B.В. ВЕРЕСАЕВ (1867–1945)

Творчество В.В. Вересаева представляло собою своеобразную ле­топись идейных исканий русской демократической интеллигенции, оказавшейся после крушения народничества на идейном и нравствен­ном бездорожье. Обостренный интерес писателя к вопросам мировоз­зренческим определил и жанровую систему его творчества, особенности его стиля. В этом отношении Вересаев скорее близок традиции шестидесятников, чем «школе» Толстого и Чехова, как другие «знаниевцы».

Викентий Викентъевт Вересаев (Смидович) родился в Туле, в семье врача. Большую роль в становлении общественного сознания и этиче­ских принципов Вересаева сыграл его отец, человек разносторонне образованный, пользовавшийся в Туле популярностью и как врач, и как общественный деятель. Он воспитал в сыне способность к само­стоятельному мышлению, трезвый взгляд на жизнь. Не без его влияния в гимназические годы пробудился у юноши интерес к общественной жизни. Надолго запомнилось писателю «завещание» отца (надпись на подаренном ему в 1879 г. собрании стихов А.К. Толстого) –стихотво­рение А. Навроцкого, автора известной песни «Утес Стеньки Разина», в котором были памятные Вересаеву строки:

Действуй свободно, не уставая,

К свету и правде людей призывая!

«Ничего у меня так не отпечаталось в душе, как это завещание»,– записал в своих воспоминаниях Вересаев.

В гимназические годы Вересаев начал писать стихи. Его любимыми поэтами были Лермонтов и Ал. Толстой, любимым прозаиком – Гоголь, позже Тургенев. Тогда же Вересаев испытал и сильнейшее влияние Писарева. В 1884 г. Вересаев поступил на историко-филоло­гический факультет Петербургского университета. После окончания курса изучал медицину в Дерпте. В университете «деятельно и с увлечением участвовал в разнообразнейших студенческих кружках, лихорадочно живя в напряженной атмосфере самых острых обществен­ных, экономических и этических вопросов»[75]. В ноябре 1884 г. Вересаев записывает в дневнике: «Вперед, вперед! В жизнь, в кипучую жизнь. Бросить эту мертвую схоластику, насколько можно, окунуться в водо­ворот современных интересов, выработать в себе убеждения живые!»[76]

80–90-е годы были для писателя периодом напряженных миро­воззренческих поисков. О своем восприятии общественных событий и различных общественных и этических учений Вересаев вспоминал: «Если в петербургское мое время общее настроение студенчества было нерадостное и угнетенное, то теперь, в конце восьмидесятых и начале девяностых годов, оно было черное, как глухая октябрьская ночь. Раньше все-таки пытались хвататься за кое-какие уцелевшие обломки хороших старых программ или за плохонькие новые – за народоволь­чество, за толстовство, за теорию «малых дел»,–тогда возможна была проповедь «счастья В жертве». Теперь царило полное бездорожье»[77]. Народничество того времени не возбуждало у него симпатий.

Ощущение идейного «бездорожья», тупика, в который зашла ин­теллигенция, во многом определило проблематику и своеобразие твор­чества Вересаева конца 80-х и первой половины 90-х годов. Этот этап идейных и творческих исканий писателя завершился повестью «Без дороги» (1894).

Любимыми авторами Вересаева в те годы были Г. Успенский и В. Гаршин, а из публицистов –Н.К. Михайловский. Вересаеву были близки их призывы не забывать «великих задач», их борьба с обще­ственным равнодушием. Пытаясь понять роль и место интеллигенции в народной жизни, Вересаев обращается к революционно-демократи­ческой литературе и новейшим социологическим исследованиям. Ко второй половине 90-х годов уже окончательно вырисовывается для него несостоятельность народнической идеологии. Путь выхода из идейного «бездорожья» Вересаев ищет в марксизме. Но это был так называемый «легальный марксизм». «Летом 1896 г.,– писал он,– вспыхнула зна­менитая июньская стачка ткачей, поразившая всех своею многочис- > ленностью, выдержанностью и организованностью. Многих, кого неубеждала теория, убедила она,– меня в том числе. Почуялась огром ная, прочная сила, уверенно выступающая на арену русской истории. Я примкнул к литературному кружку марксистов (Струве, Туган-Барановский, Калмыкова, Богучарский, Неведомский, Маслов и др.). Находился в близких и разнообразных сношениях с рабочими и| революционной молодежью»[78]. Так к концу 90-х годов сложилось общественное самосознание Вересаева и завершился целый период его 1 исканий.

