Теоретическая лингвистика, теория истины и судебная лингвистическая экспертиза

Юридическая лингвистика возникла, бесспорно, как прикладная отрасль лингвистической науки. Но исследования в области лингвистической экспертизы сразу выявили то, что теоретическая лингвистика не готова решать конкретные исследовательские задачи. Эта ситуация неслучайна, она обусловлена состоянием теоретического познания языка и речи, сразу необходимо отметить, что «теоретическое» в данном случае нами понимается в его «первичном» научном смысле, согласно которому теория – есть описание и, конечно, объяснение фактов или, другими словами, фрагментов реальной действительности. Решая конкретные экспертные задачи в рамках лингвистических экспертиз спорных речевых произведений, автор пришел к выводу, что в лингвистике практически отсутствует такая научная категория, как категория «факт»; в ней (лингвистике) есть материал, но нет фактов, всегда, например, относительно лингвистического исследования мы можем услышать вопрос: «На каком материале вы выполнили исследование?», но практически никогда: «Какие факты позволяют вам делать такие-то утверждения, и почему вы думаете, что эти факты позволяют вам утверждать то-то и то-то?».

Юридическая лингвистика (а точнее, ее подотрасль – лингвистическая экспертология) «выявила» проблему факта недвусмысленным и причудливым образом – с одной стороны, это глобальная проблема фактических описаний продуктов речевой деятельности, которая возникает в экспертных исследованиях. Эта проблема ясно может быть сформулирована, по нашему мнению, следующим образом: «Каковы те факты, которые могут быть установлены в результате лингвистического исследования?» или – с несколько другой стороны – «Как мы используем наши объяснения для того, чтобы утверждать, что в мире происходило (происходит) то-то и то-то?».

Вторая, на первый взгляд, сугубо техническая проблема, касающаяся разграничения фактов и мнений, событий и оценок, которая возникает в экспертной практике по делам о распространении не соответствующих действительности порочащих сведений и клевете, поставила вопрос об интерсубъективности естественного языка, который удовлетворительно можно сформулировать следующим образом: «Высказываем ли мы при помощи языка утверждения о реальности или все наши утверждения – это только интерпретации, которые на самом деле только наши интерпретации, и они не соотносятся с миром?»

Эти два вопроса, конечно, различны, но в экспертной практике, юридической лингвистике и теоретической лингвистике они нераздельны в том отношении, что лингвистика одинаковым образом «ведет» себя по отношению как к собственно языковому аспекту фактитивности, так и к его металингвистическому аспекту, а решение проблемы факта, как нам кажется, определяет наше научное поведение как на уровне принципов построения теорий, так и на уровне наших деклараций об устройстве и функционировании естественного языка.

В данном случае оказываются важными две стороны решения этого вопроса, первая связана с проблемой субъективности / объективности языка, вторая – со статусом общих понятий в языке, первая «эксплуатируется» явно при описании языка-объекта, например, русского, вторая кладется неосознанно в основание лингвистических теорий. Решение, которое принято в современной лингвистике и первой, и второй проблемы, лишают фактитивности любую деятельность, как деятельность, осуществляемую на естественном языке, так и деятельность, осуществляемую на языке науки (лингвистики). Следствием этого является тотальный интерпретационизм, относительно которого, думаем, будет справедливым сказать, что этот принцип никто не старается ограничить. Для того чтобы высказанные утверждения были максимально ясными, кратко рассмотрим эти две концепции и следствия, которые они влекут.