ПИСАТЕЛИ «СРЕДЫ» И «ЗНАНИЯ».

С.И. ГУСЕВ-ОРЕНБУРГСКИЙ, Е.Н. ЧИРИКОВ, Н.Г. ГАРИН-МИХАЙЛОВСКИЙ, И.С. ШМЕЛЕВ, СКИТАЛЕЦ, СА. НАЙДЕНОВ, С.С. ЮШКЕВИЧ, Д.Я. АЙЗМАН и др.

ПРОБЛЕМА НАТУРАЛИЗМА В ЛИТЕРАТУРЕ

Х ГОДОВ

Во второй половине 90-х годов писатели реалистического направ­ления объединяются в литературном кружке «Среда», который стал продолжением организованного Н. Телешовым еще в 80-х годах кружка «Парнас». Среди учредителей «Среды» были Н. Телешов, Н. Тимковский, братья И. и Ю. Бунины, И. Белоусов, Е. Гославский, Сергей Глаголь (С. Голоушев). Квартиру Телешова, где происходили собрания кружка, посещают М. Горький, Л. Андреев, А. Грузинский, С. Елпать-евский, А. Кизеветгер, А. Серафимович, В. Вересаев, Скиталец, Е. Чи­риков, М.П. Чехова, В. Миролюбов (редактор «Журнала для всех»), А. Куприн, Н. Гарин (Михайловский), С. Юшкевич и др. На «Средах» бывали А Чехов и В. Короленко. С 1902 г. членом «Среды» стал С. Най­денов. Кроме писателей на «Среды» заходили артисты и художники: ф. Шаляпин, О. Книппер, М. Андреева, В. Качалов, А. Васнецов, И. Ле­витан. Состав «Среды» был неоднородным, общественные взгляды участников кружка – весьма противоречивыми. Особенно это обна­ружилось в годы революции, когда оказалось, что революция понима­лась членами «Среды» по-разному.

Однако в 90-х – начале 900-х годов «Среда» представляла собой довольно сплоченный фронт демократического реалистического ис­кусства. От нее исходила инициатива протестов и заявлений против антидемократических действий правительства, выступлений в защиту традиций классического наследия. Общественно-литературное значе­ние «Среды» заключалось и в том, что она подготовила объединение писателей-реалистов уже с более последовательной демократической программой в горьковском издательстве «Знание».

Своеобразное место в «Среде» и «Знании» занимал И.А. Бунин, в творчестве которого нашли оригинальное продолжение и развитие традиции русского реализма. В автобиографической заметке он указы­вал на особенность своего положения среди «знаниевцев», большин­ство которых причисляло себя к «чеховской школе»: «Решительно ничего чеховского у меня никогда не было». Однако, несмотря на категорическое отрицание «чеховского», в ранних произведениях Бу­нина явно просматривается влияние чеховских творческих исканий. Говоря о творческих связях Бунина и Чехова, Горький писал, что «оба они с изумительной силою чувствовали значение обыденного и пре­красно изображали его»[25]. Однако бунинское восприятие обыденности резко отличалось от чеховского понимания ее. Сказывалась разность общих представлений писателей о судьбах русской жизни, о настоящем и будущем России.

В ранних рассказах Бунина герои живут в атмосфере «чеховской» повседневности. Драматические столкновения лишь на время взрыва­ют течение их жизни, не оказывая решающего влияния на общую ее «Драму» («На даче», «Тарантелла»). Однако у Бунина эти столкновения Всегда катастрофичны для индивидуального сознания, ведут к траги­ческому финалу. Уже в его ранних рассказах ощутимо стремление объяснить социальную драму жизни некими общими закономерностями бытия, в котором трагически сопряжены жизнь, любовь, смерть.

Роковая соотнесенность этих начал бытия вводит в произведениях Бунина социальные отношения в сферу философских абстракций. Классическим выражением такого бунинского миропонимания станет его поздняя новеллистика. Но предвестия этого наметились в ранний период его творчества.

В тематике писателей-реалистов круга «Знания» отчетливо про­сматриваются связи с традициями демократической литературы 60– 70-х годов: Н. Успенского, А. Левитова, Н. Помяловского, Г. Ус­пенского. Но изменение общественного «настроения» ведет к появле­нию в литературе этого направления новых литературных типов и тем. По-новому начинает звучать традиционная «крестьянская тема». «Са­модовлеющий мужик» народников, как отмечала тогда критика, уходит из литературы; в ней появляется тип «задумавшегося» русского мужика.

