Сравнительное описание герменевтики Шлейермахера в ее отношении к прежним системам

Глава 1.

Принципы и основные вопросы

1. Общая герменевтика

Система Шлейермахера относится к тому классу философий, где выстраивают логическую классификацию как развитие реальных взаимосвязей в мышлении и бытии.

Это направление его философствования тесно связано с тем, что мы именуем эстетической позицией. В основе обеих явно лежит метафизическая идея непрерывного ряда вещей, охватывающего мировое целое: мир должен явиться как одно единое, необходимое, в своей внутренней закономерности покоящееся целое. Если в первом случае получаем интуицию мира как художественного произведения и проведение этого взгляда по всем частям этого целого, то во втором – логическую классификацию понятий как объяснение мира; ибо здесь проблемы, выставляемые чувственным миром, противоречия, какими движима мысль о них, не ощущаются. Как все же далек был Шлейермахер от раздумий о них! Отсюда происходит, что внутренний мир, каким дух выстраивает его в представлении и понятии и выражает в речи, никоим образом не создается как субъективный продукт, самодеятельно сформированный из чувственных возбуждений, так чтобы можно было выявить материал философской трансформации, возвращаясь путем сопоставления к ее движущим началам; вместо того реальность явлений обеспечивается произвольным постулатом единства мышления и бытия. Эти-то явления в их данности и образуют теперь предпосылку мышления. Вся работа философии заключается соответственно в том, чтобы запечатлеть мир явлений, предлежащий в массиве понятий, философской формой, т.е. формой внутренней необходимости и единства; ибо эта форма есть одновременно содержание мира. В «Диалектике» есть одно примечательное место, где Шлейермахер признается, что системообразующий метод, единообразно пронизывающий всю его систему, метод двучленное противоположения, есть чистая гипотеза, а не нечто необходимое, такое, без чего мир явлений не поддавался бы объяснению; но что мир явлений в принципе подчиняется этому схематизму, ему достаточно.

Приоритетность формирования суждений

Что в объясняющих системах преобладает формирование суждений, а в классифицирующих формирование понятий, отвечает превращению потока вещей в единую целость покоящихся форм. Только во взаимопроникновении позитивных противоположностей пульсирует у Шлейермахера все становление и бесконечное многообразие чувственного мира. Подобно череде поколений растений и животных жизнь человечества перед этим взором упорядочивается в прочную структуру вечно равных себе стабильных форм, созданных строгим формообразующим законом.

Превращение становления в покоящиеся формы

Шлейермахер охватывает в своей «Этике» человеческое бытие, следуя этому методу. Его этика относится к историческому знанию так же, как спекулятивное естествознание относится к эмпирическому. Из становления мы приходим в ней к бытию; из потока времени поднимаемся в умопостигаемое понятийное пространство, где нет никакого изменения. Картина исторического становления человеческой культуры превращается здесь в картину покоящихся и вневременных форм.

Самые события рассматриваются sub specie aeternitatis. Всякое объяснение культуры исходя из многообразных мотивов, как они проявляются в ходе человеческой истории, превращается здесь в объяснение их бытия из абсолюта и его противоположностей. Значение этого момента невозможно переоценить. Ибо на таком превращении исторического многообразия и движения во вневременные понятийные основоформы, на принципе классификации, в противоположность принципу объяснения, покоится у Шлейермахера не только конструкция этики, которой подчинена герменевтика, но – как следствие – также и конструкция герменевтики.

Статус герменевтики в системе этики

а) тождественное и самобытное

Какое же место занимает герменевтика в системе человеческих деятельностей, охватываемых этикой? Мы знаем, что герменевтика Шлейермахера с самого начала основывалась на интуиции самобытного как формы общечеловеческого. Вопрос, таким образом, определяется точнее следующим образом: как в этике развертывается эта противоположность, служащая основоположением герменевтики? Этика исходит из становящегося единения разума и природы. Отсюда непосредственно следует характер отношения между самобытным и всеобщим. «Поскольку разум в силу своего изначального соединения с полагаемой как род человеческой природой положен также и в форме единичности бытия, спекулятивно же ничто не полагается единичным, коль скоро таковым нечто может являться лишь в пространстве и времени, то всё этически отдельное должно быть по своей сути отличным, т.е. чем-то самобытным». Соответственно в каждом продукте индивида должна содержаться как всеобщность, так и его самобытность; ибо сам индивид носит в себе черты как тождества, так и самобытности.

