Ядерной стабильности

В современной политологии растет интерес к проблематике ядерной, стабильности (ЯС)¹. Новый термин понемногу вытесняет понятие «стратегическая стабильность» - ключевой аналитический конструкт периода биполярной конфронтации. Но, несмотря на всплеск интереса к новому понятию, его теоретико-методологическое содержание остается не вполне определенным. Более,того, едва «вбросив» новую категорию, исследователи стали говорить о ее концептуальном «размывании» - под воздействием новейших политико-военных тенденций². Задача главы - уточнить структуру понятия «ядерная стабильность» и по возможности оценить меру соответствия ее концепта нарождающимся реалиям мировой политики.

На первый взгляд, термин «ядерная стабильность» (nuclear slability) настолько употребим в текущих политических комментариях, что его серьезная научная проработанность не должна вызывать сомнений. В действительности все сложнее. Аналитической литературы политико-военного профиля по этой теме мало. Не оперируют данным понятием и авторы работ по международному праву³. Словосочетание «ядерная стабильность» мелькает лишь в текстах на более или менее общие политические сюжеты. На базе работ последнего типа и можно выделить три основных проблемно-ситуативных контекста употребления этого понятия.

Во-первых, термин «ЯС» используется при изучении проблем, нераспространения ядерного оружия (ЯО). По мнению целого ряда авторов (Эрик Арнетт, Горав Кампани, Паоло Котта-Рамузино, Маурицио Мартеллини и особенно Нейл Джоик), распространение ЯО на кризисные регионы (Индостан, Ближний Восток, Корейский полуостров) угрожает повышением конфликтности в них, поскольку на региональных уровнях отсутствуют какие-либо стабилизирующие механизмы или хотя бы практики, характерные для глобального советско-американского взаимодействия в 1950-1980-х гг.⁴ «В последние годы "холодной войны" сверхдержавы достигли ядерного паритета и продолжали системное соперничество лишь на периферии, уменьшая тем самым риск прямой войны», — с ностальгией подчеркивает шведский политолог Эрик Арнетт⁵. А Нейл Джоик и вовсе видит в ЯС особую «поведенческую категорию» времен «холодной войны». В ее основе, как он полагает, лежит негласное правило: наличие ядерных сил у обоих соперников предотвращает прямую войну между ними⁶. «Стабильность» выступает как тип взаимодействия ядерных стран на основе имеющихся стабилизирующих условий - разграничения конфликтных интересов, отсутствия территориальных споров, наличия военно-стратегического паритета. На базе исследования опыта советско-американских отношений сторонники данного подхода полагают, что наибольшие опасения должен внушать не сам процесс распространения ЯО, а ломка тех довольно устойчивых политико-психологических параметров, которые были характерны для ядерного противостояния СССР и США с 1962 по 1991 гг. Эрозия стабильности видится политологам в создании совсем новой, особой политико-психологической атмосферы. Теперь политико-военные элиты начинают видеть в «ядерном конфликте»⁷ не ситуацию, заведомо проигрышную для всех его участников, а вариант войны, в которой победа одной стороны вполне возможна и, более того, может теоретически намного «перекрыть» ущерб, нанесенный победителю. В известном смысле политическое сознание «возвращается» к тому состоянию, в котором оно находилось на ранних этапах глобального ядерного противостояния в 1940-1950-х гг.

Во второй половине минувшего столетия Москва и Вашингтон выбивались из сил, чтобы уменьшить «неминуемые» риски от ядерной войны друг с другом до хотя бы относительно «приемлемого» уровня. Эти попытки вылились в разработку концепций «контрсилы» и «управляемого конфликта»⁸. Никто, по счастью, никогда не проверил их эффективность и (есть весомые исторические основания судить) не поверил в нее. Благодаря этому СССР и США проявляли крайнюю взаимную осторожность в том, что касалось их ядерного противостояния. В начале нового века мы наблюдаем иное. Новые ядерные и «пороговые» страны (в Южной Азии, а возможно и на Корейском полуострове) начинают видеть в ЯО практическое средство для достижения военной победы⁹. У них нет «психологического барьера» против ядерной войны в той мере, в какой он был присущ пяти ядерным державам «первого поколения» (или «первого ядерного века»)¹⁰. В таком контексте ядерная стабильность гарантирована не полным исключением распространения ЯО за пределы группы «ответственных стран», а всего только ядерным превосходством одних стран над другими. Вместо стабильности и ядерного статус-кво речь фактически идет о новой гонке ядерных вооружений, в ходе которой менее слабые ядерные страны будут стараться подтянуться к более сильным.