Жизнь русской деревни входит в литературу в ее реальных проти­воречиях. Так, В.В. Муйжель вслед за «семидесятниками» детально описывает облик, быт, нравы русской деревни («Мужичья смерть», «Бабья жизнь»). Но в центре его внимания – разрушительные резуль­таты проникновения в жизнь новых буржуазных отношений. В отличие от предшественников, он пытался выделить из крестьянской массы личность, показать отражение социальных контрастов жизни на духов­ных переживаниях крестьян. Однако в последующем эти взгляды Муйжеля на деревню будут соседствовать с неонародническими уто­пическими концепциями. В произведениях 1910-х годов он уповает на некую мужицкую «правду земли», идеализирует «традиции», «серьез­ного мужика». Наиболее значительное произведение Муйжеля о де­ревне, созданное после революции 1905 г., – двухтомный роман «Год» (1911).

Существенно меняется «деревенская тема» «семидесятников» и в творчестве Сергея Ивановича Гусева-Оренбургского (1867–1963). Дере­венские рассказы писателя особенно наглядно показывают новый подход к разработке традиционных тем русской демократической литературы. Он уже не связывал пути развития русской жизни с судьбами сельской общины и деревенского «мира». Как бы подтверждая мучительные сомнения Успенского, он показывает, что деревенский «мир» превращается в арену ожесточенной борьбы капиталистических страстей. В первом же значительном своем рассказе «Самоходка» (1897) он писал, как беззастенчиво хозяйничают на селе кулаки и как безропотно вынуждены подчиняться им «миряне». Но, преодолевая иллюзии народников, рисуя бесправие крестьянской жиз­ни и разложение общины, в 90-е годы писатель еще тесно связан схудожественными традициями народнической литературы. Люди деревни составляют для него сплошную массу, не способную на серьезный социальный или психологический протест («Самоходка»,-«Странница»). Характеры крестьян лишены реальных индивидуальных черт, поведение героев зачастую художественно не мотивировано.

Но даже в тех рассказах, где проявляется зависимость Гусева от стилевых принципов реализма «семидесятников», сказываются уже оригинальные черты его метода, особенно в 900-е годы. Рассказ «Последний час» (1902) и тематически, и по силе обличения деревен­ских «хозяев жизни» напоминает страницы «Власти земли» Г. Успен­ского, но сквозь традиционный сюжет и традиционную стилевую манеру видится стремление автора показать, как формируется новое самосознание русского мужика. Герой Успенского в результате насилия над ним жизни «потерял себя»; герой Гусева начинает «себя находить» в новой русской действительности. В 900-е годы эта тема станет центральной в его творчестве.

Характерно трансформируется тематика «семидесятников» в ран­нем творчестве А.С. Серафимовича. Жанровые особенности его очер­ков, рассказов, нарочитая лаконичность и сдержанная сухость стиля сразу были отмечены критикой как традиционные черты демократи­ческой литературы. Недаром Г. Успенский, прочитав рассказы Сера­фимовича «На льдине», «В тундре», «На плотах», назвал автора «отличнейшим писателем». Сам Серафимович впоследствии не раз подчеркивал, что он «от семидесятников родился, их традициями был начинен»[26]. Но даже на этом этапе творческого развития у Серафимо­вича нет идеализации социального уклада и душевного строя общинной жизни. В отличие от «семидесятников», Серафимович, рисуя картины жизни тружеников, выделяет личность ищущую, тоскующую по по­длинной человечности («Семишкура», «Машинист» и др.). Однако оригинальный художественный стиль Серафимовича формируется по­зже – в 900-е годы.

Значительное место в творчестве писателей-реалистов 90-х годов занимают жизнь и быт средних слоев общества, прежде всего русской разночинной интеллигенции, которая в эпоху ломки старых народни­ческих идеалов переживает идейный и психологический кризис. Это центральная тема Е. Чирикова, В. Вересаева, раннего Л. Андреева. Каждый из писателей воспринимает чеховскую традицию по-своему, сохраняя на разных этапах развития революционного движения вер­ность ей или отходя от нее. В этом смысле показательна судьба Евгения Николаевича Чирикова (1864–1932), который в 90-е годы трактовался как художник «чеховской школы».

Творческий путь Е. Чириков начал в провинциальной прессе в 80-е годы. В середине 90-х годов он живет в Самаре у брата жены – М.Г. Гри­горьева, который был одним из первых русских марксистов, хорошо знал Н.Е. Федосеева, был знаком с В.И. Лениным. В среде передовой самарской молодежи Чириков наблюдал споры марксистов с народни­ками об отношениях интеллигенции и народа, о деревне и капитале.