Началом своей литературной работы Вересаев считал рассказ «Загадка» (1887), хотя хронологически он не был первым его произведением[79]. Рассказ выделялся Вересаевым, очевидно, потому, что он был; его своеобразным эстетическим манифестом. В рассказе писатель, обосновывал свое понимание прекрасного и отношений искусства к действительности. Размышляя о человеке и жизни природы, которая кажется человеку таинственной и загадочной, Вересаев утверждал, что под великим воздействием искусства человек преодолевает отъединен-ность от природы, искусство делает ее далекую красоту близкой ему и понятной. Слушая в ночи скрипичную импровизацию, рассказчик думает: «Та же ночь стояла передо мною в своей прежней загадочной красоте. Но я смотрел уже на нее другими глазами: все окружающее было для меня теперь лишь прекрасным беззвучным аккомпанементом к тем боровшимся, страдавшим звукам».

Истинным искусством для Вересаева является такое искусство, в котором «силою и дерзким вызовом», «стремлением разорвать цепи» звучит каждая нота, которое дает чувствовать человеку, что «при прежнем нельзя... оставаться, потому что оно слишком мучило своей бесплодностью и безнадежностью», зовет к борьбе пусть неравной, но великой, и внушает веру в исход этой борьбы. Такое понимание роли искусства в жизни было характерно для' Вересаева 90-х годов. В «Загадке» зазвучала в связи с темой искусства и центральная для всего творчества писателя тема – поиск человеком эстетических, нравствен­ных и социальных идеалов. Но если в «Загадке» на первом плане – вопросы эстетических отношений, то в рассказе «Порыв» (1889) – проблемы этики. Рассказ носит автобиографический характер, навеян событиями революционного студенческого движения. Общественный долг и эгоистическое благоразумие – эти два начала сталкивает Вере­саев в душе своего героя-юноши. Подчиниться эгоистической трезво­сти и пренебречь долгом товарищества или отказаться от отцовской жизненной философии и пойти на риск во имя товарищеского долга? В поисках ответа на этот вопрос и бьется герой Вересаева. Внешне он примиряется с отцом, хотя по-прежнему не приемлет философию трезвого благоразумия.

Поиски общественных идеалов –тема рассказа «Товарищи» (1892). Это рассказ о людях, «заеденных» средой, отказавшихся от своих прежних гражданских идеалов. Самые умные скрывают пустоту души под маской цинизма, скепсиса. Все они несчастны, «но никто из них не уважает своего горя, да и не стоило оно уважения». Голос автора, рассказывающего о жизни людей без идеалов, суров, выводы опреде­ленны: «...горе их –горе дряблое, бездеятельное, ему нет оправдания; стыдиться его нужно, а не нести в люди». Здесь зазвучала у Вересаева чеховская тема. Но резкость оценок, обличительный пафос рассказа приближают его скорее к рассказам и фельетонам Горького 90-х годов об интеллигенции.

Итогом идейных и творческих исканий художника 80-х и начала 90-х годов явилась повесть «Без дороги», которой открывается целый Цикл произведений Вересаева об интеллигенции [рассказ «Поветрие» (1897), повести «На повороте» (1901), «К жизни» (1908), «В тупике» (1922)]. Вересаев вошел в большую литературу. В повести он рассказал о духовной драме русской интеллигенции, оказавшейся после круше­ния народнических идеалов на идейном и общественном «бездорожье». Доктор Чеканов, от имени которого ведется повествование, трагически ощущает мертвенность старых народнических идей, они кажутся ему в новой жизни карикатурно убогими. И встает перед ним вопрос: «Ну, а я-то, чем же я живу?» Трагедия Чеканова в том, что поиск им «идеи, которая бы наполнила всю жизнь, которая бы захватила целиком и упорно вела к определенной цели», оказывается тщетным. Он пони­мает, что трагедия интеллигенции – в ее отрыве от народа, но дороги к народу Чеканов не знает. «Я не знаю! – в этом вся мука»,–говорит он Наташе, страстно желающей услышать ответ на вопрос, за что бороться. Чеканов не умеет ответить ей, чувствуя, что попытки при­крыть фразой о долге свою идейную нищету вызывают у нее жалость. Поездка на холеру становится для него спасительным бегством и от своей совести, и от вопросов Наташи. Поездка окончилась трагедией: Чеканов умирает, избитый толпой, которая считает его виновником своих бед и болезней. В записи умирающего Чеканова Вересаев вложил свои мысли о жизни, о будущем, о народе. Чеканов наконец находит живые слова для Наташи. Они и придают повести оптимистическое звучание. «И я говорю ей, чтобы она любила людей, любила народ, что не нужно отчаиваться, нужно много и упорно работать, нужно искать дорогу...»

