Новые культурные сложности

Ситуация с этнонациями еще более усложнилась в начале ХХ1 века. С одной стороны, общие просве­щенность и демократизация, улучшение жизненных условий и рост значимости личностных и группо­вых идентификаций, а также международно-право­вые охранные механизмы способствовали появлению «феномена корней», активизации и конструирова­нию партикулярных идентичностей. Только в одной России объявилось около полусотни реанимирован­ных из прошлого коллективных самоидентификаций именно этнического свойства (сойоты, кряшены, бессермяне, черкесогаи и т. д.). И эта этнореификация (вызывание к жизни этнического) произошла в стра­не, где этничность и без того всячески поддержива­лась, и советское государство совсем не переделывало население из социалистических наций и народностей в безэтничных советских людей, как это делалось во многих других странах мира во имя гражданского на­циестроительства. Среди отечественных этнических новичков объявились казаки, поморы, меннониты и другие, активисты которых очень громко заявили о своем желании признать их «отдельным этносом».

Будучи уязвимой и в прошлом (чего стоит при­сутствие в советских переписях народа-этноса под на­званием «народы Индии и Пакистана»), переписная этническая номенклатура стала еще менее упорядо­ченной в последние два десятилетия. Прежде всего, сама «чистота» этнической категории стала размы­ваться или усложняться, уступив позиции «полити­ческой корректности», низовому лоббированию и эт­нографическому романтизму. В той же России уже с советских времен и особенно после 1991 г. в перечень национальностей (народов) попадали разрозненные граждане иностранных государств, которых перепись группировала в отдельные «народы России». Это - американцы, англичане (после переписи 2002 г. «бри­танцы»), арабы, афганцы, вьетнамцы, индийцы, испан­цы, китайцы, пакистанцы, французы, шведы, японцы и т. д. Ясно, что из проживающих в России граждан иностранных государств с разным этническим происхождением российская переписная практика констру­ировала «народы России». Так 4058 представителей (по переписи населения 2010 г.) самой многоэтничной страны мира Индии (в ней несколько сот этнических групп!) стали народом-этносом России под названием «индийцы». Народом России считаются и 950 британ­цев, хотя среди них наверняка есть не только англи­чане, но и шотландцы, уэльсцы, возможно, индусы и другие. Что за российский народ-этнос арабы (9583 человека) - еще большая загадка, как и американцы или вьетнамцы. Как упорядочить этот вариант этни­ческой номенклатуры и не следовать линии на еще большее усложнение этнических категорий среди рос­сийского населения - это вопрос для этнологической науки и для организаторов переписи.

Нестрогая, с учетом страновой специфики, кате­горизация населения стала утверждаться и в других странах мира, где было позволительно заниматься такой процессуальностью. Собственно говоря, этнорасовая номенклатура существовала в некоторых странах издавна, и она использовалась в целях госу­дарственной политики в области образования, языка, информации, социальных программ. Так, например, в США категории населения были выстроены на смеси этнического и расового принципов и принадлежности по странам исхода (белые, афроамериканцы, испано- американцы, американские индейцы и алеуты, гавай­цы и другие). Этничность была обозначена в понятии «этническое происхождение» (ethnic origin), но и это носило больше страновый характер (прибывший в США выходец из Российской империи обозначал­ся как «Russian», хотя мог быть евреем, поляком или украинцем). Окончательно ситуация с этногруппировкой запуталась и потеряла свой эксклюзивный смысл, когда США и некоторые другие государства перешли на фиксацию смешанного этнического про­исхождения, что ознаменовало восприятие реально­сти не столько в смысле групп, а как формы самосо­знания, в том числе и сложного.

Следует сказать, что это было не столько верху­шечной инженерией (права на указание сложной идентичности требовали многие эксперты и поли­тики), сколько отражением реальной усложненно­сти идентификационных характеристик среди тех же современных американцев, которые стали менее одержимы американизацией и уже больше думали о сохранении своих историко-культурных «корней». Переход на указание сложной этнической принадлеж­ности (точнее - происхождения) стал также результа­том более чувствительного научного подхода к тому, что есть этничность и что есть раса. Как известно, аме­риканцы следом за сложной этничностью установили право также указывать и сложную расовую принад­лежность. Некогда порожденные расизмом жесткие расовые категории (Рональд Такаки называл их «же­лезными клетками») были хотя бы на уровне официальных классификаций разрушены в пользу новых сложностей. В итоге феномен сложной этнической идентификации людей одержал почти повсеместную победу, и вырабатывающий соответствующие реко­мендации департамент ООН выпустил инструкцию для стран, в чьих переписях населения фиксируется этничность и раса, предоставлять возможность указы­вать сложную принадлежность. Это фактически было началом похорон установок на обязательную и только единичную фиксацию этнической принадлежности, которая была и сохраняется в России и в большинстве стран бывшего СССР.