Но знакомство его с марксизмом этим и ограничилось. В своих общественных взглядах он никогда не выходил за пределы общедемок­ратических идеалов. Герои произведений Чирикова, близкие автору,– интеллигенты-разночинцы, которые хранят верность старым заветам, протестуют против косности жизни, произвола властей. Ни в одном из своих произведений Чириков не показал победу сильной личности в борьбе с несправедливостью. Его герои –люди слабой воли, во всех общественных начинаниях заранее обреченные на неудачи. В этих честных неудачниках, нарисованных сочувственно и любовно, видел Чириков положительную силу жизни. Его повести «Инвалиды» (1897) и «Чужестранцы» (1899) примыкают к циклу повестей В. Вересаева 90-х годов об интеллигенции. Но в отличие от героев Вересаева, которые находят свой выход из идейного и нравственного бездорожья, герои повестей Чирикова остаются в общественной жизни или «инва­лидами», или непонятыми «чужестранцами». Писатель говорит о бес­перспективности их стремлений и «порывов».

Композиция рассказов Чирикова почти всегда одинакова: сопо­ставляются мысли и чувства героя в настоящем с его идеями в прошлом. И оказывается, что все «стремления» подавлены мещанским строем жизни – увлечения остались в прошлом. Так построен и один из лучших рассказов Чирикова «Танино счастье» – о драме любви «пад­шей женщины». Рассказ по теме близок ранней повести Горького «Горемыка Павел». Но если герои Горького бунтуют против зла окружающего мира, то у Чирикова показана прежде всего картина деформации человеческой души, подчинившейся нормам мещанского бытия: «...и никакой торжествующей любви нет, а есть только торже­ствующая пошлость, подлость и скука», «все, что интересно в жизни, все это уже было тогда, раньше...» («Фауст»).

Расцвет творчества Чирикова приходится на годы первой россий­ской революции. Писатель приобретает известность и как драматург.
В эпоху последовавшей затем реакции Чириков порывает со «Знанием»,
сотрудничает в альманахе «Шиповник», участвует в сборниках «Земля»,
где печатались Ф. Сологуб, М. Арцыбашев, В. Винниченко. Чирикова]объединяет с ними платформа анархической «свободы искусства». В
его творчестве появились черты экспрессионизма. Эта тенденция
выразилась в пьесах «Легенда старого замка» (1907) и «Красные огни»
(1907), в которых господствует идея зависимости человека от «судьбы»,
от слепой случайности. По поводу этих пьес М. Горький писал
Чирикову, что тот перестал чувствовать дух времени и видеть лица, о
которых говорит[27].

В творчестве последующих лет Чириков все более уклонялся от современности. В 1911 г. он пишет пьесу «Лесные тайны», в которой события современности не находят отражения. Пересматривая свои ранние взгляды, Чириков приходит к выводу, что в истории законо­мерна противоположность интересов интеллигенции и народа. Эта идея извечного разрыва интеллигенции с народом выразилась в его автобиографической трилогии 1910-х годов «Жизнь Тарханова»: «Юность», «Изгнание», «Возвращение» (четвертая часть «Семья» на­писана в эмиграции). «Историческими судьбами родины мы с мужиком сделаны врагами, врагами наследственными и потомственными»,– говорит Тарханов, герой трилогии.

В годы эмиграции Чириков жил в Софии, Праге, писал романы,
повести, рассказы, основное содержание которых воспоминания о
прошлом, о жизни дореволюционной русской провинции. Излюбленный старый композиционный прием сопоставления времен наполня­ется теперь новым содержанием – сопоставлением жизни дорево­люционной России с тем, что с нею произошло в настоящем. В эмиграции Чириков писал много, но, по мнению критиков, напеча­танное не отличалось «особенным литературным качеством». Широкоизвестным в эмигрантских кругах стал его роман «Зверь из бездны» (1926) – повествование о гражданской войне, о белых на юге России,
моральном разложении белого офицерства, о том, что видел автор,
когда перед эвакуацией жил в Крыму. Роман вызвал разные оценки.
В Праге, где было много бывших офицеров Белой армии, произведение
сочли клеветой на белое движение.

