Политология и политический анализ

Учитывая ту доминирующую роль, которую играет политология в нормативном политическом анализе, необходимо начать именно с нее. Как явствует из самого ее названия, которое в дословном переводе означает учение о политике, она является теоретической научной дисциплиной. Ее появление и развитие было обусловлено, с одной стороны, накоплением обобщенного научного знания о политике в целом ряде научных дисциплин и усилением интегративной тенденции в современной науке - с другой.

В принципе до начала XX в. эволюция научного знания шла под знаком господства дифференциальной тенденции, которая находила свое конкретное выражение в выделении все большего числа предметных областей и субобластей, что вело к быстрому росту числа научных дисциплин и субдисциплин. В настоящее время их число по различным оценкам составляет от трех до пяти тысяч. Каждая из них, естественно, формирует понятийный аппарат и профессиональный лексикон, что стимулирует дивергенцию не только между предметными областями, но зачастую и внутри их самих.

Усиление подобного рода дивергенции объективно создало реальную опасность дезинтеграции научного знания. Неизбежной реакцией на это стало развитие интегративной тенденции, что привело к появлению целого спектра общенаучных и частнонаучных теорий. И если первые выполняют интегративную функцию в рамках науки в целом или одной из ее сфер (например, обществоведения), то вторые делают это в определенной предметной области и, как таковые, представляют собой предметные теории. К категории этих последних относится политология.

Общенаучные теории в известном смысле предметно индифферентны, так как непосредственно не связаны с традиционной предметной дифференциацией. Предметом их исследования является некое атрибутивное свойство, присущее реальности. Первой подобного рода научной дисциплиной можно с полным основанием считать математику, которая исследует такое всеобщее свойство, как количество. На протяжении не одного тысячелетия она выполняла интегративную функцию, в основном, правда, в сфере естественных наук.

Исследованием качества занималась философия, но она делала и делает это в синкретической форме, что оказалось явно недостаточным в условиях нарастания предметной дифференциации. Как следствие, произошло выделение отдельных аспектов качества, исследование которых стало функцией общенаучных теорий.

Появлению каждой общенаучной теории (группы теорий) предшествовало формулирование соответствующей общенаучной парадигмы, т. е. концепции исследования некоего общего свойства. Она определяла не только направление научного поиска, но и формировала определенный стиль научного мышления. Став доминирующим, он оказывал существенное влияние на формирование и развитие частнонаучных теорий до тех пор, пока не возникала новая парадигма, которая оттесняла предшествующую на периферию научного поиска. Вместе с тем, эта последняя, хотя и переставала быть доминирующей, оставалась на вооружении науки и продолжала развиваться.

Таким образом, обеспечивается многосторонний прирост теоретического знания, которое пополняется частнонаучными теориями, каждая из которых в ходе своего развития также переживает процесс смены специфических (предметных) парадигм. Именно последние детерминируют степень включенности общенаучных теорий в предметную область. Зачастую она является чисто формальной, что означает перекодировку, т. е. замену одних терминов другими.

Процесс парадигмальной эволюции современной науки представляется в виде следующей формулы:

m → ε → I → O

(вещество - энергия - информация - организация). Соответственно выстраивается ряд последовательно сменявших друг друга общенаучных парадигм: механистическая - энергетическая - информационная - организационная.

Генезис парадигмальной эволюции науки относится к концу XVII - первой половине XVIII вв., когда был снят пресс теологии. Становление и развитие первой, механистической парадигмы шло медленными темпами. Ее высшим достижением стал марксизм. С конца XIX в. эволюция резко ускоряется. На смену механистической парадигме приходит энергетическая, которая уступает место сначала информационной, а затем организационной. Обе последние получили четкое оформление в соответствующих общенаучных теориях - кибернетике и общей теории систем (ОТС).

Если организационная лишь вступает в стадию совершенствования, то три другие парадигмы перешли к ней значительно раньше, что нашло свое выражение в их диверсификации, т. е. в формировании на основе каждой из них не одной, а нескольких общенаучных теорий. Так, в частности, в зарубежной науке наряду с ортодоксальным марксизмом появились структурный, культурный и гуманистический, а также так называемая критическая теория. Само собой разумеется, что все эти неомарксистские теории формировались под достаточно сильным влиянием других парадигм.

