эмиграции. Из Швеции Ростовцев перебрался в Англию и временами посещал Францию. Вместе с Ариадной Тырковой-Уильямс в начале 1919 г. Ростовцев организовал в Англии белоэмигрантский Комитет Освобождения России, который занялся объединением усилий русских и, прежде всего, союзнических организаций по борьбе с советской властью. В Комитет входили Милюков, Петр Струве, В. Д. Набоков и др. Комитет издавал газету, установил связь с правительством Колчака, с белыми властями Архангельска. Ростовцев печаловался промашками Юденича, Деникина, а потом и Врангеля. Одна за другой все эти силы терпели поражение. После развитой им активности думать о возвращении в советскую Россию было бы глупо. Бунину в 1920 г. сказал: "В Россию? Никогда не попадем. Здесь умрем". И добавил, что те, кто надеется, плохо помнят историю. Конечно, с точки зрения истории, можно сказать "не прошло и 25 лет, как…". "Вот и у нас будет так же. Не пройдет и 25 лет, как падут большевики, а может быть и 50 – но для нас с вами, Иван Алексеевич, это вечность" (Тункина 1997: 93). Большевики удержались 70 лет. Ростовцев и Бунин не дожили.

Обстреливал теперь Ростовцев и те позиции, которые занимал сам раньше. Сменив кадетско-либеральную ориентацию на корниловскую и колчаковскую, он, сотрудничавший в "Еврейской энциклопедии" и друживший со многими евреями (кадетами Винавером и Гессеном, учеными и музыкантами), проникся и странным для либерала яростным антисемитизмом - настолько был поражен обилием евреев среди верхушки большевиков.

При этом в быту оставался вполне цивилизованным, терпимым и интеллигентным человеком, который продолжал общаться с евреями в отдельности (например, с писателем Алдановым) и помогать своим еврейским ученикам (вытянул Бикермана в Америку). Васильеву пишет в 1927 г. об итальянском психологе Ломброзо: "Славный был старик. Жидовского происхождения, но очень милый" (СР: 269).

Работать было почти невозможно: ведь библиотека и все материалы остались в Петербурге.

Я хорошо понимаю эту ситуацию: сам был в такой. Когда меня арестовали в 1981 г., я думал, что на родине мне уже не дадут работать, и успел передать друзьям, чтобы вывозили за границу мой архив и библиотеку. Это друзья и сделали, используя иностранных студентов, уезжавших домой. Когда же я вышел из лагеря, то оценил возможности своего восстановления на родине более оптимистично. Но вся моя личная картотека (80 тысяч карточек библиографии и материалов) и часть библиотеки были вывезены. Сбор нужно было начинать сначала. Пришлось на время сменить специализацию – с археологии переключиться на гомероведение и этнологию. А картотека едва не погибла, возвращалась по частям, и полностью вернулась только через десять лет.

Поэтому я чувствую, в каком катастрофическом положении Ростовцев был в Англии. По крохам он восстановил и расширил свою работу об эллинстве и иранстве, и в 1922 г. в Оксфорде вышла на английском его не очень толстая книга с минимумом сносок "Эллинство и иранство в Южной России". Его главный труд о Скифии и Боспоре остался в России без надежды на то, что его когда-нибудь опубликуют. Но чудо произошло. В 1918 г. В. В. Латышев и Б. В. Фармаковский стали готовить труды уехавшего в командировку ученого – "Исследования по истории Скифии и Боспорского царства" и атлас "Памятники Скифии и Боспора" к публикации, получив на это от Академии наук ассигнования. Латышев в 1921 г. умер. Завершил работу Жебелев. К этому времени было уже ясно, что Ростовцев не вернется, что он белоэмигрант и враг советской власти. Все эти академики проявили гражданское мужество, а может быть, и не вполне еще понимали, какая яростная политизация надвигается на науку. В 1925 г. один том Ростовцева под названием "Скифия и Боспор. Критическое обозрение памятников литературных и археологических" вышел в свет в Ленинграде!