Тем самым всякая отдельная разумная деятельность имеет двоякую отнесенность: во-первых, к системе органов и символов совокупной тождественной разумной деятельности, во-вторых, к системе самого отдельного существа8. А именно, первое отношение связывает с тождественным, существующим во всех других одним и тем же образом, на втором же отношении основывается непереносимость результатов какой бы то ни было функции с одного индивида на любой другой.

б) Знание и чувство

Проследим эту противоположность в области символизирующей деятельности.

В самом деле, именно к ней должна, так или иначе, примыкать герменевтика. «Обозначение природы», с одной стороны, несмотря на «расколотость на множество отдельных существ, тем не менее, у всех одинаково», поскольку врожденные понятия и законы и процессы сознания у всех одни и те же. Как таковое оно необходимым образом сообщимо. Выражение этой тождественности и сообщимости – слитность мышления и речи. Самой недвусмысленной формулировкой этой общности знания являются слова Шлейермахера, что в данной области совершенно «все равно, осуществлена ли некоторая мысль тем же или другим отдельным существом, и всякая определенная в своем содержании мысль в каждом и для каждого одна и та же». Этой абсолютной сообщимости соответствует отождествление мысли и речи. Всякое знание, не ставшее внутренней речью, пока еще просто сбивчиво.

Символизирующей деятельности в форме тождественного противостоит таковая в форме индивидуального. Вспомним, что это различение не количественно, а качественно. Поскольку же формы и законы сознания одинаковы, различение может залегать только в способе, каким его многосложные функции связаны в некое целое, т.е. «в жизненное единство во всем разнообразии их взаимоотношений». Обозначением этого рода связи является чувство. Оно существует как определенное выражение способа разума пребывать в данной частной природе.

Отсюда следует, что насколько знание как таковое сообщимо, настолько чувство не допускает переноса. Без этой непередаваемости чувства различие индивидов по своему существу оказалось бы снято.

Двойственность этой противоположности

А теперь снова снимем эту противоположность, возможную лишь в плане абстракции! Ведь и вообще никакой акт разума нельзя помыслить иначе как во взаимосвязи тождественного и индивидуального. «Таким образом требование, чтобы повсюду [сосуществовали] одинаковость и различие, для символизирующей деятельности удовлетворено повсеместным сосуществованием мысли и чувства». Чувство само по себе бессловесно и неуловимо, мысль – у всех тождественная речь; в составе действительности оба повсюду едины, однако с преобладанием чего-то одного; они образуют двоякую противоположность.

в) Аналитическое и синтетическое поступательное движение, наука и искусство

Как же складывается деятельность духа внутри этой двоякой противоположности? Если рассмотреть ее элементы, то преимущественно тождественным выступает восприятие, преимущественно разнящимся чувство; первое представляет объективную сторону духовной деятельности, второе субъективную. Форма духа есть поступательное движение внутри этих стихий. В нем, стало быть, также должно сохраняться различие. Продвижение от некоего единства к его частям, или анализ, преимущественно тождествен; продвижение от одного единства к другому («синтез») преимущественно различен, т.е. он выражение самобытности. Если мы, поэтому, рассматриваем продукцию символизирующих деятельностей, насколько в них преобладает направленность на тождественное, или на знание, то самобытное в них тоже соучаствует через комбинацию, ибо эта последняя покоится на синтезе. И как эвристика, и как архитектоника эта комбинаторная процедура является искусством, т.е. она содержит в себе элемент самобытного поступательного движения, так что и архитектоническая процедура, высшая точка системообразования, смотря по тому, преобладают ли в комбинации субъективные или объективные черты, опять же исключается из диалектики. С другой стороны, синтетические комбинации, насколько они не становятся аналитическими, т.е. не хотят стать знанием, принадлежат к сфере индивидуального. Продукция же индивидуальной комбинации есть искусство в более узком смысле, способность к нему дает воображение. Как во всяком знании есть искусство, так во всяком искусстве знание.