В 90-е годы начинается творческий путь Николая Георгиевича Гарина-Михайловского (1852–1906)–писателя-реалиста, демократа. Талантливый инженер-путеец, исследователь, путешественник, бел­летрист – таков был Михайловский, человек, как сказал о нем Горь­кий, талантливый «во все стороны». Очерки, повесть «Детство Темы» принесли Гарину всеобщее признание. В середине 90-х годов он входит в «Среду», сближается с Горьким, в 900-х годах сотрудничает в «Зна­нии».

Характерной чертой писательской манеры Гарина в 90-е годы было изображение конкретных фактов действительности, им самим пережи­тых и прочувствованных. Подобная творческая позиция определила интерес писателя к жанру очерка, очерка-рассказа, широкое исполь­зование автобиографического материала. В рассказах Гарина всегда присутствует образ рассказчика, как бы объединяющий их в единый Цикл и явно несущий автобиографические черты. Особенности авто­биографического жанра и жанра рассказа с автобиографическими элементами позволяли Гарину непосредственно изложить свою пози­цию как результат жизненных наблюдений. Определенность социаль­ной позиции и явная тенденциозность в отборе фактов – характерное свойство очерковых циклов и рассказов Гарина 90-х годов.

В ранних очерках, собранных в цикл «Несколько лет в деревне» (1890), он писал о расслоении деревни, о том, что идеального народнического «нераздельного» мужика в деревне нет, что община разло­жилась. В своих очерках Гарин явно следовал традиции Г. Успенского, гневно обличая сельских мироедов-захребетников, говоря о развраща­ющей деревню власти денег («Матренины деньги», «Дикий человек»). Гарин понимал, что русский мужик и не мог быть иным в сложившихся условиях русской общественной жизни. Но, говоря о глубоких проти­воречиях крестьянского характера, с любовью и уважением писал он о талантливости, силе духа русского трудового человека, его исконной тяге к добру и справедливости.

Не принимая народнических рецептов преобразования жизни, понимая их историческую иллюзорность, Гарин считал, что основной активной социальной силой станет демократическая интеллигенция. Она осуществит технический прогресс страны, за которым последуют и социальные преобразования. Гарин со всей очевидностью представ­лял, что в современной ему России мало активных людей, глубоко преданных делу прогресса и народа; гораздо больше – зараженных рефлексией после крушения народнической идеологии, не нашедших места в жизни, оказавшихся на идейном бездорожье и в нравственном тупике. Молодое поколение интеллигентов, писал Гарин, начинает проникаться этими настроениями, подчиняться нормам мещанского бытия. Истории формирования человеческой личности, подчинившей­ся социальным обстоятельствам эпохи 80-х годов, и посвящена авто­биографическая тетралогия Гарина. Первая повесть тетралогии – «Детство Темы» – появилась в 1892 г. в журнале «Русское Богатство» под псевдонимом: Н. Гарин. Следующими частями тетралогии стали повести «Гимназисты» (1893), «Студенты» (1894), «Инженеры» (1907). Через частное, автобиографическое он хотел показать общее, законо­мерное в жизни целого поколения русской интеллигентской молодежи. В этом смысле Горький и назвал эти повести «целой эпопеей».

Сюжет тетралогии образует история жизни Артемия Карташева. Гарин продолжает традиции «семейных хроник» С Аксакова и Л. Толс­того в анализе отношений героя со средой и в анализе его душевных движений. Но герой Гарина изображен не только в кругу узкосемейных отношений, но и в многообразном потоке русской общественной жизни. Автор показывает, как влияние среды, в которой оказывается Карташев, приводит его к идейному и моральному тупику, как утра­чивает он свои демократические и гуманистические устремления и превращается в осторожного добропорядочного обывателя. Гарин со­чувствует герою, но симпатии его не на стороне Карташева, а на стороне людей, деятельно устремленных к преобразованию общества,– Горенко, Иванова, Моисеенко. В последней, неоконченной части тетралогии Гарин попытался вовлечь Карташева в общественную деятельность.) Но эта попытка оказалась безуспешной: социальные идеалы самого: автора оставались довольно расплывчатыми. Пафос и историко-литературное значение тетралогии Гарина-Михайловского – в утверждении гуманистической идеи о необходимости изменения всей системы общественных отношений.

Таким образом, основным направлением развития русского реа­лизма в 90–900-е годы стали поиски его новых художественных возможностей с опорой на гуманистические традиции русской лите­ратурной классики.

Однако в то же время в общем потоке русской реалистической литературы возникла попытка теоретически и творчески обосновать закономерность существования в искусстве натуралистического мето­да, основанного на философском, но механистически понятом, мате­риализме. На таком понимании мира и человека в мире базировалось творчество Н.Д. Боборыкина и И.Н. Потапенко в 90-х годах, а в 900-х – творчество М.П. Арцыбашева и других «неонатуралистов».