Повесть «Без дороги» была опубликована в народническом «Рус­ском богатстве», народническая критика положительно отозвалась о произведении, особо подчеркивая финальную сцену «возрождения героя». Очевидно, что основная мысль автора не была понята критикой. Стремясь сделать идею повести более отчетливой, Вересаев пишет «эпилог» –рассказ «Поветрие», пафос которого –радость найденно­го пути, обретенного мировоззрения. Вересаев в «Поветрии» противо­поставляет марксистское мировоззрение народническому и устами Наташи и студента Даева предрекает духовную смерть народничества. Наташа как бы полемизирует с Чекановым, противопоставляя его пониманию мира свое ощущение жизни: «Если бы вы видели, какие радостные, кипучие родники борьбы и жизни бьют там, куда пошли мы!..» Появление исправленного текста повести «Без дороги» с заост­ренно отрицательными оценками народничества и публикация расска­за «Поветрие» привели к разрыву Вересаева с Н.К. Михайловским.

Процессы резкого идейного расслоения русской интеллигенции накануне революции 1905–1907 гг. отразились в повести Вересаева «На повороте». Вересаев строит повествование на идеологических спорах и сопоставлении двух психологических типов. Группа зовущих к борьбе и работе персонажей противопоставлена людям разочарован­ным, тяготеющим к болезненному самоанализу, ушедшим от «живой жизни». По содержанию повесть четко подразделялась на две части. В

центре первой – революционерка-марксистка Таня, в жизни которой Вересаев наметил пути реального сближения интеллигенции с рабочим движением. Она и ее товарищи призывают к «грозе», «битве жизни». Эти главы пронизаны ощущением грядущей социальной бури. После выхода журнала, опубликовавшего первые главы, Горький писал Ве­ресаеву: «Мне хочется сказать Вам, дорогой Викентий Викентьевич, кое-что о той радости, которую вызвало у меня начало Вашей новой повести. Славная вещь! <...>

Все растет и ширится жизнедеятельное настроение, все более заметно бодрости и веры в людях, и –хорошо живется на сей земле – ей богу!

Вся задача литературы наших дней – повышать, возбуждать имен­но это настроение, а уж оно даст плоды, даст! Вы – верите, что даст?..»[80]

Символическая сцена предгрозовой ночной прогулки молодых людей, так понравившаяся Горькому, заключая эту часть повести, придавала произведению бодрое, радостное звучание. Но последова­тельна в таком мировосприятии лишь Таня. И в этом смысле среди изображенной в повести молодежи она одинока.

Иным настроением определяется вторая часть повести. Она посвя­щена процессам идейного отступничества, психологического распада личности, отошедшей от революции. В центре этой части повести Токарев и Варвара Васильевна, потерявшие веру не только в револю­ционную работу, но и в саму жизнь. Когда-то их связывало большое чувство, но оно и разъединило их. Они пожертвовали любовью, боясь, что она помешает делу. Встретились же они, когда растеряли все, во что верили. Для Токарева будущее уже «темно и неверно». Так же воспринимает жизнь Варвара Васильевна. «Прежнее,– говорит она,– прошло, и его не воротишь. Нет желания отдать себя всю, целиком, хотя вовсе собою не дорожишь. Нет ничего, что действительно, серьезно бы захватило, во что готова бы вложить всю душу... я не люблю людей, и ничего не люблю!» Анализ переживаний Токарева и Вари, сопоставление этих психологических типов составляет основное со­держание второй части повести, оно пронизано явной неприязнью автора к Токареву, к его мещанскому идеалу счастья. («Летом усадьба с развесистыми липами, белою скатертью на обеденном столе и гостями, уезжающими в тарантасах в темноту. Зимою –уютный ка­бинет с латаниями, мягким турецким диваном и большим письменным столом. И чтоб все это покрывалось широким общественным делом, чтоб дело захватывало целиком, оправдывало жизнь и не требовало слишком больших жертв»). Вересаев осуждает Токарева. Но в анализе психологических причин общественного ренегатства героя наметилось противоречие, характерное для творчества Вересаева 1900–1910-х годов. Он проводит мысль о взаимозависимости психики и физиологии человека. Оспаривая мысли Токарева и Варвары Васильевны об ирра­циональных силах человеческой души, непреоборимости их человече­ским сознанием, Вересаев сам пытается обосновать особенности духовной и общественной жизни человека биологическими факторами Предательство Сергея поставлено в прямую зависимость от неуравн вешенности его нервной системы. Не опровергает Вересаев и мьи Токарева, оправдывавшего свое ренегатство действием внерационал ных сил.