Таким образом, сегодня уже не представляет­ся возможным составить этнический атлас мира не столько по причине размытости ареалов проживания людей со схожими этническими характеристиками, сколько по причине разрушения межгрупповых гра­ниц в результате брачного смешения и признания права личности указывать, «сколько во мне разных кровей намешано». Но во всей этой ситуации с услож­ненной этничностью с точки зрения как ментальных, так и пространственных групповых границ есть еще один проблемный момент с существованием претен­зии «этно» на архетипическую всеобщность. Появи­лись достаточно мощные коллективности на основе культурной схожести, которые к этническим отнести невозможно, если только не ревизовать само понятие «этно». Появились сообщества, которые чаще отно­сят к «субкультурам», но которые обладают многими чертами этногрупп, а самое главное - считают себя таковыми вплоть до присваивания себе самообозначе­ния «нация». Доказательством, что эти группировки имеют общую идентичность, культурные практики, солидарные связи, ценностные установки, символику и даже отдельный язык или систему внутригрупповой коммуникации, является то, что эти самые «субкуль­туры», «нетрадиционные сообщества», «экстремаль­ные группы», «движения» и т. д. уже вышли за пре­делы клубных тусовок и стали субъектом политики, права, государственного управления и инструментом общественных перемен. 20-30 лет тому назад на это место претендовали последователи каких-то литера­турных или исторических мифологий, поклонники эзотерики и игровых культур. В российских перепи­сях 2002 и 2010 гг. в ответах на вопрос о националь­ности встречались ответы «скифы», «эльфы», «толкинисты» и им подобные. Во многих странах подобные «субкультуры» создавали отдельные поселения-ком­муны, обретали официальный статус и некоторые исключительные права, участвовали в политике и в культурной жизни гражданских наций.

В последние пару десятилетий, в так называемый «век идентичностей» (М. Кастельс), то, что считалось «субкультурой» оказывается зачастую в центре обще­ственной жизни и даже обретает влиятельные, почти доминирующие позиции. Яркий пример с условным сообществом «quire nation», которое заявило о себе открыто сравнительно недавно в странах западного мира и которое ныне стало субъектом национальной и мировой политики, объектом правовых норм и куль­турной жизни. Сравнительно давно существуют «эт­носы» футбольных фанатов, байкеров, реконструкто­ров и схожих с ними сообществ по (суб)культурным практикам и групповой солидарности. Но только недавно их интересы и общественно-политический капитал стали столь явными, что вынудили лидеров государств обращаться к этим сообществам, вести ди­алог или применять силу в случае конфликта, а в ряде случаев признание распространяется вплоть до особо­го порядка выдачи виз и права на перемещение из од­ной страны в другую. В итоге одной из магистральных траекторий культурной усложненности населения мира и отдельных государств стало размывание гра­ниц и содержания одной из самых распространенных систем группировки людей, которую называют куль­турами (в североамериканской антропологической традиции) или этно (в восточно-европейской и со­ветской традиции). Это означает и ревизию в употре­блении категории «нация» применительно к данным претендентам.

Нации-государства в новом варианте

В данном разделе содержится уступка нынешнему неопримордиализму в рассмотрении нации как согражданства. Тем более что изначально во всех наших рассуждениях на эту тему присутствовало признание фактора глубоких групповых привязанностей на ос­нове общей истории, родства и культурно-языковой схожести, которые далеко не просто воображаемые конструкции, а нечто большее. Я попробую включить­ся в более чем столетние дебаты на тему «что есть на­ция?» с реалистских позиций и в рамках социологиче­ского позитивизма: коли есть слово «стул», то должен существовать и сам стул (пример Ю.И. Семенова в его давних спорах с моим подходом). Однако этот ис­следовательский прием вызван необходимостью ис­пользовать сравнительный подход, а не замыкаться только на случае Российской Федерации. Собственно говоря, данный коллективный труд и наши более ран­ние публикация о национализме и этничности в миро­вой истории построены именно на материале разных стран и регионов. А коли так, то позволительно пойти от противного и выбрать для анализа некоторые слу­чаи в дополнение к тем, которые анализируются авто­рами коллективного труда.

