Натуралистическая модель

В рамках данной модели общество рассматривается через призму материальных факторов, и прежде всего биологических и географических. С натуралистической точки зрения, человечество – это биологический вид среди множества других видов живых организмов. Человеческие сообщества – это более или менее устойчивые популяции, т.е. множества особей (население некоторой местности), которое способно к самовоспроизводству. Человеческие общества как популяции подчиняются тем же самым закономерностям изменения и развития, что и любые другие, взаимодействуя друг с другом так же, как любые иные популяции. С точки зрения некоторых сторонников этой модели социального, естественный отбор – основной принцип образования, изменения и взаимодействия всех видов живых организмов – действует также и в сообществах людей, как на микроуровне (взаимодействие отдельных индивидов), так и на макроуровне (взаимодействие таких больших социальных сообществ, как народы, нации и государства). Поэтому катастрофы, в том числе войны, в рамках данного представления, являются естественным и даже, возможно, положительным фактором, так как способствуют уничтожению наименее приспособленных. Индивид здесь обладает гораздо меньшей ценностью, по сравнению с видом (популяцией): что плохо для первого, может быть хорошо для второго.

Другие представители натуралистической модели, наоборот, подчеркивают, что в природе существует не только борьба, но и взаимодействие, взаимопомощь между живыми организмами и что, следовательно, и человеческое сообщество, чтобы быть эффективным, также должно основываться на этих принципах.

Среда обитания (географический фактор, «жизненное пространство») влияет на развитие человеческих сообществ точно так же, как и в случае других видов: благоприятные факторы способствуют его развитию, а неблагоприятные, наоборот, ведут к деградации. Поэтому, например, большое значение для развития наций имеет возможность доступа к судоходным артериям, рекам и морям, так как именно благодаря этому может получить развитие международная торговля, являющаяся важным фактором прогресса.

Одним из самых известных примеров интерпретации общества в рамках натуралистической модели является работа английского священника и экономиста Томаса Мальтуса (1766 – 1834) «Опыт о законе народонаселения». В этой книге Мальтус пришел к выводу о том, что если рост населения не задерживают какие-либо естественные причины, то оно будет удваиваться каждые четверть века, т.е. расти в геометрической прогрессии. Доступ же к средствам существования может быть увеличен только в арифметической прогрессии. Таким образом, налицо конфликт между первым и вторым факторами, а из этого следует, что в целях его минимизации естественный рост населения следует ограничивать принудительно (этому может способствовать нравственное воспитание), либо же конфликт будет разрешаться за счет действия таких объективных факторов, как войны, эпидемии и голод.

Критики Мальтуса обычно подчеркивают, что его теория основывается на абсолютизации т.н. «закона убывающего плодородия почвы» и что здесь не учитывается роль научно-технического прогресса как фактора искусственного повышения плодородия. Тем не менее, нельзя не признать её эвристический потенциал в случае анализа доиндустриальных обществ.

На естественные факторы развития общества обращал внимание российский географ и социально-политический мыслитель Петр Алексеевич Кропоткин (1842 – 1921). В книге «Взаимопомощь среди животных и людей» Кропоткин, выступая против идеи английского философа Т. Гоббса о том, что естественное состояние человечества есть «борьба всех против всех», а также против доктрины социального дарвинизма, согласно которой жизнь в обществе – это только взаимная борьба индивидов, сформулировал в дополнение к ним «биологический закон взаимной помощи», согласно которому для особей одного вида (животных и человека) характерна не взаимная борьба, а помощь друг другу. По мнению Кропоткина, именно общественная жизнь, основанная на сотрудничестве, а не на борьбе является наиболее могущественным оружием в борьбе за существование. Конкуренция же не является общим правилом ни для животного царства, ни для человечества, ибо она гибельна для вида. По его словам, «общественная жизнь дает возможность самым слабым насекомым, самым слабым птицам и самым слабым млекопитающим оказывать сопротивление наиболее страшным хищникам и защищать друг друга от их нападения; она обеспечивает долголетие; она позволяет виду вскармливать свое потомство при наименьшей затрате энергии и поддерживать свою численность, несмотря даже на слабую рождаемость; она дает стадным животным возможность переселяться в поисках за новым местожительством»^[267].