В 90-е годы определились основные черты художественного стиля? Вересаева, присущие его дооктябрьскому творчеству. Излюбленным»' жанрами его становятся повесть и рассказ. Причем идеологический характер проблематики, избранных жизненных конфликтов четко оп­ределили и выбор формы произведений. Вересаев тяготеет к форме дневника, которая позволяет непосредственно раскрыть мировоспри­ятие героя, его психологическое состояние («Без дороги», «К жизни»). Внимание автора к вопросам мировоззрения вели к тому, что споры, рассуждения обычно преобладали над действием. Стремясь раскрыть идейные взгляды героев, Вересаев широко пользуется внутренним монологом, иногда весь рассказ строит в форме развернутого диалога-дискуссии. Подчас он прибегает к формам публицистическим, подме­няя публицистикой собственно художественные формы искусства. Поэтому в произведениях Вересаева того времени преобладает не показ событий, а рассказ о них, не действие, а дискуссия, спор. Наряду с диалогом, введением внутреннего монолога Вересаеву свойствен и прием авторской беседы с читателем; и в этом случае задача раскрыть мировоззренческие позиции героев решалась публицистическими средствами.

В 90-е годы в творчестве Вересаева своеобразно преломились традиции И.С. Тургенева. О влиянии Тургенева на Вересаева говорил Л.Н. Толстой, о них писал, анализируя повесть «Без дороги», Н.К. Ми­хайловский. Тургеневские традиции прослеживаются в композицион­ном строении рассказов, своеобразной форме «дневника лишнего человека», в построении рассказа на встречах автора-рассказчика со своими героями. Справедливо говорилось в критике о влиянии Турге­нева на создание Вересаевым некоторых женских образов, описаний природы, детализации этих описаний (и в развернутых картинах природы в «Загадке», и в лаконичных пейзажах «Поветрия»).

В области эстетической Вересаев испытал воздействие рационализ­ма и утилитаризма Д. Писарева. Взгляды его на искусство наиболее развернуто изложены в рассказе «На эстраде» (1900). Вересаев подчер­кивает свое отрицательное отношение ко всяким идеалистическим истолкованиям отношений искусства и жизни, теориям «чистого ис­кусства». Герой рассказа – писатель Осокин, взгляды которого во многом совпадают со взглядами самого автора, говорит о высоком общественном предназначении искусства: «Идет великая рать бойцов на великое освободительное дело. Я –рядовой этой рати, ну, может быть, один из ее... барабанщиков, что ли?» Однако в полемике с эстетством декадентской литературы Вересаев заостряет эту мысль до противопоставления прекрасного и социально полезного: «Жизнь вы­зывает в нас порыв броситься в битву, а мы этот порью претворяем в красивый крик...»; «...там внизу дико бурлит и грохочет громадная жизнь. Наши арфы отзываются на этот грохот слабым, меланхоличе­ским стоном и будят гармонический отклик в струнах ваших душ. Получается нежная, прекрасная музыка, и на душе становится тепло и уютно. Но неужели же вы не чувствуете, сколько душевного разврата в этой музыке...». Такие эстетические позиции автора объясняют особенности его творческой практики, публицистичность форм его произведений, их намеренную рационалистичность.

В годы раздумий над судьбами русской интеллигенции Вересаев создает «Записки врача», произведение, принесшее ему широчайшую известность. Книга была задумана в 1892 г. как «Дневник студента-ме­дика», работал же Вересаев над ней позже – в 1895–1900 гг. «Записки» непосредственно связаны с его циклом повестей об интеллигенции. Это тоже книга об идейных исканиях и формировании общественного сознания новой русской демократической интеллигенции. В «Запи­сках» Вересаев поднимается до беспощадного реализма в оценках явлений современности. Книгой восхищался Л. Толстой. «Записки врача» получили огромный общественный резонанс. Вокруг произве­дения разгорелась ожесточенная полемика, в которой приняли участие представители самых разных идейных течений того времени.

