Гуманизм Возрождения и его оборотная сторона

Возрождение дало миру новое представление об идеале человеческого существования. В представлении ренессансных идеологов человек по своей сути - доброе, разумное и прекрасное существо. Его индивидуальность носит качественно новый характер по сравнению с античностью, когда индивид мог существовать в качестве полноценно развитого культурного существа только в определенной социальной общности - городе-государстве, полисе. Вне своего родного полиса человек превращался в существо второго сорта. Совершенно другая установка характерна для эпохи Возрождения - индивид оказывается самодостаточным в своей деятельности и не зависит от различного рода коллективных общностей, будь то город, род или сословие. Именно об этом го­ворил Данте, когда его изгнали из родной Флоренции: я сам себе партия. В отличие от Средневековья, когда единственной творческой самодостаточной личностью являлся Бог, творящий мир «по своему слову», в возрожденческом сознании превалирует идея приравненности человека Богу. Пико делла Мирандола говорит словами Бога человеку: «Я ставлю тебя в центре мира, чтобы оттуда тебе было удобнее обозревать все, что есть в мире. Я не сделал тебя ни небесным, ни земным, ни смертным, ни бессмертным, чтобы ты сам, свободный и славный мастер, сформировал себя в образе, который ты предпочтешь. Ты можешь переродиться в низшие, неразумные существа, но можешь переродиться по велению своей души в высшие, божественные» .

Торквато Тассо в «Рассуждениях о героической поэзии» приравнивал художника Богу - поэт в своей деятельности уподобляется великому художнику (Богу-творцу), ибо, подобно ему, в своих поэмах создает собственный мир: строит войска, готовит битвы, создает и осаждает города, описывает бури, пожары, мятежи, раздоры, подвиги, смелость, великодушие, любовь и т.д. Все это невообразимое разнообразие он объединяет собственными взглядами, идеями, одушевляет собственным творчеством. В результате возникает целое, которое невозможно разъединить на части: все взаимосвязано друг с другом. Недаром именно в эту эпоху диаметрально изменился социальный статус художника. Из индивида - представителя одного из низших сословий традиционного общества - он превращается в социокультурный идеал, поскольку именно в его творчестве реали­зованы главные культурные идеи, ценности и идеалы возрожденческого гуманизма - свобода, творчество, самодеятельность, самодостаточность и саморазвитие. В Древней Греции искусство было разновидностью ремесла, поскольку осуществлялось за деньги, и художник в своей деятельности, подобно ремесленнику, лишь подражал образцам (природным или мифологическим). В Древнем Риме профессия актера по своему социальному статусу приравнивалась к профессии гладиатора или женщины легкого поведения, ибо была связана с лишением «гражданской чести». В Средневековье художник был приписан к малярному цеху, а поэт мог заниматься поэзией лишь, как бы сказали сейчас, по совместительству, будучи в первую очередь школьным учителем, библиотекарем и т.п. Художник эпохи Ренессанса воплощает в себе культурный идеал свободной и творческой личности, благодаря чему изменяется статусность искусства. Ведущие королевские дома Европы переманивают друг у друга известных поэтов, музыкантов, художников. Похороны Рафаэля превращаются в гигантскую манифестацию, свидетельствующую о признании заслуг этого великого мастера всеми слоями общества. Однако установка на индивидуальность, реализованная столь мощно и великолепно в сфере искусства, оказалась разрушительной для социальной и политической ткани жизни ренессансного

общества. Здесь индивидуальность превращается в явно выраженный индивидуализм, зоологическое утверждение только своих потребностей и желаний, деградацию гуманистической морали в различные формы ситуативной этики. Стихийное самоутверждение индивидуальности часто оказывалось весьма далеким от благородного ренессансного гуманизма. Это явление было определено А.Ф. Лосевым как оборотная сторона титанизма. Ренессансный титанизм имел «...свою отрицательную сторону, свое плохое и вполне уродливое проявление, которое, однако, в сравнении с пороками и уродством других исторических эпох часто бессознательно, а часто и вполне сознательно связывало себя именно с этим принципиальным индивидуализмом, что не могло не приводить к стихии безграничного человеческого самоутверждения и, следовательно, к самооправданию в неимоверных страстях, пороках и совершенно беззастенчивых преступлениях. Пороки и преступления были во все эпохи человеческой истории, были они и в средние века. Но там люди грешили против своей совести и после совершения греха каялись в нем. В эпоху Ренессанса наступили другие времена. Люди совершали самые дикие преступления и ни в какой мере в них не каялись, и поступали они так потому, что последним критерием для человеческого поведения считалась тогда сама же изолированно чувствовавшая себя личность»¹. С этой точки зрения оказывалось, что оборотная сторона титанизма есть тот же самый титанизм, реализованный в нехудожественной сфере жизнедеятельности человека.