15. Америка и Дура-Эуропос. После двух лет пребывания в Оксфорде (с периодическими выездами в Париж) в 1920 г. Ростовцев отправился в Америку и остался там на всю предстоявшую жизнь – почти 33 года. Американские университеты были богаче, их было больше, чем в любой европейской стране. "Америка меня не поразила, - писал он Милюкову. – Большой, шумный, безвкусный Нью-Йорк ничего не говорит ни моему уму, ни моему сердцу" (Бонгард-Левин 1997: 154). Жизнь в американской провинции (Висконсинский университет, г. Мэдисон) тем более не понравилась ученому, привыкшему быть в центре большой науки в таких столицах и научных центрах мира, как Петербург, Париж, Оксфорд, Рим, Берлин и Вена. В сентябре 1920 писал Тырковой: "Ложусь спать с надеждой не встать, и встаю с отвращением. Перспектива профессорства в Америке меня нисколько не увлекает. … Как раз тогда, когда открывались перспективы широкой научной деятельности, возвращаться на положение учителя гимназии не легко" (Бонгард-Левин 1997: 155). Преподавание американским студентам он приравнивал (не без оснований) к русскому гимназическому.

Однако он получал там неплохую зарплату (5000 долларов в год), всё растущую, выторговал себе право каждые несколько лет получать многомесячный оплачиваемый отпуск и отплывал на это время в Европу, где работал в крупнейших библиотеках. В 1929 г. Ростовцев принял американское гражданство (рис. 6). Он, в сущности, поменял специализацию. От дальнейшего изучения России пришлось отказаться. Зато на первый план всплыли проблемы социальной и экономической истории, потому что именно они волновали разрушенную послевоенную Европу, интересами которой всё еще жил Ростовцев. Сделал фундаментальную "Социальную и экономическую историю Римской империи".

Потом перешел в Йельский университет, более престижный. Правда, Ростовцев поставил свои условия: зарплата не менее 8 тысяч долларов и каждый шестой семестр – свободный от занятий и оплачиваемый для поездки в Европу. Условия были приняты, и он переехал в Нью-Хейвен. Университет – крупный и богатый, в двух часах езды по дороге из Нью-Йорка в Бостон, вблизи от крупных американских научных центров и музеев. В нем работают знаменитые ученые, в том числе из России – социолог Питирим Сорокин.

В конце 20-х годов США постигла тяжелейшая экономическая депрессия. Теперь уже и американцы живо заинтересовались проблемами социально-экономического развития, экономическими циклами, причинами подъемов и упадков. Тут и пригодилась первоначальная специализация Ростовцева на социальной и экономической истории Рима и с блеском проявилось его умение увязывать древнее прошлое со злободневными проблемами современности. Книги его по экономической истории выходили одна за другой и переводились на разные языки. Он стал чрезвычайно влиятельным и помогал своим младшим коллегам из России – византинисту Васильеву, историку древнего мира Бикерману и другим устроиться в американских университетах.

Ростовцев развернул не только свои штудии по социально-экономической истории. Он продолжил разрабатывать и свою концепцию скрещения культур как способа формирования новой культуры (комбинационизм). Только вместо античного Боспора он взял материал всего эллинистического и Римского мира, где скрещивались две цивилизации – восточная и греко-римская, а вместо раздираемой межнациональными противоречиями России ему теперь внимала Северная Америка. Именно в это время в Америке получила особую популярность концепция "плавильного котла", в котором все прибывшие в США эмигранты разного этнического происхождения сплавляются в единую американскую нацию.

Престарелый немец Виламовиц-Мёллендорф гордился тем, что когда-то он верно предсказал молодому Ростовцеву блестящее будущее и что Ростовцев теперь действительно первый историк мира! Ну, был ли он первым, можно спорить (Тойнби, Бродель и Кроче, вероятно, были всё-таки более влиятельными историками), но что он был в числе самых крупных, это несомненно. Ни один из названных не был одновременно и крупнейшим археологом, а Ростовцев был.

Да, он вспомнил и свои археологические занятия. В скрещении культур, с которым он имел дело в России, его больше всего занимали иранские племена скифы и сарматы. Для развития Южной России, как и для всего Востока, огромное значение, по Ростовцеву, имело влияние Персидской державы, особенно ее парфянского периода. Боспор на Юге России представлял собой, по выражению Ростовцева, "малую Парфию". Ростовцеву повезло. Йельский университет направил его раскапывать небольшой город Парфянского царства на Евфрате, населенный некогда греками-македонцами и семитами. Это Дура, у греков Эуропос. Памятник уже копали французы, и на первых порах Ростовцев с большой командой присоединился к ним, сразу же став главой экспедиции. Раскопки продолжались 10 лет (1928 – 38) и дали огромный материал по смешанной греко-восточной культуре (рис. 7). В 1933 г. сообщает по-русски Миннзу в своей антисемитской манере: "Читать, впрочем, я буду не о парфянском искусстве, а о жидовском. Наша последняя новость в Дуре – это открытие жидовской синагоги с поразительными фресками – иллюстрациями к Ветхому Завету" (СР: 318).