Чтобы избежать расхожего сравнения-противопо­ставления России с западноевропейскими нациями, мы предлагаем проанализировать крупнейшие не­европейские нации мира - китайскую и индийскую, ибо по своему размеру, этнической фрагментации и историко-политической эволюции эти два государства-нации буквально предлагают себя для сравни­тельного анализа с нашей страной. Кроме этого, не менее интересно, в том числе и на исторических и этнических контрастах, сравнить понимание нации и нациестроительства в соседних и тесно связанных с Россией крупных восточноевропейских государствах со схожими интеллектуальными бэкграундами и по­литическим наследием.

Все упомянутые примеры настолько разнятся меж­ду собой, что уже это представляет собой интеллекту­альный вызов: а есть ли в «наличной реальности» то самое, что мы называем одинаковым словом или хотя бы считаем, что это то самое там должно быть, как бы оно ни называлось. Так есть ли нация в Китае и в Ин­дии? Это наш первый вопрос и на него невозможно ответить, кроме как утвердительно, и другого ответа быть не может. Если нет индийской и китайской на­ций, тогда где они есть? Неужели только в Западной Европе с их «давним формированием наций из разных этносов»? Конечно, нации есть не только в Европе. Даже самые ортодоксальные «нациологи» (в России есть и такие!) признают нации общемировым, не толь­ко европейским явлением.

Индия - это, безусловно, несравнимое явление по своим историческим и социокультурным масштабам. Индия - это, безусловно, цивилизация, даже несколь­ко цивилизаций, если брать историческую глубину. Это, по общему признанию, самая крупная демократия в мире, и это, конечно, одна из крупнейших современ­ных наций мира. Однако Индия как нация - это все­цело идейный и политический конструкт новейшего времени, имеющий своих конкретных авторов, побор­ников и противников. И, конечно, с историко-куль­турной и этнической точки зрения это уникальный феномен, сравнимость которого возможна, пожалуй, только с Россией, но и то далеко не во всех аспектах. Изначальная целостность десятков древних цивили­зационных комплексов, сотен языковых и племенных общностей, тысяч местных сообществ и общин восхо­дит всего лишь к имперской конструкции Британской Вест-Индии. Сама идея Индии - это Махатма Ганди, уроженец Гуджарата, выпускник английского универ­ситета, лондонский юрист, практиковавшийся в Юж­ной Африке, а затем вернувшийся в Индию в 1915 г. и превративший организацию Индийский конгресс в массовое движение за национальное самоопределение Индии на основе ненасильственных методов сопро­тивления. Именно Ганди считал, что на основе общих религиозных ценностей и морально-нравственных принципов возможно объединение всех жителей Ин­достана под одной общей государственностью и фор­мирование общего самосознания индийской нации без уничтожения кастовых, религиозных, языковых и других различий между жителями одной страны. Не­случайно правящая партия в независимой Индии по­лучила название Индийский национальный конгресс, т. е. конгресс индийской нации как согражданства всех индийцев.

Идея единой нации и Индийский национальный конгресс встретили ожесточенное сопротивление со стороны разных категорий этнического национализ­ма и прежде всего со стороны национализма от имени доминирующего в стране этноязыкового большин­ства - представителей хиндиязычного населения. Его лидеры желали видеть Индию государством нации хинди со всеми преимуществами для их языка, рели­гии, обычаев и традиций. Своего рода союзниками этнонационализма хинди выступили многочисленные периферийные этнонационализмы сепаратистского толка: от бенгальского до кашмирского. В 1948 г. Ган­ди был убит националистами хинди, но идея индий­ской нации воплотилась в символах государственной независимости, таких как Красный форт - место со­противления британцам и провозглашения акта о соз­дании Индии.