Итог. Задача герменевтики – соглашение этих противоположностей

Подытожим результаты всего этого для герменевтики! Ее предпосылка – двойственность противоположности самобытного и тождественного, чувства и познания, искусства и науки. Из нее следует, что в каждом произведении непередаваемое и понятное пронизывают друг друга. «Единство жизни и тождественность разума, разделенного между отдельными индивидами, стали бы недостижимы, если бы непередаваемое не могло снова стать общезначимым и сообщимым». Отсюда вытекает проблема герменевтики: она в соглашении тождественного, или объективного, заключенного в языке и в аналитической мысли, с непередаваемым, индивидуальным, заключенным в свободном синтезе. Если выше мы видели, что всякий акт разума имеет двоякое общее отношение к объективной системе тождественных актов и к субъективной взаимосвязи, самобытной для его носителя, то проблему можно сформулировать и так, что отдельное произведение следует понимать в свете обоих этих единств. –

Вплотную к этому вопросу и подводит нас «Этика». Если герменевтика имеет ответ на него, то именно здесь [в соглашении тождества и индивидуальности] должен заключаться ее материальный принцип. Ибо здесь подытоживающе выражен подходу развертыванием которого является герменевтическая система.

Смещение этой позиции в этике, диалектике и герменевтике Шлейермахера

Но сперва мы должны справиться с одним затруднением, которое вроде бы дает здесь о себе знать. Оно исходит не менее как от собственного же Шлейермахерова отчета об отношении герменевтики к прочим наукам в третьем параграфе «Герменевтики». А именно, здесь, прежде всего, одним весьма причудливым аргументом отодвигается на задний план отношение к этике. «Но, конечно, и язык тоже имеет свою природную сторону; различия человеческого духа обусловлены и физическими особенностями конкретного человека и земного вещества». Можно было бы спросить, обусловлены ли физической стороной, скажем, трактуемые в этике формы нравственной жизни, сельское хозяйство, торговля и т.д.? И справедливо ли выводимое здесь отсюда как следствие также и для технических наук, – что этика и физика возвращают, таким образом, к диалектике как своей верховной науке? Однако рядом с этим косвенным доводом в пользу диалектики стоит и прямой: «Язык есть способ и прием мысли быть действительной». Он «опосредование общезначимости мысли». Мышление, в свою очередь, «не имеет другой тенденции, кроме достижения знания как чего-то всем общего». «Таким образом, возникает общее отношение грамматики и герменевтики к диалектике». Это должно вроде бы означать в итоге, что обе они, диалектика и герменевтика, имеют предметом мысль как имеющую тенденцию к знанию. Стало быть, если диалектика есть техника конструкции этого знания, то герменевтика – техника воссоздающей конструкции из языка. Тогда, выходит, не вся сфера речи ее цель; равно как и диалектика явно исключает то, что принадлежит искусству в более узком смысле. И это соотношение вроде бы действительно подтверждается в «Диалектике». Только гораздо осторожнее. В самом деле, сказанное там о преодолении относительности мысли при реализации идеи знания можно в крайнем случае отнести к пониманию художественных произведений, поскольку ведь самим этим пониманием предполагается реализация идеи знания. Аналогичным образом двусмысленна фраза, посвященная герменевтике в «Этике». В ней как бы ощущается неуверенность. Действительно ли герменевтика должна принадлежать сфере знания как его техника, будучи исключена из другой сферы, обозначения? Слова «если смотреть со стороны языка» вроде бы предостерегают от такого ограничения. Но ведь все же эта сторона должна быть явно самой существенной, поскольку она выступает таковой как здесь, так и в упоминавшихся параграфах самой «Герменевтики». Если же мы отождествим язык с мышлением, так что оба они отойдут в сферу знания, то статус, принадлежащий герменевтике, необходимо окажется техническим, останется в сфере знания.

Здесь мы, как представляется, достигли точки, откуда можно увидеть причину этого колебания, которое при сопоставлении приведенных мест не устранить никаким герменевтическим искусством. Шлейермахеровское воззрение на язык сделало язык системой понятий, т.е. оно помещает его в сферу знания. Отсюда возникает наклонность и герменевтику тоже поместить в эту сферу, поставив ее в зависимость от диалектики как техники знания.

Тогда, по сути, и в герменевтике отнесенность к художественным творениям временами отступает на второй план рядом с отнесенностью к продукции мысли, тяготеющей к знанию. По крайней мере можно выдвинуть эту догадку относительно своеобразной неопределенности в вопросе об отношении герменевтики к технике продукции знания и к художественным творениям в более узком смысле.