Методологичсекое влияние общенаучных теорий на исследования в предметных областях проявляются в различной степени. Как уже отмечалось выше, оно может быть сугубо формальным, а следовательно, минимальным, или, наоборот, значительным. Этот последний вариант реализуется только при наличии достаточно развитой частнонаучной теории. В свою очередь, она появляется тогда, когда накопление научных знаний в данной конкретной области достигает такого рубежа, который позволяет осуществить их теоретическое обобщение, т. е. сформулировать целостную частнонаучную теорию. Однако происходит это отнюдь не автоматически.

Если в силу тех или иных причин создать частнонаучную теорию не удается, то начинается процесс дивергенции, т. е. дробление предметной области на сегменты, в каждом из которых формируются своего рода субтеории. Предметная область дробится на слабосвязанные между собой части и, как следствие, теряется общее представление о предмете исследования.

Такая негативная тенденция может быть блокирована только частнонаучной теорией. В этой связи нельзя не заметить, что выдающиеся мыслители прошлого осознавали данное обстоятельство достаточно хорошо. Например, Н. Г. Чернышевский писал: «Без истории предмета нет его теории, но и без теории предмета нет даже мысли о его истории, потому что нет понятия о предмете, его значении и границах»². Хотя это было сказано полтора века тому назад, но не утратило своего значения и сегодня.

Формирование частнонаучных теорий может проходить на двух различных уровнях: внутридисциплинарном и междисциплинарном. В первом случае нет сколько-нибудь серьезных заимствований из других предметных областей и наоборот. Политология - продукт междисциплинарного синтеза. Его несомненным достоинством является возможность получения более полного, комплексного представления о предмете, но вместе с тем он таит в себе опасность замедления формирования частнонаучной теории в силу своей гораздо большей сложности по сравнению с внутридисциплинарным.

Как частнонаучная теория политология занимает вполне определенное место в системе знаний о политике. В рамках известной трихотомии «всеобщее - особенное - единичное» она представляет «особенное», являясь своего рода мостом между «всеобщим» (политической философией) и «единичным» (политической историей) . Успешно выполнять функцию такого рода «моста», т.е. связывающего звена между предельно абстрактным и предельно конкретным, уникальным, она может только при достаточной степени операциональности, которая, кроме того, позволяет ей обеспечивать решение конкретных аналитико-прогностических задач. В свою очередь, достижение необходимой степени операциональности требует преобразования ее в прикладную теорию. Задержка с таким преобразованием или отказ от него, что в силу ряда объективных и субъективных причин присуще отечественной политологической школе, неизбежно ведет к нивелировке ее отличия от политической философии со всеми вытекающими из этого негативными последствиями.

Превращение политологии в прикладную частнонаучную теорию происходит в русле той научной революции, которую переживает сейчас обществоведение. Оно стимулируется, прежде всего, быстрым ростом наукоемкости политической практики. Последняя традиционно рассматривалась как чисто эмпирическое искусство, где роль науки в лучшем случае считалась номинальной. И действительно, влияние науки на политологию было в основном косвенным, через образование.

Со второй половины XX в. ситуация начинает кардинально меняться. Непрерывное усложнение политических реалий и, что не менее, а, скорее, более важно, резкое возрастание цены политической ошибки заставили политических практиков по-новому взглянуть на роль науки. Ставка на эмпирический политический анализ, пусть и проводимый профессионалами, стала все чаще давать серьезные сбои. Теперь в разработке ответственных политических решений зачастую принимает участие значительное число научно-исследовательских учреждений. Научное обоснование подобного рода решений постепенно становится правилом, а не исключением, как это было еще в недавнем прошлом. При этом, естественно, возрастает значимость нормативного политического анализа. Соответственно, повышаются требования к политологии в плане строгости и операциональности.

Вообще, операционализация теоретического знания детерминируется уровнем его строгости. «Божьими», т.е. строгими, принято считать естественные науки. Общественные же науки квалифицируются как «неточные» (нестрогие). Подобного рода взгляд, сформулированный еще О. Коктом - основоположником позитивистской философии, имеет под собой достаточно серьезные основания. Критерием «точности» считается математизация. Нет, вероятно, особой необходимости доказывать, что до этого общественным наукам, и в частности политологии, достаточно далеко.