В Индии (как и в Китае!) существует важное раз­личение между понятием «нация» и «националь­ность». Существует практически всеобщий консенсус, что нация - это индийцы, а Индия - это государство­нация, федеративное по своему устройству, в котором проживает множество национальностей: таких, на­пример, как хиндустанцы, телугу, маратхи, бенгальцы, тамилы, гуджаратцы, каннара, пенджабцы, керальцы и другие. Также существует множество племен и на­родностей, включая адиваси (т. е. индийских абори­генов), а также есть родоплеменные образования, как, например, раджпуты в Раджастане и Гуджарате. Ин­дийская антропологическая служба насчитывает око­ло 3000 аборигенных племенных групп.

Я уверен, что современная ситуация с этническим составом индийской нации еще более сложная, чем об этом гласят старые справочники и энциклопедии. Но именно это усложнение не мешает, а зачастую спо­собствует необходимости утверждать общеиндийские самосознание, символы, культурные традиции, патри­отизм. Подтверждением индийского национального единства можно считать сохранение стабильности и бурное социально-экономическое развитие страны и после ухода из власти в 2014 г. правившей страной партии «Индийский национальный конгресс». Более консервативная и ориентированная на хиндустанцев и национализм хинди Джаната партия подтверди­ла приверженность концепту единой индийской на­ции. Кстати, обычно трудноразличимая, но жесткая противоположность общеиндийского гражданского и индусского этноконфессионального национализмов во многом похожа на дихотомию российского и русского, когда русский этнонационализм исторически и поныне выступал и выступает главным оппонентом российского проекта: сначала самой идеи «большой русской нации», затем советского народа как общ­ности, а ныне - концепта российской гражданской нации.

Еще один пример для анализа и сравнения - это Китай и китайская нация. Китай - это также одна из древнейших цивилизаций мира и самая многочис­ленная нация в мире. Так же как и Индия, Китай не имел долгой истории формирования нации в услови­ях суверенной государственности, как это случилось с европейскими нациями. Китай прошел драматиче­ский путь как страна под правлением монгольских и маньчжурских династий, как иностранный про­текторат, как оккупационная территория. Только в 1949 г. Китай обрел полный суверенитет (через два года после Индии), но попал под контроль комму­нистического режима и остается таковым и поныне. Ну, так возможна ли нация в Китае? - хочется спро­сить как поборников нации как демократического согражданства, так и поборников нации как этнической монокультуры. Первые скажут, что при коммунистах, где сажают в тюрьму за испачканный портрет Мао, гражданская нация невозможна. Вторые скажут, что полуторамиллиардный монолит, в котором живут китайцы, конечно, есть нация-суперэтнос. И оба эти мнения ошибочны.

Во-первых, Китай совсем не моноэтничен, и основ­ной народ ханьцы (90 % населения) делится на диа­лектные группы, где «диалекты» - это не взаимопо­нимаемые языки, т. е. внутри ханьцев вполне можно выделять несколько этнических групп со своими язы­ками, традициями, одеждой, духовной культурой. Не­ханьские народы, которые называют меньшинствами и национальностями (официально признано 55 наро­дов), общей численностью под 150 млн также имеют свои языки, традиции и отличительные культуры, но все считают себя китайцами. В таком случае китай­ского этноса как этнической общности не существует и многотомное сочинение советских этнографов про «китайский этнос» и про этническую историю китайцев - это про что-то другое: возможно, про ханьцев во всем их историко-культурном разнообразии, а возможно, про все этнические группы, составившие ки­тайцев, т. е. еще более сложное мультиэтничное сооб­щество. Но если нет китайского этноса (этнонации), то китайская гражданская нация существует. Ее объеди­няют общая история национально-освободительной борьбы за суверенитет Китая (как и в Индии), общее древнее культурное наследие и стандартное общеки­тайское иероглифическое письмо, позволяющее всем гражданам страны понимать друг друга при общении или при просмотре телевизора (для этого под картин­кой всегда идет письменная строка. Но, пожалуй, са­мое важное - это предписанная идеология китайского патриотизма и верности стране и ее лидерам, а также идущая из веков вера в избранность китайской куль­туры и в китаецентричность мировосприятия.