Говоря о натурализме и таком миропонимании, Г.В. Плеханов писал, что «этот метод был теснейшим образом связан с точкой зрения того материализма, который <...> не понимает, что действия, склон­ности, вкусы и привычки, мысли общественного человека не могут найти себе достаточное объяснение в физиологии или патологии, так как обусловливаются общественными отношениями[28]. П.Д. Боборыкин, автор многих популярных в то время повестей, романов, и пытался принцип естественнонаучного исследования природы утвердить как «истинные приемы работы» художника в исследовании общественных отношений людей. Эту идею он теоретически обосновывал в истори­ко-литературной работе «Европейский роман XIX столетия» (1900). В своей художественной практике Боборыкин опирался на методологию Ипполита Тэна, который задачи искусства и критики видел в «нейт­ральном» отражении жизни без идеологических и нравственных оце­нок. Это была эстетическая теория, с которой так страстно спорил Короленко. В 1888 г. он записал в дневнике: «...литература, кроме «отражения»,– еще различает старое, из его обломков создает новое, отрицает и призывает. И вся эта деятельность не может, конечно, выйти за пределы причинности. Наши идеалы отразят наш характер, наше прошлое, нашу расу и историю. Но это отражение – не цель. А цель – в движении, в тех или иных идеалах»[29]. Для Тэна же творческое «я» фатально обусловлено объективными факторами жизни, из чего он делал вывод о невозможности для художника и искусства быть «впе­реди» своего времени.

Сила традиций классического реализма, реалистической эстетиче­ской теории не позволила натурализму и натуралистической эстетике занять сколько-нибудь значительное место в русском литературном процессе. Натурализм остался лишь тенденцией в реализме конца века, несмотря на популярность ряда писателей. Так, в кругах русской либеральной интеллигенции в 90-е годы пользовался большим успехом' Игнатий Николаевич Потапенко (1856–1929). Были широко известны его повесть «На действительной службе» (1890) и роман «Не герой» (1891), главный персонаж которого программно противопоставлен образам революционно-демократической литературы. Герои произве­дений Потапенко – альтруисты, они исполнены либеральных обще­ственных настроений, откликаются на проблемы времени, но идеалы их общественно-туманны, расплывчаты, абстрактны. Такая позиция находила сочувственный отклик в среде интеллигентствующего обы­вателя, приспособившегося к действительности, нуждающегося в ил­люзиях сохранения верности демократическим идеалам, чтобы оправдать в собственных глазах свое приспособленчество. Этим и объяснялась популярность Потапенко. Еще более популярным на рубеже веков и в начале столетия было творчество Петра Дмитриевича Боборыкина (1836–1921), начавшего писать в 60-е годы. Боборыкин опубликовал около сотни романов, повестей, пьес, сотрудничал в народнических и либеральных журналах. С 1890-х годов писатель жил за границей. В своих произведениях он показывал шаг за шагом эволюцию жизни и общественной психологии русского буржуа, сумел подметить многие черты европеизации русского капитала, наступав­шего на старую поместную и старокупеческую Россию. В свое время были широко известны романы Боборыкина «Дельцы» (1872–1873), «Китай-город» (1882), «Перевал» (1884), «Василий Теркин» (1892), «Тяга» (1898). В них Боборыкин нарисовал галерею англизированных промышленников, сознающих свою не только экономическую, но и политическую силу, меценатствующих купцов – «любителей ис­кусств». Но все это писатель показывал как бы со стороны, как умный заезжий иностранец. От романов Боборыкина веет сухим протоколь­ным бесстрастием. Не для поучения и примера, не для осуждения и приговора над ними создавал он свои образы. Произведения Боборы­кина лишены подлинного историзма; созданная им интересная в деталях мозаика социальной жизни России не раскрывала глубинных закономерностей ее развития.

Натуралистические тенденции сказались также в творчестве А.И. Эртеля, основной темой которого стала проблема отношения интеллигенции и народа (драма «Бабий бунт», 1884; «Карьера Струкова», 1895). Самое значительное произведение А. Эртеля –двухтомный роман «Гарденины, их дворня, приверженцы и враги» (1899), в котором показаны на фоне широкой картины жизни России личные, семейные конфликты. Эртеля-пейзажиста ценил Чехов; описания писателем народной жизни нравились Л. Толстому. Но эмпиризм, неумение постигнуть причинные связи явлений ограничили творческие возмож­ности Эртеля. В романе нет целостной концепции жизни, он мозаичен Каждая глава «Гардениных» словно самостоятельное произведение, «осколок жизни», ее нравов и быта; обобщенного же образа эпохи в романе не возникает.