В этой связи нельзя не коснуться опыта американской политологической школы, где в течение нескольких десятилетий предпринимались неоднократные попытки «принудительной» математизации. Их авторы - представители естественных наук, пришедшие в политологию, затратили на это немало усилий, однако их результаты были весьма скромными. К середине 1980-х гг. эти попытки в основном исчерпали себя³. Они дали научно значимые результаты только в исследовании электоральных проблем, т. е. там, где имеется большой и надежный количественный материал и где использование различного рода математических методик было заведомо обоснованным.

Означает ли это, что политология обречена быть наукой «неточной», а следовательно, ограниченно операциональной? Думается, что это отнюдь не так. Дело в том, что строгость естественных наук объясняется не математизацией как таковой. Она становится вообще возможной только при определенном состоянии понятийного аппарата. У естественных наук он представляет собой целостную систему операциональных понятий. В этом их принципиальное отличие от общественных.

Это характерно и для политологии, понятийный аппарат которой далеко еще не системологизирован. Сама по себе системологизация - научная задача трудная, но ее решение осложняется еще тем обстоятельством, что политические реалии по существу описываются на трех различных уровнях: понятийном аппарате политологии, профессиональном лексиконе и политико-публицистическом жаргоне. В чем-то они, конечно, пересекаются, но далеко не во всем.

Степень системологизации понятийного аппарата политологии пока еще остается недостаточной. Отсутствуют строгие дефиниции ряда ключевых понятий и их четкая декомпозиция. Не составляет исключение и такое основополагающее понятие, как «политика». Нет особой необходимости доказывать, что без адекватного представления о его содержании трудно говорить о теоретической строгости.

Предметная область политологии очерчена на первый взгляд достаточно четко. Ее составляет политика, точнее, политическая деятельность⁴, однако содержание этого понятия в ряде его аспектов продолжает оставаться дискуссионным, а следовательно, нуждается в уточнении. Можно выделить три основных дискуссионных аспекта.

Во-первых, это проблема генезиса политики как специфического вида специальной деятельности. Здесь налицо две альтернативные точки зрения. Сторонники первой связывают его с возникновением государства (государственный генезис), последователи второй относят его к родоплеменному обществу (догосударственный генезис). В наиболее последовательной форме эта вторая точка зрения нашла свое выражение в так называемой политической антропологии.

Нельзя не видеть, однако, что при таком антропологическом подходе политика отождествляется с управлением (властвованием) в самом широком смысле слова. Между тем, момент управления присущ любой совместной деятельности не только людей, но и высших животных (в их стадах и стаях). Подобного рода отождествление нельзя считать научно-корректнтным, что дает основание считать первую точку зрения правильной.

Во-вторых, это проблема содержания политики. Здесь, как и в предыдущем случае, существуют две противоположные точки зрения. Согласно первой, которая является наиболее распространенной, политика - это борьба за власть, а в соответствии со второй - борьба за власть и собственность. Несмотря на то, что первая является, бесспорно, преобладающей, именно вторая представляется более обоснованной.

Лапидарность вышеприведенных формул может вводить в заблуждение, так как речь идет о борьбе за тот или иной порядок распределения власти и собственности в государственно-организованном обществе. В нем именно государство через систему налогов, запретов и ограничений, экспроприации и т. п. оформляет определенный порядок распределения собственности, который до этого стихийно возникает в ходе экономической деятельности⁵. В этой связи весьма характерной представляется политическая борьба за доминирование государственной или частной собственности, которая красной нитью проходит через всю историю человеческой цивилизации.

В-третьих, дискуссионным является вопрос о субъектах политики (политических субъектах). Тут разброс более значителен, чем в двух предыдущих случаях. Тем не менее, весь спектр мнений находится в диапазоне, ограниченном двумя экстремальными концепциями: элитистской и ортодоксальной марксистской. Элитисты рассматривают в качестве субъектов политики только политических деятелей-лидеров, а ортодоксальные марксисты считают таковыми в основном большие социальные общности (прежде всего классы). С известной долей условности первые могут быть квалифицированы как сторонники микрополитического, а вторые - макрополитического подходов. При первом роль личности гипертрофируется, а при втором - минимизируется.

Оба эти подхода характеризуются экстремальностью, а следовательно, односторонностью, не говоря уже об их претензии на абсолютность («вне времени и пространства»). Более корректным представляется подход, предполагающий разнородность субъектов политики и вариативность их значимости в зависимости от страны и эпохи, т. е, не статический, а динамический. Исходя из идеи разнородности, можно выделить три категории субъектов политики: персональные (политические деятели-лидеры), институциональные (организации и их объединения) и социальные (большие социальные общности).