Чтобы утверждалось общекитайское националь­ное самосознание, в стране был введен отдельный ие­роглиф, обозначающий категорию «джонхуа миндзу», т. е. всех китайцев как нацию (до этого такого поня­тия в Китае не было). В итоге нацией в Китае счита­ются все китайцы, а составляющие их группы - это национальности (ханьцы и 55 меньшинств). Опять же китайский случай напоминает российский: до­минирующая общность с референтной культурой и меньшинства. Даже критиковавшийся Мао и другими китайскими лидерами ханьский национализм напо­минает русский этнонационализм, а сепаратизм и вы­зов общекитайскому единству со стороны тибетцев и уйгуров напоминает радикальный сепаратизм со сто­роны некоторых российских национальностей.

Наконец, само федеративное устройство двух крупнейших наций мира с внутренними этнонацио- нальными автономиями в Китае (в Индии сами шта­ты реорганизованы с учетом этноязыковых ареалов) очень схожи с федеративным устройством Россий­ской Федерации. Так что современные гражданские нации, особенно крупные по численности и сложные по составу населения, совсем необязательно должны представлять собой унитарные политические образо­вания и, конечно, отличаются большим разнообрази­ем политических режимов: от либерально-демократи­ческих до жестко авторитарных.

Нациестроительство на постсоветском
пространстве

Итак, население государств, т. е. гражданские на­ции, как правило, отличаются не только наличием этнических общностей, но также и сложным религи­озным и расовым составом. Для современных госу­дарств многоэтничность и поликонфессиональность народа (или нации) - это норма. Культурная слож­ность наций относится и к языковой ситуации, ибо одна из отличительных характеристик этнических групп - язык. Очень мало государственных народов или наций, представители которых говорили бы на од­ном языке. Среди мексиканцев, например, около 10 % составляют индейцы-аборигены, говорящие на языках групп майя и ацтеков, а швейцарцы используют четыре языка - немецкий, французский, итальянский и ретороманский и т. п. Поэтому нации - многоязыч­ны, хотя чаще всего по причинам демографического большинства или удобства коммуникации домини­рует какой-то один или два языка. Им в целях го­сударственного управления и консолидации населе­ния страны может придаваться официальный статус. Общепринятый правовой подход заключается в том, что бюрократии должны разговаривать на языке боль­шинства налогоплательщиков, а не налогоплательщи­ки должны выучивать язык чиновников. Этот тезис актуален для постсоветских государств. Особенно для Латвии, Украины, Казахстана, где добрая половина платящих налоги жителей пользуются русским язы­ком как основным языком знания и общения.

Имеющиеся среди населения государств различия (этнические, языковые, религиозные и расовые) от­носятся к категории культурных. Многокультурный характер населения ныне признается практически всеми государствами-нациями. Однако существуют государства, идеологии и религиозные системы, не признающие культурную сложность наций и культур­ную свободу человека. Так, например, ислам фунда­менталистского толка отвергает возможность выхода из религии и насаждает представление об исламской умме как своего рода нации-общности на основе веры, а не государства. Следует сказать, что и в христиан­стве этническое начало мало что значит, ибо «для Бога нет ни эллина, ни иудея».

В России исторически было так, что все приняв­шие православие считались одним народом, который назывался русским или российским. Только в послед­нее время среди некоторых православных активистов и даже священнослужителей появились ревнители исключительно русского взгляда на Россию, для ко­торых российскость выглядит как нечто подрываю­щее основы государственности. Церковь в России действительно носит название Русской православ­ной церкви, но в этом названии нет узко этнического содержания.

В некоторых государствах не доминирующая ре­лигия подвергается гонениям, а в иных (с коммуни­стическим правлением) любая религия отрицается как «опиум для народа». Есть государства-нации, ко­торые долгое время утверждали себя как целостность на основе мифов о расовой и этнокультурной гомоген­ности. Например, миф о «белой Австралии», который был демонтирован только в последние два-три деся­тилетия, причем настолько радикально, что австра­лийская нация приветствовала мир из олимпийского Сиднея аборигенно-этническим разнообразием уже как своего рода визитной карточкой страны.

Таким образом, концепты многорелигиозной, мно­горасовой и многоэтничной нации и единого народа с разной степенью успешности утверждаются в таких крупных странах, как Бразилия, Канада, США, Ве­ликобритания, Китай, Индия, Пакистан, Индонезия, Новая Зеландия, Филиппины, Танзания, Нигерия и т. д. Формула «единство в многообразии» (unity in diversity) как основа политического устройства и управления находится в арсенале большинства совре­менных государств - от огромной Индии до малень­кой Ямайки.

