Субъектное – объектное

Для культуры, призванной формировать творческого человека, отличающегося в то же время высоким уровнем общественной дисциплины, ведущее значение имеет способ разрешения антропологического противоречия между человеческой субъектностью (способностью творить) и объектностью (способностью впитывать внешние воздействия, быть творимым).

В отличие от западной культуры нового и новейшего времени, для которой характерна устремленность к развитию субъектного начала в человеке, в нашей культуре исторически сложилась объектная ориентация: татаро-монгольское иго, многовековое господство крепостного права, самодержавие и, наконец, специфические формы российского капитализма привели к тому, что культура была слабо нацелена на формирование субъектности в человеке. Представители высших слоев общества компенсировали недостаток возможностей проявления себя в практической деятельности активностью в духовной сфере. Для представителей же других классов не существовало и этой формы активности, поскольку она требовала высокого уровня образования, развитой им привычки и способности к абстрактному мышлению, наконец, большого досуга. В связи с этим компенсаторную роль призваны были играть различные формы народной культуры. Когда же эти клапаны не срабатывали, зажатая в тиски человеческая субъектность прорывалась в виде жестоких бунтов и крестьянских войн. Однако это не означает, что, блокируя развитие свойства человека быть субъектом, творцом, российская культура способствовала формированию противоположного свойства — быть объектом общественных и культурных влияний, т. е. воспитанию таких личностных свойств, как дисциплина, организованность. Перенос центра тяжести на репрессивные, и притом чисто внешние формы воздействия, приводил к тому, что в ответ на них были выработаны и вошли в массовую привычку различные способы симуляции требуемого послушания, требуемой дисциплины. Там же, где давление и контроль извне ослаблялись, процветали расхлябанность и неорганизованность.

С этими обстоятельствами связано и утверждение в качестве культурной нормы общественного лицемерия, когда в официальных условиях отстаивались одни идеалы и соответствующий им способ поведения, а в неофициальных или просто неподконтрольных — прямо противоположные.

Взрыв социальной активности связан с революционными событиями 1917 г. Одной из самых массовых форм общественно-политической деятельности стало в тот период митингование. Однако реальная жизнь требовала, чтобы безбрежное море самодеятельности было введено в рамки организованности, порядка, дисциплины. Этот вопрос стал впоследствии решаться все более жесткими методами.

В 30-е годы тенденция к занижению роли субъектного начала в обществе и культуре и абсолютизация объектного возобладала, что нашло свое отражение, в частности, в концепции человека-винтика.

Бесспорные позитивные результаты «оттепели» второй половины 50-х – начала 60-х годов выразились в расширении диапазона и углублении личностных проявлений субъектных свойств человека (самосознание, рефлексия, чувство собственного достоинства и т. п.).

В годы застоя человек в нашем обществе был в значительной степени лишен возможности проявлять себя в качестве субъекта в двух важнейших сферах своей жизнедеятельности — в труде и политике. Это время требовало и в массовом количестве порождало людей, «удобных», позволяющих «лепить» себя, придавать форму, причем зачастую довольно уродливую.

Не имея возможности быть в полном смысле слова субъектами производства и политики, многие люди компенсировали это лихорадочной активностью в сфере потребления, что, в свою очередь, требовало активности и в сфере распределения, а точнее, перераспределения. На этой почве расцветали взяточничество, спекуляция, воровство. Наряду с этими деструктивными в плане развития как личности, так и общества формами активности, существовали и иные: писание книг «в стол», создание фильмов «на полку», «диссидентство» в политике. Их можно условно назвать кумулятивными формами активности, поскольку они способствовали накоплению того духовного материала, который пошел в дело во время перестройки и затем в постперестроечный период.

Таким образом, процесс культивирования субъектно-объектных свойств человека в нашем обществе являет собой довольно пеструю картину — тут есть всякого рода «вспышки», «взрывы», «ножницы», «отливы», «переливы» и т. п. Однако господствующая тенденция, по крайней мере, начиная с 30-х годов, просматривается довольно четко. Представляется, что для характеристики ее как нельзя более подходят понятия «объектный подход» или «объектная ориентация». Суть этого явления в том, что человек рассматривается как средство, а не как высшая цель общественного развития. Он опутан сетью инструкций, предписаний, правил, законов, подчинен аппарату, что, вместе взятое, не оставляет места для проявлений его субъекных свойств. Здесь речь идет, однако, об объектном подходе общества к человеку. А что же культура? Тут все не так просто. «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью», «Нам нет преград ни в море, ни на суше» — это слова популярнейших песен, которые были своего рода культурным императивом, по крайней мере, для 30-х годов. Культура, таким образом, играла компенсаторную и камуфлирующую роль: человеку-объекту, винтику, она внушала мысль, что он гордый и безграничный субъект всемирной (не меньше!) истории. Правда, речь в этом случае идет об официальной культуре, все, выходившее за ее рамки, грубо отсекалось. Однако нельзя не признать, что такие черты официальной культуры, как ее мажорный тон, ориентация на обаятельного героя-оптимиста, импонировали широким массам.

В 70-е годы, годы застоя, официальная культура уже не пользовалась уважением и доверием значительной части общества, а культура, не снискавшая благосклонности «бюрократических иерархов», сделала немало, чтобы поддержать такие субъектные свойства человека, как чувство собственного достоинства, социальный критицизм и т. п.

Каков же результат воздействия этих разноречивых социальных и культурных тенденций? Он, увы, неутешителен. Человек «массы» в своем собственном сознании представляет себя в основном как «объект» различного рода внешних воздействий и ведет себя соответствующим образом: не проявляет инициативы, в решении всех проблем, в том числе и личных, ожидает помощи со стороны, излишне большие надежды возлагает на программирующую деятельность государственных органов. К этому можно добавить, что ссылка на «объективные обстоятельства», непременно мешающие достижению желаемых результатов, представление об их всесилии стали у нас стереотипом общественного сознания.

Особенно остро определенная «субъектная ущербность» человека, сформированного нашим обществом, ощущается сейчас, в современный период, предъявляющий повышенный спрос на свойство субъектности во всех его проявлениях, и в первую очередь в виде способности к активным новаторским действиям. В то же время не менее настоятельна необходимость развивать и совершенствовать способность человека чутко и мобильно реагировать на быстро меняющуюся ситуацию, безболезненно вписываться в рамки, порою жесткие, различных норм, т. е. его способность быть пластичным объектом внешних воздействий.

В соответствии с этим одна из задач культуры на современном этапе заключается в том, чтобы диалектически синтезировать противоположности — объектного и субъектного в человеке. Наиболее полное выражение они находят в таких личностных свойствах, как инициатива (субъектность) и дисциплина (объектность). Поэтому наличие или отсутствие таковых можно считать одним из важнейших критериев культурного человека.