Отчеты о раскопках публиковались в 12 солидных томах, а Ростовцев написал обобщающие книги "Караванные города" (вышла в 1932) и "Дура Эуропос и ее искусство" (вышла в 1938 г.).

Начавшаяся в 1939 г. вторая мировая война поначалу и не могла примирить Ростовцева с советской властью, поскольку Сталин был в начале войны на стороне немцев, Гитлера, помогал ему продовольствием и даже делил с ним Польшу и Финляндию. Ростовцев не симпатизировал и Гитлеру, хоть тот и исповедовал антисемитизм. Перед самым нападением Гитлера на СССР, в 1941 г., вышел трехтомный труд Ростовцева "Социальная и экономическая история эллинистического мира".

Когда Гитлер напал на Россию и Англия, а затем и Соединенные Штаты объявили СССР своим союзником, Ростовцев был изумлен и отписал Тырковой: "Следим за тем, что делается в России. … много неожиданного. Предвидеть не научились. Да и научиться этому нельзя". Он жаждал победы над немецкой оккупацией, но это не сделало его другом "Ленина сегодня".

Сам он уже начал чувствовать проявления наследственного (от матери) психического расстройства: приступы жестокой меланхолии и страха. В 1944 г. 74-летний Ростовцев оставил преподавание и вскоре тяжело заболел (опухоль мозга). Периодически впадал то в чрезвычайное возбуждение, то в депрессию. В приступе депрессии в сентябре 1944 г. написал своему любимому американскому ученику Брэду Уэллзу:

"Всю жизнь я собирал и накапливал знания в своей области, пытаясь сопоставить и объяснить факты. Эти усилия выливались в книги, которые я теперь считаю абсолютно неудачными, надуманными, слишком общими, написанными на основе плохо усвоенного и недостаточно хорошо изученного материала. Таков итог моей научной деятельности. Десятилетиями меня считали выдающимся ученым, тогда как я был всего лишь шарлатаном" (СР: 566).

Такова была трагическая самооценка, которая терзала его в конце жизни (рис. 8). Страдал он также провалами памяти. Неоднократные операции, лечение электрошоком и долгие лежания в клиниках мало помогали. После лоботомии (трепанации черепа) он утратил важные функции рассудка. Ждал прихода Миннза, не понимая, что их разделяет океан. Страдания его окончились в 1952 г., когда ему шел 82-й год. Он родился в один год с Лениным, а умер за полгода до Сталина. Его жизни хватило на двух коммунистических вождей России, две русских революции и две мировые войны. Он жил в двух враждующих мирах, которые начали сходиться только через полвека после его смерти. Трагедия этого раскола обусловливала трагедию его жизни и составляла главный смысл его размышлений о древности.

16. Фармаковский. В Симбирске (потом Ульяновск) в гимназии учились вместе два будущих вождя революции, два будущих врага – Ульянов-Ленин и Керенский. С Володей Ульяновым учился еще один мальчик – Борис. Дружили, играли вместе в индейцев. Потом Борис Владимирович Фармаковский стал учеником Кондакова.

Я не стану здесь подробно расказывать о нем потому что, хотя он и внес немало в русскую археологию (ввел в России послойно-квадратный метод раскопок, на раскопках Ольвии воспитал плеяду античных археологов, стал одним из основателей ГАИМК), в мировой археологии он не столь заметен. Духом комбинационизма проникнута только одна его работа – дореволюционный доклад о скрещении ионийского искусства с восточным в Келермесских древностях скифов. Остальные его работы посвящены античной культуре.

Когда симбирские мальчики, игравшие в краснокожих и бледнолицых, выросли, они затеяли более серьёзную игру - в красных и белых, расширив ее на всю Россию. Ульянов выиграл, Керенский проиграл, а третий мальчик предпочел не вмешиваться в эту опасную игру и всю жизнь копал песочек на берегу моря в древней Ольвии (рис. 9). Это не изменило радикально судеб страны, но несколько расширило наши знания о древнем мире.

17. Современный комбинационизм. Комбинационизм не умер с титанами-фактопоклонниками. Скрещение играло ведущую роль в концепции Н. Я. Марра, а через него ее освоили советские археологи. До середины века "скрещение" было их главным ключом к проблемам этногенеза.