На таком же принципе взаимопомощи, по мнению Кропоткина, основывается и человеческая цивилизация, ибо человек не является исключением в природе. Для подтверждения своего тезиса Кропоткин последовательно прослеживает историю человеческого общества на разных ступенях его эволюции: от первобытных сообществ дикарей и периода варварства времен античности, через средневековье и Новое время вплоть до сегодняшнего дня. В итоге своего рассмотрения Кропоткин приходит к выводу, что всегда и везде – особенно, когда жизнь особенно тяжела – взаимопомощь (в виде родовых уз в древнем племени и гильдий ремесленников в средневековье, в форме деревенской общины, которая существовала в разное время, наконец, в виде различных форм кооперации сегодня, в частности профессиональных союзов) играет очень важную роль в жизни общества. В современности, правда, очень сильна как раз обратная тенденция: индивидуализм и взаимная борьба, однако, по мнению Кропоткина, это временное явление и будущий прогресс цивилизации возможен именно на основах взаимного сотрудничества, а не борьбы друг против друга.

Проблема глубоких противоречий между природой человека как одного из биологических видов и той культурой, которую он создал и которая существует сейчас находится в центре внимания австрийского этолога К. Лоренца. В работе «Восемь смертных грехов цивилизованного человечества» Лоренц определяет смысл этих противоречий как патологическое расстройство вполне определенных механизмов поведения, первоначально весьма ценных для сохранения вида.

Дело в том, что те инстинкты, которые заложены в каждом человеке, были сформированы совсем в другую эпоху, нежели та, которой соответствует современная культура. На ранних этапах развития эти инстинкты – автоматизированные программы поведения – через соответствующие субъективные переживания индивидов (в первую очередь переживание удовольствия) направляли их, действуя как мотив, в те формы активности, которые в наибольшей степени благоприятствовали выживанию как индивидов, так и вида в целом. Однако человек, к сожалению, понял, что ощущение удовольствия может быть отделено от сопутствующего ему инстинкта и развито как что-то самодостаточное: «люди очень давно обнаружили, что действие ситуаций, доставляющих удовольствие, может быть усилено ловким сочетанием стимулов, причем постоянное изменение их может предотвратить притупление удовольствий от привычки; это изобретение, сделанное во всех высокоразвитых культурах, ведет к пороку, который, впрочем, едва ли когда-нибудь способствует упадку культуры в такой степени, как изнеженность»^[268]. Привычка к обжорству, например, весьма полезное качество в тех условиях, когда существует постоянный дефицит источников питания: если уж удалось поймать в ловушку крупного зверя, то разумнее всего было набить себе желудок, насколько можно. Хотя разумные основания для этой привычки исчезли, она сохраняется и сейчас. Последствия этого хорошо известны.

Одна из серьезных проблем современных высокоразвитых цивилизаций – перенаселение. Общее безразличие, недружелюбие, а то и прямая агрессия, о чем с тревогой говорят многие, характеризуя жизнь людей в больших городах, есть объективное следствие перенаселенности, которое справедливо для любых видов животных, а не только для человека. Как пишет Лоренц, «из множества опытов над животными известно, что скученность усиливает внутривидовую агрессию. Общее недружелюбие, наблюдаемое во всех больших городах, явно возрастает пропорционально плотности скопления людей в определенных местах. Например, на больших вокзалах или на автобусной станции в Нью-Йорке она достигает устрашающей степени»^[269].

Еще одну проблему современной культуры Лоренц определяется как «бег наперегонки с самим собой». Смысл её в том, что в современном буржуазном обществе, всецело основанном на принципе конкуренции, в огромных масштабах возникло внутривидовое соперничество между отдельными индивидами, которое и подталкивается все время этой конкуренцией. Подобный вид внутривидового соперничества в столь гипертрофированной форме редко наблюдается в остальной природе, так как он крайне неэффективен для задач выживания отдельного вида. Результатом действия этого вида соперничества является включение механизма внутривидового отбора, что, по мнению Лоренца, является крайне опасной тенденцией. По его словам, «внутривидовой отбор действует совсем иначе, чем отбор, происходящий от факторов окружающей среды. Вызываемые им изменения наследственного материала не только не повышают перспектив выживания соответствующего вида, но в большинстве случаев заметно его снижают. … После маховых перьев фазана-аргуса (у последнего слишком большие перья, которые можно показывать другому фазану, но при помощи которых нельзя летать и которые в остальном очень сильно мешают – прим. авт.) темп роботы современного человечества – глупейший продукт внутривидового отбора»^[270]. Следствием этого является, например, то, что люди страдают от нервных и психических нагрузок, которые им навязывает бег наперегонки со своими собратьями.