Рассмотрев дискуссионные аспекты, можно дать следующее операциональное определение политики. Политика - это социальная деятельность, осуществляемая большими социальными общностями, организациями и их объединениями, а также отдельными личностями-лидерами, и направленная на сохранение или изменение существующего в государственно-организованном обществе (мировом сообществе) порядка распределения власти и собственности. Декомпозиция данной дефиниции позволяет выделить в ней четыре смысловых блока (модуля).

Первый смысловой модуль: субъекты политики

Из трех ранее выделенных категорий субъектов политики две (институциональные и персональные субъекты) представляются достаточно очевидными даже на эмпирическом уровне, чего нельзя сказать по поводу третьей. Дело в том, что число больших социальных общностей велико, но из него необходимо выделить те, которым органически присуща политическая активность. Нет, вероятно, никакой необходимости доказывать, что таковыми могут быть только реальные (групповые), но никак не номинальные (статистические) общности.

В качестве критерия выделения из разряда реальных собственно политизированных общностей можно с полным основанием считать характер возникающих между ними конфликтов и, в частности, их перерастание в массовое вооруженное насилие. Как свидетельствует опыт истории, таковыми являются только три типа социальных общностей: этнические, конфессиональные и классовые. Только конфликты между ними перерастают в односторонний или обоюдный геноцид, достигавший иногда гигантских масштабов.

В отечественной науке было принято, да и то, как правило, весьма осторожно, выделять лишь два варианта геноцида: этнический и конфессиональный, но замалчивать третий - классовый, хотя уже Великая французская буржуазная революция продемонстрировала его весьма наглядно (якобинский террор). В этой связи нельзя не отметить, что в России именно этот третий вариант имеет давнюю традицию, начиная с восстаний С. Разина и Е. Пугачева и кончая Гражданской войной. Из трех вариантов геноцида наиболее бесчеловечным является, бесспорно, этнический, ибо он характеризуется поголовным уничтожением всех членов данной общности, включая детей.

Каждый человек от рождения оказывается включенным в эти три общности, но значимость этой принадлежности для него непосредственно детерминируется уровнем развития соответствующего общества. В зависимости от того, принадлежность к какой из этих трех общностей является доминантной, такой оказывается социально-политическая ориентация населения данной страны. Если под этим углом зрения посмотреть на историю цивилизации, то нетрудно заметить последовательную смену социально-политической ориентации: от этнической к конфессиональной (после становления мировых религий) и затем к классовой⁶.

Это лишь общая, магистральная тенденция, которая далеко не во всех странах и даже регионах полностью реализовалась. Как следствие, современный мир являет собой пеструю картину параллельного существования всех трех вариантов такой ориентации и их переходных форм. Кроме того, и это представляется достаточно важным, доминанта той или иной социально-политической ориентации может быть ригидной или эластичной. В первом случае она в известном смысле абсолютна. Классическим примером этого является Черная Африка, где этническая ориентация благополучно пережила колониальную эру.

Во втором случае такого рода доминанта относительна, и, соответственно, одна ориентация может быть сменена на первой позиции другой, хотя, как правило, временно и под влиянием внешних обстоятельств (важно иметь в виду, что история знает примеры сознательной смены, осуществленной государственной властью). Наиболее эффектной и эффективной в этом отношении можно считать смену социально-политической ориентации германского общества, осуществленную Гитлером (от классовой ориентации к этнической). Это был гигантский и молниеносный рывок назад, ставший возможным в силу особых обстоятельств. При всей своей исторической значимости, он, видимо, все же уникален, так как сознательная смена социально-политической ориентации - дело предельно сложное.

В этой связи нельзя не коснуться социалистического эксперимента, в рамках которого на доктринальном уровне ставилась, а в СССР решалась задача ликвидации всех трёх социальных общностей. Религия подлежала полной ликвидации, этносы - преобразованию в единый советский народ, а классы - уничтожению путем пролетаризации (бесклассовое общество). Утопичность этой задачи во всех трех ее аспектах была более чем наглядно доказана практикой.

Политическая активность реальных социальных общностей выражается в двух основных формах: спонтанной и регулярной. Первая представляет собой, как правило, непосредственную реакцию на действия других социальных общностей и/или государственной власти. Она по своему существу стихийна и в подавляющем большинстве случаев деструктивна. Регулярная же политическая активность требует определенного уровня политической организованности, а следовательно, и руководства. Эту последнюю функцию выполняют институциональные и персональные субъекты политики. От них во многом зависит мобилизация соответствующей социальной общности для решения конкретных политических задач.