Во-вторых, термин «ЯС» употребляется в контексте проблем противоракетной обороны. Американский ученый Юджин Кэрролл (и, конечно, не только он) справедливо считает, что разработка технологий противоракетной обороны (ПРО) возвращает «условно рациональный смысл» концепции «внезапного удара в определенное заданное время», наносимого до того, как к применению своих сил подготовится противник¹¹. Такая доктрина активно разрабатывалась обеими сверхдержавами в первое десятилетие ядерной эпохи (1945-1957). Однако во второй половине 1950-х гг. она была отвергнута сначала американскими, а затем и советскими аналитиками. На первое место эвентуально вышла концепция «взаимного гарантированного уничтожения», предусматривающая, что для сохранения военно-стратегической стабильности требуется определенный уровень взаимной ядерной уязвимости, в том числе и отказ от создания противоракетных «щитов». Возникновение же феномена «неуязвимости» одной из сторон автоматически означало разрушение ядерного статус-кво, подрывая логику взаимного гарантированного уничтожения¹².

Но, как показали исследования американских политологов, Джеймса Линдсея и Майкла О'Хэнлона, создание «щитов» ПРО опасно для стабильности не только и не столько из-за «технической» стороны дела - на нынешнем витке военно-технологического прогресса перехват большинства баллистических ракет потенциального противника пока невозможен. Создание мощных систем ПРО дестабилизирует стратегическую ситуацию потому, что оно влечет за собой ломку всех известных сценариев поведения сторон в ядерном конфликте. Оно провоцирует нестандартные непредсказуемые ситуации, к действиям в которых США, Россия, Китай и другие «старые» члены ядерного клуба пока не готовы. Соответственно, резко девальвируется действенность имеющихся механизмов предупреждения случайной ядерной войны¹³.

Примечательно, что подобная опасность фиксировалась уже в отечественной литературе 1980-х гг. - в период, когда администрация Р. Рейгана активно обсуждала программу полномасштабной противоракетной обороны - Стратегической оборонной инициативы (СОИ). Разрабатывая концепцию «ассиметричного ответа», советские эксперты убедительно доказывали, что даже относительный успех американских разработок (например, создание оружия направленной энергии — различных видов лазера и ускорителей нейтральных частиц) не позволит Пентагону сделать территорию США неуязвимой для советского ответного ядерного удара при наличии определенной программы контрмер, позволяющих нейтрализовать эффект противоракетной обороны¹⁴. В то же время подчеркивалось, что испытания в сфере СОИ увеличат опасность непреднамеренного или случайного возникновения ядерной войны как минимум по двум причинам.

С одной стороны, завязка «космического щита» на компьютерное управление усилит риск технических сбоев в системах раннего предупреждения и управления ЯО. С другой стороны, фактор СОИ неизбежно повысит риск «ошибки в расчетах»: набор поступающих данных может быть воспринят как сигнал того, что оппонент решился нанести внезапный ядерный удар¹⁵. Вот почему даже гипотетическая противоракетная оборона задала совершенно новую рационализацию ядерного конфликта. Эксперты заговорили о том, что ограниченные удары с применением небольшого количества сил и средств (наиболее реалистический сценарий ядерного конфликта) сможет перехватить и «тонкая» ПРО, и в результате эффективность самой концепции «ядерного сдерживания» будет поставлена под угрозу¹⁶. Теперь же в условиях резкого прорыва в технологиях систем тактической ПРО, старые угрозы могут приобрести реальные очертания.

Можно ли, например, считать актом войны факт поражения ракеты одной из стран контрракетой другой? Ведь даже подобная «бесконтактная» акция способна вызвать мощную взрывную волну не только над территорией государства, выпустившего первую ракету, но и какой-либо третьей страны, вся «вина» которой может заключаться лишь в том, что перехват произошел в ее воздушном пространстве. Противоракетные технологии, таким образом, разрушают стабильность не фактом своего существования, а опосредованно — они «размывают» сложившиеся за XX в. представления о категориях «войны» и «мира».