В Англии традицию Риверса продолжил в этом отношении Гордон Чайлд. Он придавал большое значение слиянию восточных и местных европейских компонентов в формировании европейской цивилизации. По Чайлду излагает развитие науки и его коллега по марксистскому толкованию истории знаний биохимик Дж. Д. Бернал: "Из Египта и Месопотамии наука перешла в Грецию, из мусульманской Испании – в Италию эпохи Возрождения, оттуда – в Нидерланды и Францию, а затем – в Шотландию и Англию времен промышленной революции… Многие черты цивилизации могут легко распространяться и действительно легко распространяются. Благодаря купцам и странствующим ремесленникам широко распространились те технические приспособления, которые могут быть изготовлены повсюду, раз известен способ их изготовления, как, например, колесница и перегонный куб…. Благодаря бродячим ученым приносившие пользу интеллектуальные идеи – математика, астрономия и, в меньшей степени, алхимия – также были разнесены почти повсеместно и имели тенденцию образовать общую совокупность знаний…" (Бернал 1956: 30, 664 - 665).

Сын Дж. Бернала, Мартин Бернал, выпустил в 1987 г. книгу "Черная Афина" (Bernal 1987), ставшую чрезвычайно популярной. В ней он объявил "арийскую" модель происхождения европейской цивилизации мифом XVIII века и выдвинул взамен концепцию гибридных египетски-семитско-греческих основ Западной цивилизации. О "гибридизации" культур и языков и сложении "креольских" формирований говорил Майкл Роулэндз в докладе "Чайлд и археология свободы" в 1993 г. (Rowlаnds 1994).

18. Некоторые уроки. Ростовцев неустанно старался извлекать уроки из древней истории. А какие мы могли бы извлечь уроки из этого краткого очерка развития комбинационизма?

Прежде всего, поучительна сама идея извлечения уроков из исторического прошлого, пожалуй, наиболее прямо и откровенно представленная именно в комбинационизме. Правда, Ростовцев в конце жизни пришел к выводу, что предсказывать всё равно невозможно научиться, но, несомненно, история помогала ему глубже понимать и оценивать происходящее. Если не предсказывать, что произойдет, то, по крайней мере, понимать, чего можно ожидать.

Если пессимистически выглядят судьбы людей в поворотные моменты истории, то некоторый оптимизм внушают судьбы научных трудов. Сделанное добротно исследование не пропадает. "Рукописи не горят". Кондаковские труды были совершенно неуместны в Советской России, но почитались, а теперь и вовсе оказались востребованы. Труд Ростовцева о Боспоре должен был пропасть, но был издан в Советской России. Ни Кондаков, ни Ростовцев не служили таксистами в эмиграции, а остались профессорами, причем слава Ростовцева даже стала более громкой, чем была в России. При всех перипетиях мастерство и труд остаются достоинствами.

Вопросы для продумывания:

1. Почему, с вашей точки зрения, комбинационизм получил наиболее яркое развитие именно в России?

2. Почему это течение долго оставалось незамеченным в историографии, невыделенным, и не имело отдельного названия?

3. Комбинационизм Кондакова вырос из диффузионизма. Кондаков Одесского периода, несомненно, трансмиссионист. К какой из разновидностей диффузионизма (мы рассмотрели их немало) Вы бы его отнесли?

4. Как связан комбинационизм Кондакова с его критическим отношениям к царской власти и православной церкви?

5. Как связан комбинационизм Кондакова с его критическим отношением к славянофильству и квасному патриотизму?

6. Можно ли считать, что Ростовцевское понимание исторических аналогий отвечает принципу историзма?

7. Как связан комбинационизм Ростовцева с его западничеством?

8. Можно ли объяснять беды России участием восточного (иранского) компонента в сложении ее культуры, как это делал Ростовцев?

9. Укладываются ли в комбинационизм сетования Ростовцева на пережитки крепостничества?

10. Какова связь между комбинационизмом Ростовцева и его археологическими работами?

Литература:

Айналов Д.В. 1928. Академик Н. П. Кондаков как историк искусства и методолог. – Seminarium Kondakovianum, t. 2: 311 – 321.

Бернал Дж. Д. 1958. Наука в истории общества. Москва, изд. Иностранной Литературы (пер. с англ. J. D. Bernall. Science in history. London, Watts, 1954).

Бонгард-Левин Г. М. 1997. М. И. Ростовцев в Америке. Висконсин и Йель. – СР: 145 – 184.

Бонгард-Левин Г. М., Вахтель М., Зуев В. Ю. 1997. М. И. Ростовцев и Вяч. И. Иванов. – СР: 248 – 258.