Как уже было отмечено, в рамках натуралистического направления анализа общества большое внимание уделяется также географическим факторам. Общее представление об этом можно получить, познакомившись с идеями французского философа Шарля Монтескье (1689 – 1755), изложенными им в сочинении «О духе законов». По мнению Монтескье, дух народа или общие политико-правовые представления и соответствующие им законы и институты зависят от многих факторов, среди которых одно из ведущих мест занимает климат. Причина этого, по мнению Монтескье, в том, что холодный, жаркий или умеренный климат в значительной степени предопределяет характер, темперамент и склад мыслей соответствующего населения. В частности, в условиях холодного климата люди крепче и сильнее физически, а поэтому для них более характерна большая уверенность в себе, большее мужество и, следовательно, как пишет Монтескье, «большее сознание своего превосходства, т.е. меньшее желание мстить, … больше прямоты, меньше подозрительности, политиканства и хитрости»^[271]. В климате же жарком тело полностью лишается сил и следствием этого, по мнению философа, является то, что «народы жарких климатов робки, как старики»[272].

Ландшафт, т.е. наличие или отсутствие таких естественных преград, как горы и реки, в значительной степени предопределяют размеры и форму политического строя государства: обширную империю гораздо проще устроить на равнинах, а не на территории, изрезанной непроходимыми горами.

Почва и соответствующий ей вид хозяйственной деятельности населения также влияет на общий дух народа. В частности, по словам Монтескье, «в стране с подходящей для земледелия почвой, естественно, устанавливается дух зависимости. Крестьяне, составляющие главную часть её населения, менее ревнивы к своей свободе; они слишком заняты работой, слишком поглощены своими частными делами. Деревня, которая изобилует всеми благами, боится грабежей, боится войска»^[273].

Очень большое, хотя и не исключительное, значение географическому фактору в истории придавал российских географ и социально-политический мыслитель Лев Ильич Мечников (1838 – 1888). В работе «Цивилизация и великие исторические реки» Мечников предложил использовать в качестве принципа классификации всемирной истории тип водного пространства, осваиваемого различными цивилизациями в разное время. На основании этого принципа Мечников выделил три периода в истории человечества: речной, средиземноморский и океанический.

Речной период охватывает собой историю четырех великих цивилизаций древности – Египта, Месопотамии, Индии и Китая – и заканчивается около 800 г. до н.э. Средиземноморский период охватывает 25 веков, с основания Карфагена до конца средних веков. Океанический период – это Новое время и его главной характеристикой является преобладание западноевропейских государств, лежащих на побережье Атлантики.

По мнению Мечникова, рельеф местности и наличие пригодных для судоходства речных артерий страны – это главный факт, на который надлежит обращать внимание при изучении истории, так как различная физико-географическая среда оказывает большое влияние на судьбы народов, предоставляя некоторым из них верховенство над другими. В частности, превосходство Запада над Востоком в древности, по его мнению, объясняется естественными географическими преимуществами первого. «Инертная и пассивная роль, какую играла Индия в истории с самых древних времен, всецело обусловливается неблагоприятным географическим положением Индии»^[274].

С точки зрения Мечникова, основной причиной зарождения и развития цивилизаций являются реки. Большое значение для дальнейшего развития цивилизации имеет то, куда эти реки впадают. Например, цивилизации, возникшие на берегах великих рек, оканчивающихся в ледяных пустынях Арктики, не могли по этой причине развиться во вторую, морскую стадию. Так как всякая большая река впадает в море, то и цивилизация, возникшая на этой реке, обречена по мере своего развития либо стать морской, выйдя из первоначальной изоляции, либо быть подчиненной или поглощенной другими морскими цивилизациями. То же самое происходит и в случае перехода к океаническому периоду в истории. Например, результатом открытия Колумбом Нового Света явилось быстрое падение средиземноморских наций и государств и соответственный быстрый рост стран, расположенных на побережье Атлантического океана, т.е. Португалии, Испании, Франции, Англии и Нидерландов. По словам Мечникова, «народы этих стран не замедлили воспользоваться географическими выгодами своих стран, и центры цивилизации переместились с берегов Средиземного моря на берега Атлантического океана. Константинополь, Венеция и Генуя потеряли свое значение, и во главе культурного движения стали Лиссабон, Париж, Лондон и Амстердам»^[275].