В третъих, термин «ЯС» используется в контексте проблем паритета. Так его склонны употреблять почти все российские авторы, которые, подобно В.И. Кривохиже, связывают данную категорию с проблематикой сохранения паритета как системы равновесия возможностей¹⁷. Надо отметить, что подобных взглядов придерживается и известный американский политолог Брюс Блэйр. Длительное отсутствие войн между великими державами после 1945 г., утверждает он, было связано с тем, что технические характеристики ЯО порождали у политиков страх перед его применением¹⁸. Стабильность стала возникать в мире с того момента, когда каждый из ядерных субъектов получил возможность доставить к территории оппонента хотя бы несколько термоядерных боезарядов. Очевидно, в рамках этого дискурса ЯС предстает как свод правил поведения ядерных держав, возникших на базе паритета и осознания политиками (само)разрушительных технических характеристик ядерных систем. Подобный взгляд построен на соединении видения ЯО через призму его стабилизирующей роли в мировой политике с подходами исследователей конкретно-исторической эволюции ядерных вооружений¹⁹.

Любопытно, что никто из авторов не дает ответа на важные вопросы о том, какой вид ядерных систем служит фундаментом паритета. Были ли первые атомные бомбы подвидом ЯО в современном смысле этого слова или они представляли собой принципиально иной вид оружия, близкий обычным вооружениям времен Второй мировой войны? Существовала ли ядерная стабильность в первой половине 1980-х гг., когда в Старом Свете были развернуты американские и советские ракеты средней и меньшей дальности? Как оценивать практику использования в югославской кампании НАТО (весна 1999 г.) стержней с обедненным ураном, которые, несмотря на отсутствие в них радиоактивных изотопов урана-285, дали «классический ядерный эффект» в виде вспышек лейкемии? Эти вопросы пока остаются без ответа.

Сопоставляя все три варианта понимания ЯС, трудно избавиться от впечатления, что перед нами лишь случайные терминологические совпадения. Для Арнетта и Джоика стабильность равнозначна конкретной модели советско-американского взаимного ядерного сдерживания. Для Кэрролла, Линдсея и О'Хэнлона она связана с проблемой превосходства «меча» над «щитом». А для Блэйра и Кривохижи это понятие воплощает сопоставимость потенциалов соперничающих ядерных субъектов. В каждом случае исследователи анализируют совершенно разные ситуации. И все же они работают в рамках одного мировоззренческого поля. Их понимание термина «ядерная стабильность» базируется на ряде общих постулатов.

Для всех теоретиков ЯС возможна лишь там и тогда, где ядерный конфликт не рассматривается ни политиками, ни стратегами как ситуация, способная обеспечить реальный выигрыш. Эталоном такой системы все они считают советско-американские отношения времен «холодной войны». Авторы придерживаются такого мнения, хотя все они признают: столь нелюбимые ими «дестабилизирующие» доктрины «контрсилового удара» и «ограниченной ядерной войны» зародились именно в ту эпоху. За рамками их анализа остается и период 1940-х - начала 1950-х гг.; когда и Кремль, и Белый дом реально допускали возможность войны с использованием немногочисленных, относительно маломощных и технически несовершенных атомных бомб, подобных «хиросимской». Такая логика в выборе сюжетов лишь оттеняет тот факт, что большинство исследователей ЯС считает существование стабильности возможным только на базе «взаимного гарантированного уничтожения». Она, по их мнению, фактически исключает по-настоящему «гибкие» схемы использования ядерных боезарядов, несмотря на формальное признание возможности таковых в рамках концепции «гибкого реагирования». Все приведенные трактовки ЯС «обращены» в ретроспективу международно-политической истории и так или иначе восходят к конкретике прошлого века. Первый подход замкнут в хрестоматийные рассуждения школы исчисления уровней стабильности через оценку высоты порога ядерного сдерживания²⁰. Второй берет начало в теории классика британской стратегии Бэзила Лиддел-Гарта, понимавшего стабильность тсак «отсутствие обороны» (если ни одна из сторон не чувствует себя в безопасности, то ни одна из них не рискнет начать войну²¹). Третья точка зрения близка многократно и столь по-разному проанализированной в 1970-1980-х гг. концепции «стратегического паритета»²². Но всем исследователям кажется близкой к идеалу та модель ядерного взаимосдерживания, которую после Карибского кризиса октября 1962 г. выбрали Москва и Вашингтон для предупреждения общего конфликта.