Зуев В. Ю. 1997. М. И. Ростовцев. Годы в России. Биографическая хроника. – СР: 50 – 83.

Ростовцев М. И. 2002. Избранные публицистические статьи 1906 – 1923 . Подготов. И. В. Тункиной. Москва, Росспэн.

СР = Скифский Роман. Под общ. ред. акад. Г. М. Бонгард-Левина. Москва, РОССПЭН, 1997.

Тункина И. В. 1997. М. И. Ростовцев и Российская Академия наук. – СР: 84 – 123.

Буслаев Ф.И. 1873. Догадки и мечтания о первобытном человеке. – Русский вестник, 107 (10): 698 - 764.

Вернадский Г. В. О значении научной деятельности Н. П. Кондакова. К восьмидесятилетию со дня рождения 1844 – 1924 (1924). – Кондаков: 228 – 257.

Вздорнов Г. И. 1997. Н. П. Кондаков в зеркале современной византинистики. – Труды отдела древней русской литературы Пушкинского Дома, 50: 792 – 797.

Лазарев В. Н. 1925. Никодим Павлович Кондаков (1844 – 1925). Москва, изд. автора.

Клейн Л. С. 1975. Проблема смены культур в современных археологических теориях. – Вестник Ленинградского Университета, 8:. 95 – 103.

Клейн Л. С. 2005. Византиец. - Кондаковские чтения – I. Проблемы культурной преемственности. Материалы I международной научной конференции. Белогород, Белгородский Гос. Университет: 5 – 24.

Кондаков Н. П. 1882. Византийские эмали. - ???????????????.

Кондаков Н. П. 1884. Какая возможна в современной науке археологии постановка вопроса о влиянии в области искусства вообще и византийского искусства в частности. – Бюллетени VI Археологического съезда в Одессе, № 4. Одесса: ?????????.

Кондаков Н. П. 1898. Русские клады. СПб, ???????.

Кондаков Н. П. 1899. О научных задачах истории древнерусского искусства. ????????.

Кондаков Н. П. и И. И. Толстой. 1889 – 1899. Русские древности в памятниках искусства. Тт. I – V. Санкт-Петербург, ??????????.

Кондаков Н. П. 2002. Воспоминания и думы. Москва, Индрик (напис. 1919, перв . изд. Прага 1927).

Кызласова И. Л. 1985. История изучения византийского и древнерусского искусства в России (Ф. И. Буслаев, Н. П. Кондаков: методы, идеи, теории). Москва, изд. Московского университета.

Муромцева-Бунина В. Н. 2002. Н. П. Кондаков (К пятилетию со дня смерти) (1930). – Кондаков: 348 – 358.

Тункина И. В. 2001. Н. П. Кондаков по неизданным воспоминаниям Б. В. Варнеке. 1917 – 1920 годы. – Никодим Павлович Кондаков. Личность, научное наследие, архив. Научн. ред. И. Д. Соловьева. Гос. Русск. Музей. Санкт-Петербург, Pаlаce Editions: 56 – 62.

Bernal M. 1987. Black Athena: The afroasiatic roots of classical civilization. Vol. I. The fabrication of Ancient Greece, 1785 – 1985. London, ??????.

Klejn L. S. 1999. Nikodim Pavlovich Kondakov. – Murray T. (ed.). Encyclopedia of archaeology: The great archaeologists. Santa Barbara, Denver, Oxford, ABC-Clio: 165 – 174.

Rowlands M. 1994. Childe and the archaeology of freedom. – Harris D. R. (ed.). The archaeology of V. Gordon Childe: Contemporary perspectives (Proceedings of the conference held in 1992). London, University College London Press: 35 – 54.

Иллюстрации:

1. Портрет академика Н. П. Кондакова работы Л. Ладыженского, 1884 (Никодим 2001, перед с. 9).

2. Портрет академика Н. П. Кондакова 1900-х годов (СР, табл. 25, слева внизу).

3. Портрет академика Н. П. Кондакова работы С. В. Малютина, 1916 – 17 (Никодим 2001, перед с. 5).

4. М. И. Ростовцев в Риме, фотоснимок 1895 г. (СР, вторая табл., слева вверху).

5. Ростовцев в 1999 г. (СР, третья табл., слева внизу).

6. М. И. Ростовцев в американский период его жизни, 1931 г. (СР, табл. 17, внизу слева).

7. Раскопанная Дура-Эуропос с высоты птичьего полета - аэрофотосъемка 1936 г. (СР, табл. 34, сверху).