В этом смысле гуманистически настроенный поэт или философ Ренессанса не отдает себе отчета в том, что такой ужасающий нравственный урод, кровавый преступник, как Цезарь Борджиа, «тоже чувствовал за собою право своего поведения, тоже находил в нем свое самодовлеющее наслаждение»², которое отличалось только своим содержанием от деятельности последователя Платона, но структурно ей вполне соответствовало. «А структура эта заключалась в стихийно-индивидуалистической ориентации человека, мечтавшего быть решительно освобожденным от всего объективно значащего и признававшего только свои внутренние нужды и потребности»³. По мнению Я. Буркхардта, в эпоху Возрождения население Италии чувствует себя вышедшим из-под воздействия государства, полиции. В справедливость же судопроизводства «вообще никто больше не верит». Интересный факт: убийца часто оказывается оправданным в глазах общества еще до того, как становятся известны подробности преступления, поскольку преступник являет собой фигуру, презревшую общественные условности и утверждающую свою волю в противовес воле государства.

Гордое поведение человека перед казнью, его мужество вызывают восхищение вне зависимости от преступлений, которые совершил преступник. Государство и гражданская жизнь, особенно во время многочисленных политических беспорядков, стремительно катятся к распаду. Это наблюдалось, к примеру, в Неаполе при смене власти Арагонского дома на французский и во времена испанского владычества. «На авансцену здесь выходили люди, в глубине души никогда не признававшие ни государства, ни общества, теперь же представлявшие своей разбойничьей и человеконенавистнической самовлюбленности полную свободу» ¹. Распад социально-культурных связей и институтов приводит к тому, что в возрожденческий период итальянской истории возникают совершенно уникальные фигуры. Например, священнослужитель, который становится главарем разбойничьей шайки. В городе Феррара 12 августа 1495 г. на всеобщее обозрение был выставлен в железной клетке священник Дон Николо де Пелегати.

Интересно, что ему удалось дважды отслужить свою первую мессу, ибо он два раза был рукоположен в сан священника. Дело в том, что в день своей первой мессы он совершил убийство, за которое был вынужден получать отпущение греха в Риме. Затем он убил еще четырех человек и женился на двух женщинах, с которыми разъезжал по провинции. Впоследствии он «прославился» тем, что занимался разбоем во главе вооруженной и организованной им банды, убил множество людей и т.д.

Папа Александр VI Борджиа (1492-1503)соединял невероятное корыстолюбие и развращенность с организаторскими способностями и энергией. На свои ночные оргии он собирал до 50 проституток сразу, ухитрился сожительствовать со своей дочерью Лукрецией, которая

одновременно была любовницей его сына - Цезаря Борджиа, при этом он сумел, исходя из

различных сображений, выдать ее четыре раза замуж.

Разрушение старых социокультурных институтов, ограничивающих своеволие и эгоизм

человеческой природы, отнюдь не способствовало возникновению нового гуманного общества.

Распущенность и своеволие проникают во все поры возрожденческой общественной жизни Италии. Дело доходит до того, что публикуются декреты, в которых священнослужителям официально запрещается заниматься сводничеством и содержать публичные дома. В 1490 г. в Риме было 6800 проституток, а в 1509 г. в Венеции — 11 тысяч. При этом данной профессией открыто занимались и дамы из высшего сословия. Примеров подобного рода можно привести множество.

«Если нам будет позволено описать черты итальянского характера этого времени согласно

тем сведениям, которыми мы на этот счет обладаем относительно высших сословий,

результаты будут следующие. Основной недостаток этого характера является, как

представляется, также и условием его величия: развитие индивидуализма. Индивидуум

отрывается здесь, сначала внутренним образом, от существующей, по большей части

тиранической и нелегитимной государственности, так что все, что он мыслит и делает,

считается теперь - неважно, обоснованно или нет - изменой. Видя торжество эгоизма, он

берет защиту справедливости в собственных делах в свои руки и из-за осуществляемой им

мести подпадает под влияние темных сил, между тем как полагал достичь внутреннего

мира... В отношении всего объективного, рамок и законов любого рода индивидуум

сохраняет чувство собственной независимости и в каждом отдельном случае принимает

самостоятельное решение, в соответствии с тем, каким образом находят внутри него

общий язык чувство чести и выгода, соображения рассудка и страсть, примиренность и

мстительность.

Разгулявшаяся в своем титанизме ренессансная личность нуждалась в системе, ограничивающей

ее субъективизм и индивидуалистичность связей и культурных отношений. Эта идея

реализовывалась в самых различных вариантах, в том числе и как новое понимание индивида и

уровня развития его внутренней культуры. Культура Ренессанса предполагала в качестве своего

позитивного, как и отрицательного, момента идею бесконечного и ничем не сдерживаемого

самовыражения человека. Ренессансный человек есть деятельностное, но отнюдь не

самопознающее существо. Конечно, это великое завоевание эпохи, но также и ее ограниченность.