Чем же современные трактовки ядерной стабильности отличаются от понимания стратегической стабильности второй половины прошлого века?

Прежде всего, в годы «холодной войны» исследователи рассматривали стратегическую стабильность как важнейшую мирополитическую реальность. Сегодня же все варианты рассуждений на тему ЯС описывают ее идеальный аналитический конструкт. И это не удивительно. Во-первых, никто не может сказать достоверно, существует ядерная стабильность или нет. Во-вторых, проще определить, что подрывает ядерную стабильность (распространение ЯО, рывок в противоракетных технологиях, эрозия паритета и т.п.), чем сформулировать ее концептуальное содержание. Во многом ЯС - это скорее то, что существовало в прошлом, но чего может не быть в настоящем.

Теории ЯС могли бы показаться игрой ума, если бы не одно существенное обстоятельство. В последние полтора десятилетия, как утверждают авторы работ по ядерному сдерживанию¹⁾, стабильность ядерного мира уменьшается. Под сомнение поставлено базовое представление о том, что воздействие на оппонента угрозой всеразрушительного ответного удара стабилизирует систему международных отношений (notion of deterrence stability)²³. Идея стабилизирующей роли оружия массового уничтожения (ОМУ) взрывчатого типа возникла во второй половине 1940-х гг. В работах американского политолога Бернарда Броди мелькнула мысль о том, что колоссальная разрушительная сила атомных боезарядов обесценивает категорию войны²⁴. Спустя двадцать лет этот тезис стал популярным сначала в американо-британской, а затем и в советской общественно-политической мысли (разумеется, в том избранном и полузакрытом кругу ее носителей, который обладал соответствующей информацией), С созданием ракетно-ядерного оружия СССР и США оказались примерно одинаково уязвимыми перед массированными ударами друг друга. В этот момент и стало происходить слияние различных прежде категорий «безопасность» и «стабильность»²⁵. А к 1980-м гг. термин stability стал уже де-факто обозначать особый тип ядерного сдерживания, при котором два ядерных субъекта берут друг друга в заложники сотнями межконтинентальных средств доставки ЯО и не создают для себя противоядий в виде систем противоракетной обороны.

Аналогично и советские исследователи в 1970-1980-х гг. разработали концепцию «военно-стратегичзскоео равновесия». Изучая ядерные доктрины США, они все чаще склонялись к выводу, что ни доктрина «контрсилового удара», ни концепция «подлетного времени» не ревальвируют концепции внезапного или упреждающего ядерного удара²⁶. Неизбежно возникал вопрос, возможна ли в принципе победа в ядерном конфликте, если понимать под ней ликвидацию оппонента как субъекта международных отношений или его принуждения к невыгодному компромиссу. В условиях стратегических. ядерных ударов речь может идти лишь о том, чтобы обеспечить выживаемость высшего государственного руководства и военного командования, независимо от того, какой вариант упреждающих действий с применением ЯО или ракетных средств доставки выберет атакующая сторона, доказывали эксперты²⁷. Поэтому фундаментом для концепция «ядерного разоружения» стала доктрина «обеспечения устойчивости военно-стратегического равновесия». Основными ее характеристиками считались: 1) политическая и военная стратегическая обстановка, в которой у обеих сторон отсутствуют стимулы для применения ЯО первой; 2) ситуация, когда ни одна сторон не обладает возможностью обезоруживающего первого удара; 3) отсутствие условий для несанкционированного и случайного применения ЯО²⁸.

Однако со второй половины 1970-х гг. в научной литературе все чаще стали писать о том, что угроза ракетно-ядерной войны теряет действенность (по американской терминологии — «кредитоспособность»). Считалось, что в условиях наличия уже тысяч единиц термоядерных зарядов, потенциальный противник может просто не поверить в готовность противоположной стороны стереть планету в «звездную пыль» — так, во всяком случае, утверждали теоретики «реалистического сдерживания». Зато он легче поверит в угрозу ослепляющего удара по командным пунктам и центрам политического управления²⁹. На базе этих представлений в первой половине 1980-х гг. военные доктрины стран НАТО (а де-факто и Варшавского договора) стали рассматривать ограниченное ядерное нападение как продолжение политики сдерживания - сигнал к деэскалации конфликта, средство принудить оппонента к невыгодному для него миру и т. п.³⁰. Исследователи заговорили о неразрешимом парадоксе ядерного сдерживания: повышение «реалистичности» устрашения увеличивает риск начала войны³¹.