Говоря о взаимоотношениях социальных субъектов политики с институциональными и персональными, можно выделить два их варианта. Первый - инициативный: социальная общность автономно или в коалиции с другими создает институционального и персонального субъектов. Последний отнюдь не всегда является выходцем из ее собственной среды. Второй - адаптивный, когда она выбирает на роль своего руководителя и выразителя своих интересов одного из уже существующих институциональных и персональных субъектов.

При втором варианте выбор носит не односторонний, а обоюдный характер, так как институциональный и персональный субъекты должны решать, желательна ли для них эта роль или нет. Решение это отнюдь не простое, поскольку, с одной стороны, чем больше число социальных общностей рассматривают его а качестве выразителя своих интересов, тем шире его социальная база, а следовательно, в принципе больше вероятность его победы над конкурентами в политической борьбе, однако, с другой, чем шире социальная база, тем сложнее согласовывать противоречивые интересы различных социальных общностей. Если же этого сделать не удается, то широкая социальная база может оказаться ненадежной, т. е. имеющей тенденцию к резкому сокращению в самые ответственные моменты политической борьбы.

Таким образом, перед каждым институциональным и персональным субъектами политики всегда стоит проблема оптимизации своей социальной базы. Чем успешнее они ее решают, тем вероятнее и долговременнее их успехи. Однако существует и альтернативный способ действий, рассчитанный на конъюнктурный успех, который получил название «политический популизм». В его основе лежит идея максимального расширения социальной базы в некоторый момент времени, чтобы обеспечить захват государственной власти. При этом демонстрируется стремление удовлетворить интересы всех социальных общностей, хотя в принципе это невозможно. Расчет, как правило, строится на забывчивости массы, низком уровне ее политической культуры, ограниченности ее информационных и аналитических возможностей к т. п. Политический популизм по своей природе авантюрен, но при определенных условиях может оказываться достаточно эффективным⁷.

Непосредственно к популизму примыкает такой специфический феномен, как политиканство, который присущ только персональным субъектам политики. Он представляет собой инструментальное использование политической деятельности для личного обогащения и/или удовлетворения личных гедонистских устремлений, не исключая и патологии. Соответственно, политикан - это не только, как правило, популист, но, что гораздо важнее, псевдополитический деятель⁸.

Второй смысловой модуль: политика как социальная деятельность

Будучи одним из видов социальной деятельности, политика вместе с тем существенно отличается от других ее видов. Данное отличие обусловлено спецификой той функции, которую выполняет политика в структуре социальной деятельности. Сама эта структура может быть представлена следующим образом (см. табл. 1.1).

Таблица 1.1

Содержание табл. 1.1 нуждается, бесспорно, в некоторых комментариях. Из двух групп критериев, использованных при ее пояснении, одна, а именно «характер деятельности», представляется достаточно очевидной в силу вышесказанного (формула: m → ε → I → O). Что касается второй группы, то тут без развернутых пояснений обойтись нельзя.

По самой своей природе социальная деятельность призвана удовлетворять определенные потребности общества, что предопределяет ее «направленность». В самом общем виде социальные потребности могут быть подразделены на те, которые поддерживают обеспечивают самосохранение общества (его стабильность и устойчивость), и на те, которые обеспечивают эволюцию (функционирование и развитие⁹).

Понятия «стабильность» и «устойчивость» нуждаются в уточнении. Под «стабильностью» принято понимать способность социальной системы подавлять возникающие внутри нее деструктивные воздействия, т. е. антиобщественную (криминальную) и антигосударственную деятельность¹¹. Под «устойчивостью» - ее способность преодолевать внешние деструктивные воздействия, т. е. противостоять внешним угрозам. В переводе на профессиональный политический лексикон это означает обеспечение безопасности. Если применительно к правоохранительной и военной деятельности данная их направленность в доказательствах не нуждается, то в отношении идеологии дело обстоит несколько сложнее.

В принципе идеологическая деятельность (как в светской, так и в религиозной форме) направлена на формирование и сохранение в общественном сознании определенного эпоса, т. е. системы ценностей и норм поведения. До тех пор, пока данный эпос является господствующим, общественное сознание легко блокирует любые деструктивные информационные воздействия. Более того, такое общество противостоит как единое целое внешней военной угрозе.