Герой «Записок» –только что начавший практику молодой врач, перед которым шаг за шагом раскрываются противоречия обществен­ной и частной жизни людей. Судьбы медицины и науки в целом, практические результаты ее, по мысли писателя, непосредственно связаны с условиями общественно-политической жизни страны. А они делают бесплодными все усилия героя помочь людям, задавленным нуждой, живущим в глубокой духовной нищете. Здесь Вересаев как бы варьирует одну из тем повести «Без дороги». Размышляя о жизни русского села, он пишет, что «деревня действительно гибнет и вырож­дается, не зная врачебной помощи. Но неужели причина этого лежит в том, что у нас мало врачей?» Вересаев подводит читателя к выводу о несостоятельности идей культурничества и проповеди совершенство­вания частностей жизни и зовет к общественной работе, которая помогла бы изменить существующие социальные отношения: «...врач,– если он врач, а не чиновник врачебного дела,–должен прежде всего бороться за устранение тех условий, которые делают его деятельность бессмысленною и бесплодною; он должен быть обще­ственным деятелем в самом широком смысле слова, он должен не только указывать, он должен бороться и искать путей, как провести свои указания iжизнь». «Записки» заканчивались призывом русской интеллигенции «Единственный выход – в сознании, что мы –лишь небольшая чась одного громадного, неразъединимого целого, что исключительношшь в судьбе и успехах этого целого мы можем видеть и свою личную судьбу и успех».

Сила общесгвенного влияния произведений Вересаева в то время была велика. Читатель понимал, что судьбы его героев-интеллигентов близки самому автору, переживаемое ими – пережито и выстрадано им самим.

Сближение в конце 90-х – начале 900-х годов с марксистами, участие в «Среде», работа в журнале «Жизнь» – все это расширяет тематический диапазон творчества Вересаева, ведет его к новому осмыслению своих прежних тем. Большое влияние на Вересаева оказал в те годы Горьий, работа с ним в журнале «Жизнь». Это влияние сказалось и в тематике, и в художественных формах произведений Вересаева; его героические аллегории явно «горьковского происхож­дения».

В конце 90-х– начале 900-х годов Вересаев создает цикл рассказов, в которых исслщует процесс капитализации деревни, ее расслоения, предельного обнищания. Нищета, безземелье уродуют дух крестьянина, искажают его собственные человеческие чувства. О «медленной агонии в деревне» повествуют рассказы «В сухом тумане» (1899), «Лизар» (1899), «К спеху (1899), «В степи» (1901).

В этот же период Вересаев создает цикл произведений, посвящен­ных жизни ремесленного пролетариата. В 1899–1903 гг. он пишет двухчастную повесть «Два конца» («Конец Андрея Ивановича», 1899; «Конец Александры Михайловны», 1903). Это произведение резкой _: неприкрашенной правды о жизни трудового человека, история двух загубленных жизней. На повесть «Конец Андрея Ивановича» отклик­нулись Л. Толстой, А. Чехов, М. Горький. Повесть понравилась Толстому, но не понравилась Чехову, который считал ее «подделкой» под горьковскш«Супругов Орловых»[81]. Горький же писал, что «после... «Без дороги» –Андрей Иванович, кажется, лучшее», что писатель «дал до сей поры»[82].

Повесть как бы варьирует горьковскую тему, сюжетные ситуации и некоторые образы Горького, но решение темы оригинально, свое­образно. Вересаев рассказал о жизни русских мастеровых, об их стремлении жшь лучше, о проблесках общественного сознания, по­рывах к знаниюи культуре. Это та же среда, о которой писал Горький в «Супругах Орловых». Так же как и Григория Орлова, Андрея Ивано­вича «в свободнее от работы время охватывала тупая, гнетущая тоска» по лучшему. Вересаев попытался ввести своего героя в рабочую среду.

Когда рабочий Барсуков убеждал Андрея Ивановича: «...везде жизнь начинается, везде начинают шевелиться»,–Андрею «верилось в жизнь и в будущее,– верилось, что жизнь бодра и сильна, а будущее велико и светло». Умирающий Андрей Иванович страстно хочет увидеть Барсукова, «поговорить с ним долго и серьезно», обсудить все «до самых основных мотивов». Но Барсуков выслан. Не может ответить Андрей Иванович ни себе, почему же он не жил «широкою сильною жизнью, полною смысла и радости», ни Александре Михайловне. На вопрос ее: «Что же делать?» –Андрей Иванович «в тоске простер руки: «Что? Я не знаю...». Таким образом, и этого героя, ищущего правду жизни, Вересаев оставляет на «бездорожье». Но пафос повести –в оптими­стической убежденности автора, что человек из народа обретет свою дорогу.

В предреволюционные годы Вересаев продолжает разрабатывать старые темы, борется с духовной расслабленностью и обывательщиной. В рассказах «Паутина» (1902), «Проездом» (1903), «На высоте» (1904), обличая интеллигентов-мещан, Вересаев зовет к «новому счастью» и к работе во имя его: «...Жизнь густа, дремуча, и не раздвигается сама собой в гладкую дорожку. Кто хочет новых путей, должен выходить не на прогулку, а на работу».