Тревога по поводу того, что из ядерного сдерживания «выпаривается» его стабилизирующая составляющая, появилась за несколько лет до «нового мышления» М. С. Горбачева — примерно в 1977-1983 гг. Другое дело, что распад СССР в 1991-м г., дискуссия о судьбе его ядерного арсенала и вступление в ядерный клуб Индии и Пакистана в 1998 г. вывели предшествующие страхи на новый уровень. Сомнения переросли в полемику о том, насколько надежен военный и политико-психологический фундамент, на котором покоятся представления о стабилизирующей роли сдерживания.

Политологи еще в начале 1960-х гг. обратились к проблеме того, способно ли ядерное сдерживание стабилизировать систему межгосударственных отношений. Тон дискуссии здесь задал, как известно, теперь уже классик теории международных отношений, американский ученый Кеннет Уолтц, утверждавший, что при наличии ЯО стабильность зависит от размера ущерба, который стороны способны нанести друг другу. Спустя почти 40 лет - уже в начале нового века - Уолтц, анализируя ядерное противостояние Индии и Пакистана в начале 2000-х гг., решил, что его старый тезис подтверждается новым материалом. Стало быть, взаимное сдерживание на основе устрашения - универсальный инструмент обеспечения стабильности, независимо от региональной или культурно-исторической специфики региона, в котором возникает противостояние³².

Но Уолтц также признал: стабилизирующий эффект достижим лишь при выборе противостоящими странами определенного вида ядерной стратегии. «Политика гибкого реагирования, - отмечает он, — уменьшает доверие к стратегии сдерживания и увеличивает вероятность войны», ибо теоретически в ее рамках она может давать надежду на возможность «выигрыша» в ядерном конфликте³³. Если бы сверхдержавы были уверены, что за нападением НАТО на страны Варшавского договора или ФРГ на ГДР последует всего лишь контрудар с применением обычных вооружений, то война в Европе началась бы еще в 1960-е гг. Таким образом, в начале нового века стабильность на основе ЯО видится аналитикам как переменная величина, производная от многих функций.

Более пессимистичен другой американский автор. Скотт Саган, давний оппонент К. Уолтца. Он характеризует ядерное сдерживание как категорию морально-политическую³⁴. Но мораль и нормы, по его мнению, это категории относительные. Военные действуют по формуле «приказ - техническая готовность средств доставки - нанесение удара». Они, в сущности, рассуждают так, как если бы были свободны от моральных ограничений. Можно ли гарантировать, что в какой-то ситуации (например, во время очередного индо-пакистанского инцидента³⁵) политики устоят перед доводами генералов о необходимости нанести ядерный удар? Как полагает Саган, все рассуждения о стабилизирующей роли «сдерживания» — лишь комплекс психологических представлений, которые разрушаются.

Не меньшее внимание исследователи уделяют и проблеме реабилитации доктрины «ограниченной ядерной войны». В последние годы, утверждает американский политолог Патрик Морган, ведущие ядерные державы изменили смысл ядерного сдерживания. Они не сдерживают другие государства, а пытаются остановить целые процессы - терроризм, распространение ОМУ, региональные конфликты, радикализацию ислама. Размытость предмета сдерживающих воздействий заставляет сместить акцент на ситуативные реакции: разоружение «новых ядерных игроков», удары возмездия по очагам терроризма и т. п.³⁶. В то же время на концептуальном уровне стратегии борьбы с нетрадиционными угрозами мало чем отличаются от стратегии времен наполеоновских войн. Ни операция «Буря в пустыне» (1991), ни Вторая афганская война (2001-2002) не привели к разработке новых стратегий. Цель этих акций заключалась в разгроме вражеских сил и установлении контроля над определенными территориями. В подобной ситуации, как полагает Морган, принципиально отказываться от нанесения первого ядерного удара было бы «немудро»³⁷.