Предшествующие системы

Оставим, однако, эти искусственные проблемы, имеющие значение только для теоретика всеединства наук, чтобы в опоре на достигнутое рассмотреть исключительное значение развернутых здесь предпосылок, принадлежащих этике, равно как и все отношение герменевтики к этике и диалектике. Какое-то, правда, лишь негативное, приобретение мы можем получить здесь от сравнения с прежними системами. В XVIII веке начинается вообще плодотворное сочетание различных наук.

Предвосхищения Лейбница и Вико

Лейбниц, любая похвала которому будет недостаточной, первым указал на связь языка, мифологии и истории. Другими путями его младший современник Вико, чья полная предчувствий «Новая наука» принадлежит к величайшим триумфам человеческой мысли, первым пришел к плодотворнейшему сочетанию истории и философии. Метод интерпретации древнейших поэтов, как Вико его предлагает в своей «поэтической метафизике» и своей «поэтической логике», содержал, хотя и способом противоположным подходу Шлейермахера, направленному прежде всего на осмысление поэта как представителя определенной эпохи человеческого духа, тем не менее ту же концепцию искусства толкования как спекулятивно-исторической науки. Но после этих двух мужей угасло направление на сочетание философии и истории, из которого могла бы возникнуть подлинная всеобщая герменевтика, какую впервые выдвинув только Шлейермахер. Так называемые общие герменевтики в этой связи едва заслуживают упоминания. Так, поздний Эрнести в своей немыслимо скудном трактатике понимал под нею только теорию филологической трактовки произведений на всех языках по нормативам тогдашней филологии. Школа Вольфа попала из огня да в полымя, когда сделала герменевтику частью прикладной логики.

Подчинение герменевтики философии (логике, психологии)

Гораздо более плодотворным было подчинение Хладениусом герменевтики как искусства толкования речений и писаний – стало быть уже с расширением, которому Шлейермахер придавал такую большую ценность, – науке психологии. Великолепные мысли внушены ему этой дедукцией герменевтических теорий из психологии, как напр. его учение о «точке зрения» в исторических сочинениях. Однако он был предшественником Шлейермахера также и в том, что он – верный своей школе – склонялся к вмешательству логики в психологическое рассмотрение. Психологическая интерпретация с тех пор часто всплывала как девиз в герменевтических проектах; действительного подчинения герменевтики и психологии не произошло. Но попытки, которые этот друг Спинозы и особенно Кант предприняло, чтобы определить соотношение философии и герменевтики, не оказали благотворного воздействия на понимание этого соотношения.

Подчинение истории

Если все эти усилия научным образом подчинить герменевтику философии почти не имели успеха, то те, которые были направлены на подчинение ее историческим наукам, не достигли даже отчетливой выраженности. Землер в своем духовном брожении не был способен на такое упорядочивающее определение. Если Айххорн в своем примечательном предложении относительно герменевтики говорило превращении читателя в современника как основном шаге интерпретации, включая историческую, то в основе его выкладок всегда лежит столь близкое его научной позиции между историей и Библией подчинение второй под иго первой. Кайль решительно формулирует принцип этого подчинения; но у него было такое немыслимо скудное представление об истории, что о подчинении герменевтики законам исторической науки речь может идти только в шутку.

Мечта о дедукции всех наук из вышестоящих принципов находит себе полное извинение, если подумать об этой их бесплодной изоляции. Герменевтика показывает, какие плоды это стремление, как ни эксцентрично оно было, всё-таки принесло. Ибо и она тоже принадлежит к дисциплинам, которые, подобно грамматике, языковедению, эстетике, мифологии и др., впервые обрели научный облик благодаря философской проработке исторического материала. <…>

Материальный принцип герменевтики Шлейермахера. Воссоздающая конструкция. Герменевтика как теория правил искусства

Мы видим, что согласно шлейермахеровской «Этике» задачу, отводимую всеобщей наукой герменевтике, следовало понимать как согласование тождественного, как оно выступает в языке, с самобытным, залегающим в синтетических элементах конструкции. Эта задача располагается таким образом между двумя конечными пунктами: индивидуальностью автора – ибо в ней коренятся синтетические элементы произведения – и языком как системой понятий. Если представлять себе язык произведения областью чистой тождественности, то занятием толкователя окажется чисто механический анализ. Если представлять себе комбинацию идей сферой чистой индивидуальности, то его задача окажется совершенно неразрешимой. Но язык возникает снова и снова в индивидуальных актах; гениальный автор продуцирует в нем новые обороты, новые комбинации; поэтому и язык тоже может быть понят только через самостоятельное воссоздание этого процесса.