В какой-то мере проявились натуралистические тенденции в реа­листическом методе Дмитрия Наркисовича Мамина-Сибиряка (1852– 1912), на которого большое влияние оказала естественнонаучная литература (Ч. Дарвин, И. Сеченов, К. Тимирязев). Мамин-Сибиряк вошел в литературу в 80-е годы. В 1883 г. он пишет роман «Приваловские миллионы», а в 1884 г. –«Горное гнездо». Рассказывая с беспо­щадной правдой о буржуазном хищничестве на Урале, о жизни людей из народа, Мамин-Сибиряк тематически предвосхитил некоторые горьковские произведения. На подъеме общественного движения он пишет роман о кустарях-золотоискателях – «Золото» (1892). Но обли­чительная идея романов сочетается в его творчестве с идеей власти обстоятельств над человеком и его судьбой, против которых воля бессильна. М. Горький говорил о Мамине-Сибиряке: «Интересный он писатель, но – скудно в нем социальное чувство». Идея власти среды определила характерную композицию романов Мамина-Сибиряка. Каждый роман включает множество частных конфликтов, которые не стягиваются в один идейный узел[30].

Новая попытка теоретически и творчески обосновать натурализм как самостоятельное течение в русской литературе была предпринята и позже, в годы реакции, наступившей после поражения революции 1905 года. Тогда, в силу определенных социальных и мировоззренче­ских взглядов, группа писателей, объединившихся в сборниках М. Арцыбашева «Жизнь» и альманахах «Земля», отказавшихся от «заветов» и всякой борьбы за преобразование общественной жизни, заявила о себе как о «неонатуралистах». Характеризуя эти сборники, которые по замыслу Арцыбашева должны были противостоять горьковским сбор­никам «Знания», их общественному реализму», Горький писал, что они порывали со всеми гуманистическими традициями русской литератур­ной классики. Ими, писал он, «вчерашние герои судимы, вчерашняя вера рассматривается как пошлость, вчерашняя творческая работа сочтена ошибкой»[31]. Такими настроениями были проникнуты произве­дения Д. Айзмана («Любовь»), В. Муйжеля («Грех»), М. Арцыбашева («Санин», «Миллионы»).

За отречением от «заветов» и «идеалов» следовало сомнение вообще в творческих возможностях человека, ибо, как утверждал Арцыбашев, человек «подл по своей природе». Разорвав с былым радикализмом, Арцыбашев от оппозиции мещанству приходит к оппозиции человеку как социальному явлению. Общественная, моральная, эстетическая программа Арцыбашева того времени наиболее определенно вырази­лась в его нашумевшем романе «Санин» (1907). Философский жизнен­ный принцип арцыбашевского героя – крайний индивидуализм, утверждение «собственной свободы индивидуальности», свободный индивидуальной жизни, не ограниченной никакими общественными и нравственными обязательствами. Для него жизнь – «это... ощущение приятного и неприятного». В сознании Санина нет идеи будущего, прогресса. Все замыкается в «провде» индивидуального бытия.

К роману Арцыбашева резко отрицательно отнесся Л. Толстой. «Хотя и хотел в душе пожалеть автора,– писал он,– но никак не мог подавить недоброго чувства к нему за то зло, которое он сделал многим людям... Нет ни чувства сознания истинного, ни истинного ума, нет описания ни одного истинного человеческого чувства, а описываются только самые низменные, животные побуждения...»[32]

«Неонатуралисты» пытались создать и некую идейно-эстетическую программу. Основные ее положения изложил Арцыбашев в своих «Записках писателя» (1906–1911). Единственным и вечным законом жизни он признавал только борьбу за существование. Всякие социаль­ные устремления человека объявлялись беспочвенными. Горьковскому Человеку с большой буквы противопоставлялся человек-зверь и чело­век-раб.

Такой взгляд на мир и человека в мире определил и основные эстетические позиции писателей-неонатуралистов: обостренный инте­рес к биологической природе человека, деталям его физиологической жизни.