С середины 1990-х гг. осмелевшие восточноевропейские политологи принялись писать об угрозе ядерного конфликта в Балтийско-Черноморском регионе³⁸. Об опасности региональных конфликтов (например, в Корее или вокруг Ирана) с неминуемым ядерным измерением предупреждают российские эксперты³⁹. Раздаются голоса о том, что старая советско-американская модель сдерживания еще худо-бедно работает в отношениях между Россией и США, но она малопригодна для регулирования ситуаций на периферии мира хотя бы из-за отсутствия в развивающихся странах достаточно передовой технической базы управления собственным потенциальным или реально имеющимся ядерным оружием⁴⁰.

Хуже того, опыт трех войн против Ирака и двух против Югославии показал, что между «классическим» ядерным конфликтом (который мы знаем из теории) .и классической полномасштабной войной с применением обычных вооружений (о них мы знаем по практике) теперь возможны промежуточные варианты - «войны-принуждения» (compellance)⁴¹. Сегодня даже «старые» ядерные державы могут рассматривать (а администрация Дж. Буша фактически рассматривает) возможности для нанесения неспровоцированных ограниченных ядерных ударов по тем или иным странам не в интересах захвата их территорий или полного уничтожения потенциала сопротивления, а с целью заставить противника изменить политику. Странно ли, что менее ответственные государства, рвущиеся к обладанию ЯО или приобретшие его «нелегально, рассуждают таким же образом?

«Гибкое реагирование» было изобретено аналитиками в начале 60-х гг. XX в. В тех условиях вся его «гибкость» заключалась в принципиальном признании возможности управлять советско-американской конфронтацией⁴². Хотя это управление теоретически не исключало возможности силового столкновения СССР и США, в том числе ограниченного ядерного конфликта между ними, на самом деле, как доказано историей, задача гибкого реагирования была в другом. Оно было призвано не допустить не только общего ядерного конфликта между сверхдержавами, но и любого конфликта высокой интенсивности между ними.

Обрушение политико-военной биполярности и фактическое распространение ЯО после 1991 г. создали принципиально новые военно-стратегические условия, в которых старая концепция приобретает новое значение. «Гибкое реагирование» - с реальным, a не символическим, как полвека назад, акцентом нa «гибкости» объективно приобретает в современных условиях тот самый дестабилизирующий смысл, который в книгах 1960-1970-х гг. ему старались приписать советские ученые-пропагандисты». Именно эта концепция, грозит стать основополагающей в международной ситуации, для которой характерно стремление США действовать в одиночку и сообразуясь преимущественно с узко и эгоистично понимаемыми национальными интересами. На деле же сегодня ЯС гредставляют собой категорию скорее политико-психологическую, чем реальную. Она практически перестала существовать вне двуединства устойчивых психологических представлений о принципиальной невозможности победить в ядерной войне и конкретных стратегий международного поведения на основе «взаимной сдержанности» в ядерной области.

Современные американские политологи все чаще говорят о том, что в основе ядерного сдерживания лежит своеобразная психологическая догма. «Мы никогда не используем ЯО как оружие боевое и потому должны исключить саму возможность войны между великими державами», — писал в 1985 г. классик ядерной проблематики Майкл Макгвайр⁴³. А в наши дни Патрик Морган прямо говорит, что именно ядерный фактор удерживал сверхдержавы от начала Третьей мировой⁴⁴. Между тем, «атомный» и «подлетный» периоды²⁾ свидетельствуют о том, что политико-психологическое восприятие ЯО может быть принципиально иным - отличным от «стабилизирующего устрашения». Теоретически ничто не мешает разработать альтернативную стратегию, допускающую использование сверхмалых боезарядов по образцу применяемых в годы Первой мировой войны отравляющих газов. Набросками подобной стратегии можно считать и «контрсиловой удар» Роберта Макнамары, и предложенное Джеймсом Шлесинджером сверхточное наведение крылатых ракет⁴⁵. Другое дело, что этому препятствует восприятие большинством политиков, частью военных специалистов и общественным мнением ЯО как оружия «сакрального». Любой из возможных сценариев его применения массовое сознание рассматривает как запредельную ситуацию.