Синтетические элементы, с другой стороны, связаны здесь с аналитическими; так что синтетическая комбинация все-таки достижима средствами воссоздающей конструкции. С обеих сторон, таким образом, имеет место свободная деятельность, стремящаяся постичь автора посредством воспроизводящего его образы синтеза. А такой синтез никогда не удастся ввести в правила. «Всякий процесс упорядоченного произведения, сопровождающийся осознанием общих правил, применение которых в каждом конкретном случае не может быть в свою очередь подчинено правилам», мы называем искусством. Герменевтика есть таким образом теория правил искусства, а именно теория правил искусства воссоздающей конструкции, коль скоро этот метод выступал в обоих ее аспектах.

Она, однако, является воссоздающей конструкцией лишь в той мере, в которой она идет по следам самой конструкции. Теория правил искусства воссоздающей конструкции есть таким образом воспроизведение всего того процесса, в ходе которого возникает произведение, в форме правил. Теория правил геременевтического искусства имеет место лишь, поскольку ее предписания образуют систему, опирающуюся на основоположения, прозрачно вытекающие непосредственно из природы мысли и языка. Отсюда извлекаем результат: материальный принцип герменевтики и теория воссоздающей конструкции произведения исходя из языка и индивидуальности писателя на основе понимания языкового и интеллектуального продуцирования в его единстве.

Формула лучшего понимания автора чем он понимал себя сам Свое специфическое выражение принцип воссоздающей конструкции находит в формуле Шлейермахера, выдвинутой, похоже, в намеренной противоположности к скромным притязаниям предшествующей герменевтики в том, что касается понимания. Толкователь должен понимать автора лучше, чем тот понимал сам себя. Если душа наряду с произвольными имеет и непроизвольные, наряду с сознательными также бессознательные представления – а для ученика Фихте вспомнить об этом учении было естественно, – то толкователь, постоянно следуя за движением мысли автора, неизбежно выведет на уровень сознания многое, что для того, возможно, осталось неосознанным, и тем самым поймет его лучше чем тот понимал сам себя. Триумф упорной воссоздающей конструкции в том, чтобы вторгаться и в темные глубины бессознательных представлений писателя, воспроизводить его языковую сферу там, где он сам ее не осознал57, прояснить его мыслительные ходы, когда их стремительность помешала им самим дойти до его сознания. И здесь тоже схватывание внутренней формы, подчинение всех деталей целому служит средством постижения тончайших оттенков.

Круг в концепции такого подхода. Аст

Уже Аст, однако, заметил, что при такой постановке задачи происходит движение по кругу. Отдельное предполагается понять исходя из целого; и вместе с тем понимание целого достигается лишь через детали. Здесь дает о себе знать важный герменевтический закон: всякое понимание начинается с того, что Аст называл предчувствием, Ahndung, а именно с мобильной гипотезы относительно всей ситуации, точно так же как всякое продуцирование начинается с порождающего решения (Keimentschluß). Отсюда следует процедура, в которой можно видеть технику этого метода, как впрочем, Шлейермахер неустанно и подчеркивал. Первое прочтение текста в этом свете должно иметь целью лишь предварительное установление главной мысли в ее существенных отношениях к намерению; понимание на этой ступени лишь условно.

Лишь второе чтение впервые репродуцирует целость. Применительно к экзегетическому сообщению это равносильно обычному подходу Шлейермахера, когда он начинал с описания артикуляции целого, получая при этом не только членение текста, но и, словно при беглом чтении, примериваясь к его целостному составу, замечая в нем трудности и останавливаясь в размышлении на всех местах, обещающих проникновение во внутреннюю суть сочинения. Только после этого шла сама интерпретация.

Собрание сочинений в 6 тт. Под ред. A. B. Михайлова и Н. С. Плотникова. Т. 4: Герменевтика и теория литературы / Пер. с нем. под ред. В. В. Бибихина и Н. С. Плотникова. – М.: Дом интеллектуальной книги, 2001. – C. 124 – 143.

Гадамер Ханс-Георг

ИСТИНА И МЕТОД