Некоторые критики 1910-х годов, и среди них – П. Коган – критик, примыкавший к марксизму, хотели выдать творческий метод этих писателей за некий «обновленный» реализм, реализм «жизнеут­верждающий». На самом же деле неонатурализм не имел ничего общего с таким реализмом. Внешне оставаясь в рамках жизнеподобия, писатели-неонатуралисты отходили от общественности, от насущных про­блем времени, погружаясь лишь в сферу «инстинктов жизни». По своим идейным и творческим установкам «неонатурализм» противостоял гуманистическим и творческим принципам русской реалистической классики.

Натурализм в русской литературе ни в 90-е, ни в 900-е годы не сложился как течение, обладающее своими определенными идейно-художественными принципами, как то было, например, во француз­ской литературе эпохи Э. Золя. В 90-е годы это была тенденция в реалистическом искусстве, в 900-е – противостояние реализму.

В 1900-е годы русский реализм и в словесном, и в живописном искусстве под влиянием событий общественной жизни (назревала революция) обретает новые качества. Перед художником со всей остротой возникает проблема отношений искусства и действительно­сти.

О роли искусства в жизни общества пишут Толстой, Чехов, Коро­ленко. Мысль об активном назначении искусства в жизни была сформулирована Толстым в конце 90-х годов в трактате «Что такое искусство?». Толстой говорил о созидательной миссии духовного твор­чества, главную функцию искусства он видел в переустройстве духов­ного мира человека на началах добра. В основе его идеи активности искусства лежала религиозно-философская концепция. «...Форма ис­кусства <...> – писал Толстой, – будет такая, которая была бы доступ­на всем людям. И потому идеалом совершенства будущего будет не исключительность чувства, доступного только некоторым, а, напротив, всеобщность его. И не громоздкость, неясность и сложность формы, как это считается теперь, а, напротив, краткость, ясность и простота выражения. И только тогда, когда искусство будет таково, будет оно не забавлять и развращать людей <...> а будет тем, чем оно должно быть, – орудием перенесения религиозного христианского сознания из области разума и рассудка в область чувств, приближая этим людей на деле, в самой жизни, к тому совершенству и единению, которое им указывает религиозное сознание»[33]. В трактате – и неприятие совре­менного «нового» искусства, и проповедь тех эстетических идей, которые непосредственно вытекают из философской доктрины Тол­стого. Но толстовская идея активности искусства опиралась на прису­щее всей русской литературе начала века чувство грядущего обновления жизни. Толстой ставит вопрос о личной ответственности человека перед людьми за зло мира, ведет своих героев через моральные катастрофы к нравственному просветлению и разрыву с окружающей средой («Воскресение», «Живой труп»).

Новые качества приобретает в 900-е годы реализм Чехова. Углуб­ляется социальная критика в его произведениях, все более напряженно звучит мотив ожидания будущего. В 1900 г. Горький писал, что «каждый новый рассказ Чехова все усиливает одну глубоко ценную и нужную для нас ноту – ноту бодрости и любви к жизни»[34]. В произведениях Чехова по-новому звучат прежние темы. Лишается своей устойчивости -тема «обыденного», «серого» течения жизни. Все более крепнет убеж­денность чеховских героев в близком крушении мира социального зла и нравственной неправды. Историческую неизбежность и моральную справедливость этого процесса утверждают «Вишневый сад», «Невеста» и другие произведения Чехова. Чехов рисует внешне спокойное течение жизни с ее частными драмами; здесь нет изменяющих всю жизнь человека нравственных катаклизмов, моральных катастроф. Но за кажущимся спокойствием скрыты бурные процессы. Д. Голсуорси так определил это свойство позднего чеховского творчества: «Чехов сумел сделать спокойствие волнующим».

Изменяются приемы изображения героев. В образах новых людей, молодых героев «Вишневого сада» и «Невесты», проявляются черты романтического письма, возникает своеобразная романтическая обоб­щенность образа. В чеховских произведениях этой поры наряду с романтической обобщенностью положительных образов, «весенней» символикой пейзажей преобразуется и лирический, психологический подтекст, свойственный произведениям писателя предшествующего периода.

Новые черты в начале 900-х годов появляются в эстетике и худо­жественном творчестве Короленко. Иначе, чем в 90-е годы, решается им вопрос о соотношении объективного и субъективного начал в искусстве. Черты героического Короленко видит уже в самой действи­тельности, требует «больше внимания к жизни в ее разнообразных проявлениях...»[35]. Он возвращается к теме естественных стихийных проявлений в человеке свободолюбия и протеста, но трактовка ее существенно меняется. В повести «Не страшное», которую Короленко считал «самым задушевным» своим произведением, с особой силой звучат мотивы приближающегося обновления жизни. В эти годы обостряется интерес писателя к истории, народным движениям; в его рассказах и очерках возникают образы Разина, Пугачева. В бурном 1905 г. окончательно оформляется замысел «Истории моего современ­ника» –летописи идейных и нравственных исканий русской интел­лигенции 60–70-х годов, тесно связанной с общественными и нравственными проблемами современности. Следует отметить, что углубление исторического взгляда на события современности и обост­рение социально-исторического аспекта в их трактовке –явление, характерное не только для творческого развития Короленко, но и для всей реалистической литературы эпохи.