Наконец, есть государства, где укоренилось пред­ставление о нации как об этнической целостности, говорящей на одном языке и имеющей свой особый характер («этническую психологию») и даже этногенофонд. Эта доктринальная и политическая традиция была на вооружении в Германии в период правления национал-социалистов и некоторое время сохраня­лась и после Второй мировой войны. В науке и в обще­ственной практике она утвердилась главным образом в СССР и в регионе его идеологического и политиче­ского влияния. В Восточной Европе, где этнонационализм и идея культурной нации господствовали с конца XIX в., в последние десятилетия и особенно после рас­пада СССР, концепт культурной нации (этнонации) стал второстепенным по отношению к концепту поли­тической нации. Им достаточно условно обозначают этническую диаспору (все венгры или все поляки в мире как представители венгерской и польской «куль­турной нации»). При этом ответственные и грамотные люди понимают, что венгерская нация - это, прежде всего, граждане Венгрии, польская нация - это граж­дане Польши, а не господа Джордж Сорос, Збигнев Бжезинский и Ричард Пайпс. Последние - это пред­ставители американской нации, имеющие смешанное венгерско-еврейское и польско-еврейское этническое происхождение. Если даже венгры и были бы склон­ны зачислить бывшего президента Франции Николя Саркози в состав венгерской нации, то французы не могут отдать им лидера своей нации, да и сам он счи­тает себя французом.

В силу ментальной инерции и влияния этническо­го национализма государства бывшего СССР продви­гаются трудно от концепта этнонации к концепту гражданской нации. Многим постсоветским полити­кам, ученым и этническим активистам кажется, что признание второго означает отрицание первого. По­этому остается в обиходе представление о нации как об этнической общности, которая образовала соответ­ствующее государство и является его собственником. Другими словами, в Латвии все принадлежит латыш­ской нации, т. е. этническим латышам, а не латвийской нации, включая русских граждан и неграждан - таких же создателей современного государства и исправных налогоплательщиков. На Украине владелец государ­ства, его недр и воздушного пространства - это украинская нация, в которую могут войти русские, поляки, евреи и другие не-титульные, если они станут украин­цами. И так во всех постсоветских государствах.

Широкое, гражданское понимание нации (напри­мер, казахстанской или латвийской) пока утверждает­ся робко, главным образом для внешнего мира, чтобы выглядеть прилично. В казахстанских паспортах для выезда за рубеж в графе «национальность» стоит «Ка­захстан», а для внутреннего пользования под тем же термином указывается этническая принадлежность. Этническая и языковая сложность постсоветских на­ций продолжает отвергаться, и граждане, не принад­лежащие к «титульной» этничности, переведены в категорию национальных меньшинств без членства в нации. В этом заключается радикальное отличие от мирового концепта меньшинств. В обычном варианте меньшинства входят в состав нации и обладают все­ми правами ее членов. Как носители малых культур меньшинства (точнее, культура и образ жизни части населения государства) пользуются особой поддерж­кой государства через соответствующую политику, которая может называться по-разному (этническая политика, политика в отношении меньшинств, по­литика аффирмативных акций и т. п.). Например, в Финляндии шведское национальное меньшинство входит в состав финляндской нации вместе с этниче­скими финнами, саамами, местными русскими, тата­рами и другими. В этой стране действуют меры под­держки культуры саамов и шведов, а шведский язык имеет статус официального языка наряду с финским языком.

Наконец, последний вопрос, который принципи­ально значим для анализа перспектив национального: как соединить многообразие страны и этнокультурное развитие отдельных общностей и регионов с проек­том гражданской нации и обеспечением гражданского единства? Признанное многообразие и есть единство, которое не должно пониматься как единообразие. Признавая, поддерживая и укрепляя региональные и этнокультурные идентичности как составляющие российскую идентичность, как общее достояние, а не как эксклюзивную собственность отдельных групп населения, мы тем самым укрепляем групповое досто­инство и уверенность людей в том, что Россия - это их общее государство, а не собственность какого-то одно­го народа. Россия есть общая и главная Родина рос­сиян. Для многих в стране эта Родина включает и ма­лую Родину, где прошло детство или где исторически проживают представители собственной этнической группы. Воспитание таких представлений требует об­новления ряда образовательных и информационных политик, но больше всего - той сферы, которая до сих пор носит старое советское название - «национальная политика».