Почему же в годы «холодной войны» ядерный конфликт не рассматривался как «реальная возможность» внешнеполитического поведения? Очевидно, в эталонный для теоретиков ЯС период с середины 1950-х до середины 1970-х гг. в мирополитической системе доминировало жесткое разделение на «оборону» и «безопасность». Со времен президента Дуайта Эйзенхауэра американская военная доктрина различает стратегическое и тактическое ядерное оружие. Первое включает в себя межконтинентальные баллистические ракеты, баллистические ракеты на подводных лодках и тяжелые стратегические бомбардировщики и применяется лишь в том случае, если президент и правительство приняли политическое решение. Второе — авиабомбы фронтовой авиации, тактические ракеты и так называемая «ядерная артиллерия» — находились в руках командующих на театре военных действий⁴⁶. Лишь после Карибского кризиса 1962 г. тактическое ЯО США было полностью поставлено под контроль высшего государственного руководства за счет использования системы PAL. (Хотя в 1970-х и особенно в начале 1980-х гг. представители НАТО неоднократно заявляли, что в случае европейского конфликта генералы могут использовать тактические системы, не дожидаясь «политического решения».)

На эту же точку зрения встало спустя десятилетие и советское руководство, разграничив понятия «ядерная война» и «война с применением ЯО» и соотнеся их со стратегическими и тактическими ядерными системами⁴⁷. Более того, советская военная доктрина предусматривала и третий элемент — оперативно-тактическое ЯО. Тем самым, ядерные системы, находящиеся в непосредственном подчинении политиков и военных, кардинально отличались друг друга в обеих сверхдержавах.

Такое различие имело под собой концептуальное основание. С середины 1950-х гг. сначала в Вашингтоне, а затем в Москве безопасность стала рассматриваться как система превентивных мер, а оборона - как отражение агрессии, т. е. как быстрая деэскалация случайно вспыхнувшего конфликта⁴⁸. Это, очевидно, послужило фундаментом для концепций «двойной природы» сдерживания⁴⁹. Стабильность основывалась на существовании более или менее четкого представления о «предельно допустимом соотношении» «запредельной» и «нормативной» конфликтности⁵⁰. Наличие такого представления блокировало перенесение сценариев ядерного конфликта из теоретических штабных наработок в сферу практической большой политики. Логика «безопасности» ориентировалась на угрозу массированного ядерного удара по стратегическому потенциалу оппонента. Однако военные эксперты многократно подчеркивали бесперспективность подобного сценария⁵¹. Логика «обороны» предполагала войну с использованием небольшого числа тактических боезарядов. Но при этом политики убеждали военных: реализация теоретических наработок в русле «обороны» не сулит политических выгод. Обменявшись ограниченными ударами, стороны должны будут или начать друг против друга стратегическую ядерную войну, или сесть за стол переговоров с целью восстановить довоенный статус-кво⁵².

Очевидно, что технологические характеристики ситуации второй половины XX в. не позволяли «вывести за скобки» ЯО подобно тому, как в годы Второй мировой войны были «выведены из игры» химические боезаряды. Разработать сценарий «выигрываемого» конфликта с его использованием не удавалось. Ситуация стала меняться только к концу 1970-х - в момент, когда обозначился новый технологический прорыв на основе высокоточного оружия. Вот тогда политики с новой силой стали искать альтернативу стратегическому пату.

Изложенное выше позволяет определить ЯС как систему, в которой политические функции ЯО (принуждение оппонента к каким-то действиям) четко отделены от его военных функций (разработка сценариев ведения войны с применением ЯО для убеждения оппонента в бесперспективности первого удара). Такая система представляет собой аналитический конструкт, который в чистом виде не существовал никогда. Однако в 1950-1970 гг. мирополиитическая система была близка к этому эталонному состоянию, хотя в конце 1940-х - первой половине 1950-х гг. Москва и Вашингтон допускали возможность войны с применением имевшихся тогда несовершенных и немногочисленных атомных бомб, сравнимых с той, что упала на Хиросиму. А современная «ядерная инфраструктура» (но не оружие!) начинают совмещать в себе обе функции: противоракеты и сверхмалые бомбы (дающие минимум радиоактивного загрязнения) должны одновременно и устрашать противника, и сокрушать его военную инфраструктуру. Американские политологи полагают, что прогресс вооружений позволяет создать антитезу перманентному снижению порога ядерного сдерживания, который стал происходить в условиях распада «старой», реально действовавшей «стратегической стабильности».