Ощущение ответственности за происходящие в России события нарастает и в сознании писателей-реалистов младшего поколения. В их творчество входит социальная современность со всей остротой ее противоречий. Русско-японская война, революционные события 1905 г., идейная борьба времени, судьба искусства в революционную эпоху – такова проблематика их произведений. Н. Телешов в рассказе «Начало конца» пишет о революции и судьбе «маленького человека»; И. Шмелев в «Гражданине Уклейкине» – о пробуждении в трудовом человеке под влиянием революционных событий чувства социального достоинства; Н. Тан в «Днях свободы» рассказывает о событиях 1905 г. в Москве. В эпоху революции создают свои лучшие произведения А. Серафимович и А. Куприн.

Творчество писателей-реалистов интересно не только в плане отражения конкретных революционных событий. Более существенным было их стремление выявить изменения, происходящие под влиянием революции в социальной психологии и духовной жизни человека, отразить те внутренние процессы, которые происходили в русской действительности.

Существенные тенденции развития реалистической литературы общедемократического направления этого времени выразились в твор­честве Ивана Сергеевича Шмелева (1873–1950). Литературная деятель­ность Шмелева началась в 90-е годы публикацией книги очерков «На скалах Валаама» о безрадостной жизни монахов, тунеядстве их «пас­тырей». Резкая социальная критика вызвала недовольство в правитель­ственных кругах. Шмелев надолго замолк и вернулся в литературу только в 1905 г., когда, по его словам, «движение девятисотых годов приоткрыло выход». Он публикует повесть «К солнцу», пронизанную пафосом радостного приятия мира, ожидания его обновления. В период революции были созданы наиболее известные рассказы Шмелева: «Вахмистр» (1906), «По спешному делу» (1906), «Распад» (1906), «Граж­данин Уклейкин» (1907). Под влиянием настроений революции напи­сана повесть «Человек из ресторана» (1911).

Герои Шмелева –«маленькие люди» из «городских углов», кото­рые в годы революции увидели неясную надежду на будущее, или «задумавшиеся» под влиянием революционных событий люди средних слоев городского населения. Таков купец Громов («Иван Кузьмич»), жандарм из рассказа «Вахмистр», капитан Дорошенков («По спешному делу»). В рассказах чувствуется влияние приемов психологического реализма Толстого и мотивов горьковского творчества.

Сюжеты и ситуации произведений Шмелева характерны и для других писателей «знаниевского» круга –С. Гусева-Оренбургского, С. Найденова, С. Юшкевича, А. Куприна. Конфликт человека с окружающей средой решается в творчестве этих писателей в двух планах – либо растворяется в абстрактном авторском сострадании «маленькому человеку» и превращается в конфликт «общечеловеческий», либо разрешается в гражданских традициях русской демократической лите­ратуры 60–70-х годов. У Шмелева как бы синтезируются оба эти варианта. Он с гневом пишет о виновниках бесправия и нищеты трудового человека, о социальных контрастах русской действительно­сти, но путей реального «облегчения жизни» не видит. Человек у Шмелева всегда одинок.

Наиболее художественно зрелыми произведениями Шмелева были рассказ «Гражданин Уклейкин» и повесть «Человек из ресторана». В них отчетливо выразилось то новое, что несла в традиционную тему «маленького человека» литература реализма XX столетия. В «Гражда­нине Уклейкине» Шмелев хотел изобразить, по его собственным словам, «заплеванную и разгульную жизнь, сбитую с толку и неумело протестующую». Уклейкин – из тех «беспокойных людей», ищущих справедливости, которые так часто встречались у Г. Успенского. В этом смысле герой Шмелева традиционен. Но в его протесте отразилось «новое русское, юное недовольство жизнью»[36], пробужденное револю­цией. Искания героя Шмелева носят уже не только нравственный, но и социальный характер. В нем зреет гражданское чувство. Однако «жизнь не открылась» ни Уклейкину, ни другим героям Шмелева. Надежда Уклейкина обрести гражданские права оказалась иллюзо