В 1904 г. Вересаев был мобилизован и два года провел в армии на Дальнем Востоке. Его жизненные впечатления того времени воплоти­лись в двух циклах произведений – «На войне. Записки», «Рассказы о войне». В русской литературе начала века это самые значительные произведения о русско-японской войне.

«Записки» представляют собой своеобразный дневник очевидца событий. Вересаев рассказывает о мобилизации солдат, о военных событиях, о карьеризме высших чинов и патриотизме русского солдата, передает настроения русских офицеров и солдат во время военных действий и наступившей революции. Открываются «Записки» знаме­нательным вопросом: «Из-за чего эта война? Никто не знал». В каждой главе «Записок» на различном материале раскрывается подлинный характер ненужной народу войны. Вересаев подмечает, как нарастает вражда народа к самодержавию, которая разрешается революционны­ми событиями 1905 г.: «...Что теперь с особенной яркостью бросалось в глаза,– это та невиданно-глубокая, всеобщая вражда, которая была к начавшим войну правителям страны: они вели на борьбу с врагом, а сами были для всех самыми чуждыми, самыми ненавистными врагами». Солдаты и офицеры понимают, что умирают за чуждое им. «Идеи у нас нет и не может быть»,–так думают те честные офицеры, о которых рассказал Вересаев. Он пишет и о глубокой горечи невиданного в Русской истории позорного поражения, и о «скитаниях» солдат и боевых офицеров, возвращавшихся домой, и о продолжавшихся после военного разгрома канцелярских «сражениях» за ордена и награды. В заключительных главах «Записок» Вересаев рассказывает о революционных настроениях солдат (глава «Домой») и наступавших уже «кро­ваво-черных», «мстительных волнах» политической реакции.

Горькой по поводу «Записок» Вересаева сказал: «...это –велико­лепно»[83].

В 1909 г. Вересаев печатает новую повесть «К жизни», которая занимает особое место в его творчестве. Ею завершается дооктябрьский цикл произведений Вересаева об интеллигенции, а выводами ее как бы подготавливается крупнейшее литературно-критическое исследо­вание писателя «Живая жизнь». В повести отчетливо проявились характерные черты мировоззрения и художественного метода Вересаева в период предреволюционного десятилетия. Новое произведение пи­сателя – о настроении и переживаниях молодежи после поражения революции. Но прежде всего Вересаев хотел дать в нем ответы на вопросы, которые волновали его самого в те годы,– о смысле и цели жизни.

В «Записях для себя» Вересаев писал о повести: «В ней как будто более или менее верно отражены настроения и переживания молодежи после разгрома революции в 1905 г. В долгих исканиях смысла жизни я в то время пришел, наконец, к твердым, самостоятельным, не книжным выводам, давшим мне глубокое удовлетворение, давшим собственное, питающее меня до сих пор знание,– в чем жизнь и в чем ее «смысл»? Я захотел все эти нахождения вложить в повесть, дать в ней ответы на все мучившие меня вопросы»[84]. Но возникло глубокое противоречие между замыслом и его художественным воплощением. На вопросы, «мучившие» самого писателя, Вересаев заставил отвечать героя, общественные и философские концепции которого были чужды автору. Это противоречие позднее почувствовал и сам писатель. В «Записях для себя» Вересаев отметил, что мысли о жизни, вложенные в уста Чердынцева, для героя «совершенно не характерны». Это были ответы писателя себе самому, но и они противоречивы.

Повесть представляет собой исповедь Чердынцева, бывшего рево­люционера, социал-демократа. В годы реакции все общественные ценности, ранее для героя столь значимые, представляются ему ни­чтожными, революционные идеалы, за которые он боролся,– заблуж­дением, правда борьбы рабочих–сомнительной. Возникает вновь ситуация «бездорожья», однако причины ее иные, чем в повести «Без дороги». Если Чеканов искал пути к народу, то Чердынцев бежит от него темными тропами декадентства. Различный смысл приобретает и центральный вопрос обеих повестей – во имя чего жить? Чеканов искал общественный смысл жизни, Чердынцев решает «загадки инди­видуального бытия». Внутренней полемикой с Чердынцевым Вересаев пытался ответить для себя на вопрос: как и во имя чего должен жить человек, есть ли у него великое будущее? Авторский взгляд на жизнь утверждался через неприятие упадочной философии Чердынцева.

Во второй части повести Вересаев попытался показать возрождение Чердынцева, его возвращение в революцию. Но это было явно искус­ственным и не вытекало из логики развития характера. Поняв это, Вересаев в последующих редакциях снял надуманную концовку пове­сти.