Даже частичная дискредитация эпоса, носителем которого является господствующая идеология, порождает в общественном сознании сомнения в отношении существующего правопорядка, а следовательно, в существующем политическом и государственном строе. Как результат, при идеологической дезинтеграции общества обычно резко падает эффективность правоохранительной и военной деятельности. Вместе с тем, как свидетельствует опыт истории, эффективная правоохранительная и военная деятельность (успешные внешние войны) может способствовать укреплению положения господствующей идеологии, но лишь на некоторое время. Есть все основания полагать, что начавшийся и набравший темп процесс дискредитации идеологии силой остановить нельзя. Иначе говоря, соотношение «борьбы идей» и «борьбы людей» в конечном счете оказывается в пользу первой.

Таким образом, роль идеологической деятельности в обеспечении безопасности достаточно велика. Она обладает определенными компенсаторными возможностями по отношению к двум другим видам. В целом же, в рамках подструктуры, образуемой тремя этими видами социальной деятельности, налицо позитивная корреляция между ними, т.е. эффективность одного повышает эффективность двух других, и наоборот.

Вторую подструктуру образуют три других вида социальной деятельности: экономическая, культурная и научная. Все они обеспечивают эволюцию общества, т. е. стимулируют изменчивость, в то время как виды деятельности, входящие в подструктуру безопасности, ориентированы на обеспечение неизменности. Таким образом, эти подструктуры обладают в известном смысле альтернативной направленностью. Они вместе с тем образуют диалектическое противоречие, т. е. не только альтернативны, но и взаимодополнительны в рамках структуры социальной деятельности в целом. И действительно, не обеспечив стабильность и устойчивость, нельзя рассчитывать на успешное развитие, но и отставание в развитии неизбежно ведет к потере устойчивости, а затем и стабильности.

Все виды социальной деятельности, входящие в вышеуказанные подструктуры, характеризуются монофункциональностью или бифункциональностью, т. е. однонаправленностью или дуалистичной направленностью. Политическая же деятельность в отличие от них универсальна, т. е. полифункциональна. И в этом своем качестве она призвана обеспечить оптимальное сочетание всех других видов социальной деятельности, чтобы удовлетворить соответствующие социальные потребности. Поскольку они не только различны, но и противоречивы, то поиск оптимума - задача весьма сложная.

Решение же этой задачи требует мобилизации необходиммых ресурсов, - возможность которой в основном детерминируется существующим в данном обществе порядком распределения власти и собственности (социальным порядком). Эти ресурсы подлежат использованию для обеспечения различных видов социальной деятельности. Ввиду того, что их в подавляющем большинстве случаев недостаточно, т. е. имеет место ресурсный дефицит, то естественно встает проблема поиска баланса. Этот дефицит всегда в большей или меньшей степени асимметричен, что предполагает выделение одной из двух вышеуказанных подструктур в качестве приоритетной. Кроме того, в рамках каждой из них выделяется приоритетный вид деятельности.

В зависимости от тога, какая из двух подструктур выступает в качестве приоритетной, таков и внутриполитический курс. Если предпочтение отдается потребностям эволюции, он модернизационный, а если потребностям безопасности, то охранительный. Что касается внешнеполитического курса, то он формируется не только под влиянием внутренних потребностей общества, но под воздействием состояния международной среды¹¹.

Говоря о соотношении модернизационного и охранительного внутриполитических курсов, следует сразу же подчеркнуть, что первый обеспечивает расширенное воспроизводство ресурсов, второй же лишь их потребление. Здесь необходимо сделать оговорку в отношении военной деятельности. Дело в том, что она при ее осуществлении на чужой территории всегда в большей или меньшей степени сопровождается присвоением имеющихся там ресурсов. Иначе говоря, она может в случае успеха в какой-то степени компенсировать их расход. Для многих войн прошлого был справедлив тезис «война должна питать войну», История знает немало примеров достаточно длительного существования военно-паразитарных государств. Однако по мере развития военной техники эта компенсаторная возможность военной деятельности ушла в прошлое. Сейчас она предельно затратна.

Хотя переход к охранительному курсу необходим в случае серьезной военной угрозы, длительное следование ему таит в себе опасность милитаризации политики, установление абсолютного приоритета военной деятельности, что означает прежде всего ее максимальное ресурсное обеспечение в ущерб эволюционным видам. Такой дисбаланс неизбежно ведет к самым серьезным негативным последствиям для общества, что наглядно продемонстрировал пример СССР¹².