Это наблюдение заставляет по-новому посмотреть на ключевой тезис Карла фон Клаузевица о том, что «война есть продолжение политики другими средствами». Любая война рождается из неразрешимости той или иной конфликтной ситуации политическими средствами. Однако сами представления политиков о возможном и невозможном зависят от уровня развития стратегии в конкретную эпоху, а главное, от осмысления ими возможных потерь и выигрышей в случае войны. В 2000-х гг. старый ограничитель конфликтности в лице категории «ядерного удара» постепенно «выпаривается» из военно-стратегических расчетов. Микроэлектронная революция создает фундамент возрождения милитаризма?

Сопоставляя три контекста употребления термина «ядерная стабильность», можно заметить, что все они несут печать страхов двадцатилетней и сорокалетней давности. Когда в начале 1960-х Р. Макнамара и Д. Ачесон провозгласили формулу «гибкого реагирования», предполагающую ограниченный «контрсиловой удар» вкупе с действиями обычных вооруженных сил, на Западе вышло огромное количество публикаций о возможности «ограниченной ядерной войны» в Европе. Через два десятилетия в Старом Свете появились советские и американские ракеты средней и меньшей дальности, и страхи перед превентивным «контрсиловым ударом» стали приобретать реальные очертания. И все же в то время негативные тенденции так и не смогли подорвать устои «стратегической стабильности». Почему же сегодня ученые полагают, что распространение ЯО, разработка систем ПРО и создание «околоядерных» вооружений сводят на нет «стабилизирующее устрашение»?

Распространение ЯО в прежних периферийных конфликтных регионах мира может показаться знаками триумфа концепции «гибкого реагирования». Летом 1998 г. после испытания ядерных бомб в Индии и Пакистане, прогнозы индо-пакистанского конфликта строились на ожидании его развития как «контрценностной» войны. Предполагалось, что в ответ на наступление Индии Пакистан нанесет демонстрационный удир по индийским городам⁵³. Но на самом деле во время «военных тревог» 2001-2002 гг. обе державы выдвинули свои носители тактического и оперативно-тактического ЯО непосредственно к границам, явно ориентируясь на их ограниченное применение. В отсутствие основного инструмента «обезоруживающего» удара - боеголовок с разделяющимися головными частями индивидуального наведения - это могло означать только одно: штабы обеих сторон намеревались нанести удары по сухопутным группировкам противника в зонах его приграничных укреплений.

Ряд исследователей считает убедительными именно сходные сценарии развития «контрсилового» возможного конфликта на Корейском полуострове. Главная угроза войны в Восточной Азии, как утверждают они, таится не в ядерных испытаниях Пхеньяна, а в неопределенности, которая последует за его возможным вступлением в число ядерных держав⁵⁴. Значит, при распространении ЯО конфликт с его применением рассматривается военно-политическими элитами периферийных стран как потенциально выигрышный, т. е. как война, в которой вполне можно добиться победы. Это полностью противоречит той логике и опыту, который на протяжении второй половины прошлого века определял международное поведение абсолютно всех пяти «легальных» ядерных держав.

Риск военного конфликта увеличивает и создание американской ПРО. В отличие от предшествующих попыток 1960-х и 1980-х гг. администрация .Джорджа Буша-младшего предполагает создать не стационарный «щит», а большое количество относительно автономных перехватчиков, уничтожающих баллистические ракеты противника на разгонном участке траектории полета. В программной речи 1 мая 2001 г. президент США поставил задачу развернуть в ближайшие пять-десять лет ограниченную ПРО, состоящую из противоракет морского и воздушного базирования, а также космических спутников с лазерным оружием и инфракрасными датчиками для обнаружения пусков ракет и ядерных взрывов⁵⁵. А в директиве от 18 декабря 2002 г. Джордж Буш прямо указал: до наступления 2005 г. США поставят на боевое дежурство перехватчики наземного базирования и разместят на американских крейсерах и эсминцах противоракеты, способные уничтожать ракеты средней дальности противника⁵⁶. Реализация этих проектов потребует от Вашингтона создать глобальную сеть РЛС для наблюдения за ракетными базами и фиксации пусков ракет потенциальных противников. Вопреки распр<