Дискуссия о смысле жизни в повести начиналась с основного вопроса: может ли и должен ли человек жить для будущего? Отношение к этому вопросу разделяло персонажей всех повестей Вересаева. Этот вопрос –центр спора и в повести «К жизни». Иринарх –своеобраз­ный теоретик отступничества – утверждает, что «человек живет для настоящего». В отрицании будущего все отступники – и Иринарх, и Алексей, и Чердынцев, и декадентка Катра – едины. Роднит их глу­бочайшая изоляция друг от друга и от общества. «Мы, живущие рядом,–думает Чердынцев,–чужды друг другу и одиноки. Общее у нас –только параллакс Сириуса и подобный же вздор». Единого смысла жизни для всех людей быть не может–таков вывод, к которому приходит Чердынцев. А если это так, то социальной законо­мерности в жизни нет. Люди лишь марионетки, управляемые инстин­ктом, который и есть подлинный «хозяин жизни». И власть его «сильнее разума, от нее спасения нет!». Этот «хозяин» ведет к самоубийству Алексея, он подчиняет себе настроения и мысли самого Чердынцева. Ужас перед его неодолимой властью окончательно парализует Чердын­цева.

Какова же авторская оценка теории Чердынцева? Очевидно, что Вересаев принять ее не может. Но внутренне полемизируя с Чердын­цевым, сам автор преувеличивает значение физиологических факторов в жизни людей. Изменчивость настроений Чердынцева объясняв гея им именно так. Подобная трактовка явлений духовной жизни человека привела Вересаева к попыткам объяснить некоторые явления обще­ственного порядка биологическими факторами. Это сказывается и в напряженном внимании к психопатологическим переживаниям героев, и в предельной детализации их психических состояний.

Вересаев поставил перед собой задачу разоблачить общественное отступничество, духовное декадентство, но установка на объективное саморазоблачение героя привела к тому, что повесть лишилась компо­зиционной четкости, а в конечном счете –определенности «вывода» и распалась на отдельные куски, передающие разные грани декадент­ского мироощущения Чердынцева.

Выступая против пессимизма, настроений упадка, Вересаев хотел Утвердить непобедимость здорового жизненного начала. Это и был тот ответ, который он нашел для себя и который формируется во второй части повести. Но переводя сознательно проблему в плоскость философских абстракций, Вересаев потерпел художественную неудачу. ^ чему приходит Чердынцев? Вересаев заставляет своего героя пережить радость от слияния с жизнью природы: «И захотелось мне вскочить изумленно засмеяться своему калечеству и, выставляя его на позор крикнуть человечески нелепый вопрос: «зачем жить?..» Этот вопрос «позорный» и «человечески нелепый» в глазах Чердынцева, опровер­гается теперь любой эфемеридой: «Гордым франтом, грудью вперед, летел над осокою комар с тремя длинными ниточками от брюшка..! Эфемерида! Она живет всегда только один день и нынче с закатом солнца умрет. Жалкий комар. Всех он ничтожнее и слабее, смерть на носу. А он, танцуя, плывет в воздухе,–такой гордый жизнью, как будто перед ним преклонились мир и вечность». И жизнь для Чердын­цева «завилась вольным, радостно-пьяным ураганом». Но этот «итог» не вытекает из логики развития характера героя.

При всей противоречивости «ответов» повесть сыграла значитель­ную общественную роль. В годы литературного распада, усиления декадентских настроений в широких кругах русской интеллигенции Вересаев призывал к здоровому, оптимистическому восприятию мира. Однако самого Вересаева повесть не удовлетворяла. Чуткий художник-реалист, он скоро понял творческую несостоятельность замысла – вложить великие искания человеческого духа в маленькую душу поте­рявшего себя ренегата. «Я увидел,–писал он в «Записях для себя»,– что у меня ничего не вышло, и тогда все свои искания изложил в другой форме – форме критического исследования. Во Льве Толстом и До­стоевском, в Гомере, эллинских трагиках и Ницше я нашел неоцени­мый материал для построения моих выводов. Получилась книга «Живая жизнь». Часть первая. О Достоевском и Льве Толстом. Часть вторая. Аполлон и Дионис (о Ницше). Это, по-моему, самая лучшая из написанных мною книг. Она мне наиболее дорога. Я перечитываю ее с радостью и гордостью»[85].