Третий смысловой модуль: порядок распределения власти и собственности

В самом общем виде порядок распределения власти и собственности или, иначе говоря, социальный порядок находит свое выражение в делении людей на руководителей (властвующих) и исполнителей (подвластных), на богатых и бедных. Он в принципе неэгалитарен и его генезис восходит к заключительным стадиям биологической эволюции, когда в стадах и стаях высших животных возникает статусная (властная) ранжировка особей.

Это он тот адаптационный механизм, который обеспечивал стабильность структуры стаи или стада, он позволял добиться высокой эффективности коллективных действий. Таким образом, заметно повышались возможности самосохранения. Нет оснований сомневаться, что такого рода ранжировка была присуща и стаям первобытных людей.

В животном мире она базируется на так называемом «праве сильного», но развитие интеллекта первобытного человека, а следовательно, его социализация исключала возможность сохранения этого принципа в качестве доминантного. Ему на смену приходит генеалогический принцип, базирующийся на представлении о кровном родстве. Утверждение нового принципа сопровождалось возникновением рода, племени и племенных объединений (групп родственных племен).

Ослабление значимости «права сильного» в рамках рода и племени отнюдь не сопровождалось таковым на уровне межплеменных (неродственных) взаимодействий. Скорее, наоборот, постоянные военные конфликты неродственных племен становились все более ожесточенными. Видимо, к этому же времени относится окончательное оформление коллективной собственности племени на определенную территорию.

Статусная ранжировка в роде базировалась на принципе генеалогического старшинства, причем применительно не только к отдельным индивидам, но и к семьям. Это вело, с одной стороны, к геронтократии, а с другой - к делению семей, которое постепенно становилось наследственным, на старших и младших. Такое наследственное закрепление дифференциации в ряде случаев стимулировало возникновение патронажно-клиентельных отношений, когда власть старших и их потомков над младшими и их потомками рассматривалась как нечто естественное, т.е. как некое продолжение власти родителей над детьми. Так формировалась родовая аристократия.

Что касается племени, то там дело обстояло несколько по-иному, хотя и существовала ранжировка родов, причем нередко достаточно строгая, но, тем не менее, общим правилом была их борьба за первенство. В ней решающую роль играло появление лидеров-харизматиков. В данном случае термин «харизма» используется в более широком значении, чем это обычно принято, т.е. как наличие у индивида неординарных способностей (таланта).

Поскольку талант - это врожденное качество, причем достаточно редкое, то его наличие не могло восприниматься иначе, как особая благосклонность со стороны неких высших сил. С развитием религии он превратился в «божий дар», что соответствует первоначальному значению термина «харизма». Соответственно, в глазах окружающих харизматик становился «богоизбранным» и тем самым возвышался над ними. Его претензия на власть была легитимной, ибо была «властью от бога».

В условиях господства генеалогических представлений прямые потомки выдающихся харизматиков воспринимались также как «богоизбранные», т. е, формировалось то, что можно квалифицировать как представление о наследственной харизме, причем не только окружающих, но и самих этих потомков. Чем более выдающимся был харизматик, тем более легитимной выглядела претензия его потомков на власть. Возникала династия, которая теряла свой статус, только в случае вырождения.

Первоначально произошло выделение двух категорий лидеров-харизматиков: военных вождей-военачальников и духовных вождей (колдунов, шаманов и т. п.). Последние, видимо, в той или иной степени обладали экстрасенсорными способностями. В сущности, это означало разделение верховной власти в племени на светскую (по преимуществу военную) и духовную, борьба между которыми за верховенство с этого времени продолжалась на протяжении всей истории цивилизации. Есть основания полагать, что она еще окончательно не завершилась и сейчас.

Военачальники в этой борьбе обладали заведомым преимуществом, так как в условиях непрерывных военных столкновений именно от них и немалой степени зависело сохранение и процветание племени. Постепенно присваивая себе административную и, что особенно важно, судебную власть, они превратились в полновластных вождей племен. Хотя по своей природе они являлись выразителями альтернативного генеалогическому харизматического принципа распределения, они всегда и везде стремились сделать свой властный статус наследственным. В большинстве случаев им это удавалось.

Вождь племени и е