В книге «Живая жизнь» Вересаев окончательно сформулировал свое понимание цели и смысла жизни и современного искусства. Он считал наиболее важными для эпохи борьбу за здоровое восприятие жизни и преодоление упадочничества в социальной психике человека. Эта мысль была ведущей во всех раздумьях Вересаева тех лет о жизни, искусстве, человеке. В своем основном выводе Вересаев был близок к Горькому, также считавшему, что «внутренняя реорганизация» чело­века – одна из важных задач эпохи. «Перед нами,– писал в те годы Горький, - огромная работа внутренней реорганизации не только в социально-политическом смысле, но и в психологическом»[86]. Но в отличие от Горького, который сосредоточивает свое внимание прежде всего на разработке социальных конфликтов, Вересаев обращается к проблемам этическим и психологическим. Более того, в этот период _Он приходит к убеждению, что преимущественное внимание к соци­альной проблематике ограничивает искусство, делает его «односторон­ним». В произведениях 1910-х годов Вересаев как бы стремится преодолеть эту односторонность и обращается прежде всего к пробле­матике философской.

Над исследованием «Живая жизнь» Вересаев работает с 1909 по 1914 г. Первая часть книги, посвященная творчеству Л.Н. Толстого и ф.М. Достоевского, была, по словам современников, антитезой книге Д. Мережковского «Толстой и Достоевский». Оценивая книгу и ее значение в общественно-литературной борьбе эпохи, необходимо иметь в виду, что отношением к Достоевскому и Толстому, их творче­ству и этическим учениям определялись во многом идейные позиции и этические платформы. Борьба за наследие Достоевского и Толстого в последнее десятилетие перед Октябрьской революцией приобретала особенно острые формы. Имя Достоевского становилось знаменем идеалистической эстетики. Против упадочничества, морального и фи­лософского ренегатства и направил Вересаев свою книгу.

Книга «Живая жизнь» очень своеобразна по форме. В собственном смысле слова ее нельзя назвать научным исследованием. В ней мало рассуждений, логических доказательств. «Говорят» сами художники – Толстой и Достоевский. «Сталкивая» цитаты из их произведений и как бы заставляя самих писателей спорить о жизни и смерти, о любви, Боге, добре и зле, Вересаев последовательно вел читателя к вытекаю­щим из этого спора выводам.

Толстой и Достоевский, Гомер и эллинские трагики для Вересаева – как бы выражение противоположного восприятия жизни и отношения к ней. «Трудно во всемирной литературе,– пишет Ёересаев,– найти двух художников, у которых отношение к жизни было бы до такой степени противоположно, как у Толстого и Достоевского; может быть, столь же еще противоположны Гомер и греческие трагики». Противо­поставление определяет и композиционное строение книги. Часть, посвященная Достоевскому, озаглавлена «Человек проклят», часть, посвященная Толстому,– «Да здравствует весь мир!». Вересаев высту­пает против мироощущения Достоевского, против его неспособности «чувствовать силу и красоту подлинной жизни», против культа страда­ния. Говоря о той жизни, в которую вводит нас Достоевский, Вересаев пишет: «Перед нами жуткая безгласная пустота... И среди пустоты этой, в муках недовершенности, дергаются и корчатся странные, темные, одинокие существа, которым имя –люди. Жизнь каждого –только в нем самом, все силы ушли в глубь души, на стремление согласовать и соединить то, что внутри. А соединить невозможно, потому что там – хаотическая замесь сил, лишь механически сплетшихся друг с дру­гом,– поп bene janctarum discordia semina rerum,–связанных плохо вещей враждебные только зачатки. Силы эти яростно борются, душат друг друга, одна поднимается, другая сейчас же ее опрокинет; все ползут врозь. Добро подсекается злом, зло –добром, любовь поедается не­навистью, ненависть –любовью; тоска по гармонии опрокидывается болезненно-судорожными порывами к хаосу; отвращение к жизни давится страхом смерти, стремление к смерти – исступленною любо­вью к жизни». Таким образом, человек Достоевского бросается на­встречу мукам, отдается им. Достоевский открывает перед ним красоту и счастье в страдании, в скорби, в жажде мучений, заставляя через страдания познать истину о трагическом призвании человека.

Трагическому мировосприятию Достоевского Вересаев противопо­ставляет отношение к жизни Толстого-художника: «Светлый и ясный, как дитя, идет он через жизнь и знать не хочет никакого трагизма. Душа тесно сливается с радостною жизнью мира... Толстой знает, что человек сотворен для счастья, что человек может и должен быть прекрасен и счастлив на земле. Достоевский этого не знает». Вместе с Толстым писатель утверждает красоту мира, с которым в непрерывном целостном единстве –человек. Льва Толстого Вересаев воспринимает как художник